Злой лжец

На ее красивом лице отражается смущение и страх, и она выглядит так, будто не знает, что мне сказать в первую очередь.

— Доброе утро, — говорю я, наклоняясь вперед.

— Привет. — Румянец заливает ее шею.

— Как ты себя чувствуешь, Ангел?

— Ужасно.

Я подхожу к ней и сажусь на край кровати.

Мы смотрим друг на друга, и тишина, повисшая между нами, оглушает.

— Думаю, теперь ты знаешь обо мне правду, — говорит она, глядя на свои пальцы.

— Жаль, что ты раньше не рассказала мне, что происходит.

— Я не могла, — она оглянулась на меня.

— Расскажи мне, все, Ангел. — Я хочу знать остальное. Прошлая ночь была лишь вершиной дерьма.

Она прижимает колени к груди и сосредотачивается на мне. Впервые я чувствую, что она готова говорить обо всем.

— Когда мне было тринадцать, у нас были плохие дела, — начинает она. — У моего отца были проблемы, и он был должен кучу денег. Он устроился на работу, которую нашел ему дядя Лукас. Он не знал, что все это было планом увести его от моей матери, потому что мой дядя был влюблен в нее. Или что мой дядя был извращенным сукиным сыном. Он превратил ее в проститутку, наговорив ей всякой ерунды, что она поможет моему отцу выплатить его долги. Это было не так. Впервые я увидела Тобиаса с моей матерью. Но это хуже, чем то, что я вам говорю. Я застала то, что не должен видеть ни один ребенок. Потом, когда дядя Лукас узнал, что я знаю, что происходит, он пришел за мной. Он издевался надо мной два года и прекратил это в ту неделю, когда умерли мои родители.

Господи Иисусе. Мне хочется кого-нибудь убить или устроить перестрелку в этом чертовом месте.

— Мне так жаль, что это с тобой произошло. Мне правда жаль, — говорю я. Но мне кажется, что этого недостаточно.

— Теперь ты знаешь, что я сломлена и изуродована, — тихо произносит она, поджимая губы.

— Ты не сломана и не изуродована. Передо мной девушка, которая для меня всё. Она бесценна. Ты мой ангел. — Мои слова вызывают у нее слабую улыбку.

— Почему ты называешь меня так? Я далека от чего-то столь чистого и недостижимого.

— Но именно такая ты для меня. Помнишь, когда тебе было шесть, ты играла ангела в школьной рождественской пьесе? Тогда я впервые увидел тебя как ангела. Это имя прочно засело в моей голове, потому что оно подходило тебе больше всего, особенно когда я чувствовал себя дьяволом, а ты оставалась для меня недосягаемой.

— Но я ведь там не была. Это был ты.

— Да. Ты права. Но всё было совсем не так легко, как просто быть рядом с тобой. Вставай, я хочу тебе кое-что показать.

— Что ты задумал? — она нахмуривается.

— Увидишь, детка.

Я встаю первым и протягиваю руку, чтобы взять ее за руку. Она берет ее, встает с кровати, и я веду ее на чердак.

Когда я открываю дверь и включаю свет, первое, что нас встречает, — это моя самая первая картина маслом, изображающая Кэндис Риччи.

На снимке она в возрасте двенадцати лет смотрит в окно спальни своего дома в Сторми-Крик.

Ее рот открывается, а прекрасные глаза расширяются.

— Это… я, — выдыхает она.

— Да. Это ты.

— Это сделала твоя мать?

Я качаю головой. — Нет, я это сделал.

— Ты? — выдыхает она. — Ты умеешь рисовать?

— Я умею рисовать.

— И ты меня нарисовал?

— Да.

— Ты, но я… — Ее голос затихает, когда она поворачивает голову влево и видит другие свои картины на стене. Их тридцать. На всех она в разные периоды нашей жизни, когда мы были детьми. На первой она в образе ангела в возрасте шести лет.

Она подходит к стене и смотрит на каждую из них, затем поворачивается ко мне, когда доходит до последней. Это была последняя завершенная картина, которую я нарисовал. Ей было пятнадцать лет. Она стоит на лугу со своей маленькой сумочкой. Я специально нарисовал ее с блеском в глазах, который я помнил, желая, чтобы он вернулся.

— Я не понимаю. Это все я. Ты меня заметил.

Я медленно киваю. — Я был без ума от тебя. И до сих пор без ума.

Она прикладывает руку к сердцу. — О Боже… почему… почему ты мне не сказал?

Чтобы ответить на это, я подхожу к ней. Она стоит рядом с незаконченной картиной. Я всегда держу ткань над ней, как будто жду, когда закончу ее и покажу, как и другие. Пришло время рассказать ей, почему она так и не была закончена.

Я сдергиваю с него ткань, и мы оба смотрим на то, что должно было быть чем-то прекрасным.

Я добрался до ее лица и изящества верхней части тела. Вот и все.

— Что случилось с этой?

— Твой отец застал меня за этим занятием и попросил прекратить, — отвечаю я, и ее кожа бледнеет так же, как и несколько ночей назад.

— Что?

— Он просил меня держаться от тебя подальше и перестать смотреть на тебя и рисовать тебя, писать тебя, думать о тебе. Это было за несколько месяцев до его смерти. Я собирался пригласить тебя на свидание. Он просил меня держаться от тебя подальше, потому что не хотел, чтобы ты жила жизнью, полной опасностей. Он знал, что я вырасту и стану Д'Агостино, и он знал, что это значит. — Я вздыхаю, наблюдая, как шок заполняет ее лицо. — Он хотел для тебя большего. Независимо от того, что я сделал, я не мог уйти от того, кто я есть. Мое имя определяло меня. Но тебе не нужно было связываться с таким парнем, как я. Ты могла выбрать другой путь с кем-то более безопасным.

Она качает головой. — Не могу поверить, что он это сделал. Он знал, что я к тебе чувствую.

Я киваю. — Да, он это сделал. Кэндис, он не хотел причинить тебе боль.

— Мне больно.

— Да ладно, Кэндис, посмотри на меня. Я гребаный гангстер. Никто не мог меня контролировать, когда мы были моложе. Я всегда был бунтарем, который вытворял всякое дерьмо. У меня всегда были проблемы из-за чего-то. В школе они просто искали, чтобы я провалился, потому что я прогуливал больше занятий, чем посещал, но я все учил на отлично. Я был просто немного взрослее в MIT. И, черт возьми, твой отец знал, из какой я семьи. Не имело значения, что он дружил с моим отцом, он знал, какой будет наша жизнь. Ни один отец не захочет этого для своей дочери.

— Но ты был моим выбором, — говорит она, и я бы хотел, чтобы этот разговор состоялся много лет назад. — Это твоя семья заботилась обо мне, когда его не было рядом. Он вляпался в эту историю, Доминик, и это стоило нам всего.

— Он хотел, чтобы у тебя было все самое лучшее, и я тоже. Он не знал, что происходит с тобой или твоей матерью. Я думаю, что это само по себе убило бы его. Меня убивает слышать это, зная, что у меня было чувство, что что-то происходит, и я никогда не проверял это. Два года назад, когда мы были на острове Тристана, я нарушил это обещание, когда увидел, что ты держишь ангела, которого я тебе сделал. Все было плохо, но я посмотрел на тебя и понял, что ты единственное хорошее, что было в моей жизни, и мое обещание твоему отцу было тем, что я больше не мог сдержать. А потом посмотри, что произошло через несколько дней после того, как я нарушил обещание. Я застрелил тебя. То, чего он боялся, случилось с тобой, и я это сделал.

— О, Доминик… — выдыхает она, протягивая руку, чтобы коснуться моего лица. — Это был несчастный случай…

— Я не думаю, что когда-нибудь прощу себя за то, что я сделал, Кэндис. Я оставил тебя не потому, что мне было все равно, а потому, что я думал, что твой отец прав. И я действительно писал тебе, просто я никогда не отправлял твои письма.

Ее глаза расширяются. Когда я отхожу и беру маленькую коробочку у окна, которую я приготовила сегодня утром с ее письмами, она моргает несколько раз.