Злой рок. Политика катастроф
Шрифт:
Вопрос, объединивший партии: процентное соотношение республиканцев и демократов, «неблагосклонных» к Китаю. Опрос проводился с 16 июня по 14 июля 2020 г.
Итак, можно сказать, что эта новая холодная война станет величайшим испытанием для миропорядка на протяжении большей части следующего президентского срока, независимо от того, кто будет приносить присягу в декабре 2020 года. Получив в свое распоряжение новые мемуары Джона Болтона[1412] – из которых становилось ясно, что Дональд Трамп за закрытыми дверями относился к своему китайскому коллеге, Си Цзиньпину, намного более миролюбиво, чем можно было бы предположить, видя его выступления, – предвыборный штаб Джо Байдена мог уверять, что их кандидат будет действовать против Китая намного более жестко, чем это делал Трамп[1413]. Как писала подконтрольная Пекину газета Global Times китайские интернет-пользователи начали высмеивать американского президента, называя его «Хуан Цзянгуо», «Трамп – создатель страны» – в качестве пародии на «Маньчжурского кандидата»[1414][1415].
Некоторое количество комментаторов (и их немало) сомневаются, что США способны вновь усилиться и восстановить свои позиции, – и либо намекают, либо вполне откровенно говорят, что в этой холодной войне коммунисты могут и победить. «Сверхдержавы ждут, что остальные последуют за ними, – сказал Der Spiegel бывший сингапурский дипломат Кишор Махбубани. – Этого ожидают США, и этого будет ожидать Китай, поскольку он становится все сильнее»[1418]. В интервью изданию The Economist он пошел еще дальше: «История сделала новый поворот. Эпоха западного господства близится к концу»[1419]. У подобных воззрений уже давно были свои сторонники среди западных интеллектуалов, разделяющих левые идеи или питающих любовь к Китаю, – скажем, Мартин Жак[1420] и Дэниел Белл[1421]. Благодаря кризису, вызванному COVID-19, эти взгляды стали широко популярны. Аргументация была такова: да, возможно, смертоносный вирус и правда возник в Ухане, но после катастрофических событий первых месяцев китайское правительство справилось со своей эпидемией поразительно быстро, показав сильные стороны «китайской модели»[1422].
А вот США, напротив, встретили пандемию очень плохо. «Америка занимает первое место в мире и по числу смертей, и по числу заражений. Мы просто символ мировой некомпетентности, – сказал высокопоставленный дипломат Уильям Бёрнс репортерам Financial Times в мае 2020 года. – Урон, нанесенный влиянию и репутации Америки, будет очень сложно возместить»[1423]. Джон Миклетвейт, главный редактор информационного агентства Bloomberg, и его соавтор Адриан Вулдридж писали в похожем ключе еще в апреле[1424]. «Если XXI век окажется веком Азии, как предыдущий был веком Америки, – утверждал в мае Лоуренс Саммерс, – то пандемия может запомниться как поворотный момент»[1425]. Натали Точчи, советник верховного представителя ЕС по иностранным делам, сравнила кризис, вызванный коронавирусом в 2020 году, с Суэцким кризисом 1956 года[1426]. «Никакого американского лидерства в мире нет, – с сожалением говорила американо-польская журналистка и историк Энн Эпплбаум. – Уже обретает очертания совершенно иной, постамериканский, посткоронавирусный мир… Образовался вакуум, и китайский режим опережает всех, кто готов его заполнить»[1427]. Гарольд Джеймс, историк из Принстона, даже зашел так далеко, что провел аналогию между Америкой Трампа и закатом СССР[1428]. Канадский антрополог Уэйд Дэвис писал о «разложении… несостоятельного государства, управляемого недееспособным и некомпетентным правительством». «История, – заключал он, – готова к азиатскому веку»[1429]. Те, кто не был согласен с такими выводами – в частности Гидеон Рахман и Джозеф Най, – явно оказались в меньшинстве[1430].
Даже дипломат Ричард Хаас, настаивая на том, что «мир после пандемии вряд ли будет радикально отличаться от того, который ей предшествовал», предвидел будущее, достойное сожаления: «слабеющее американское лидерство, нерешительное международное сотрудничество, разногласия сверхдержав»[1431]. Тем временем те, кто верил в исторические циклы – как, например, Рэй Далио, инвестор, ставший историком финансов, – уже слышали похоронный звон для мировой экономики, основанной на господстве доллара[1432]. Историк Петр Турчин выдвинул сходный аргумент, исходя из «структурно-демографической теории», и в 2012 году предсказал, что на 2020 год придется «очередной пик нестабильности [насилия] в США»[1433]. И теперь, уже зная все события 2020 года, кто посмел бы сказать, что Дэвид Мэмет тревожился понапрасну, и не увидел бы в нем современную Кассандру?[1434] Казалось, мы вновь обречены.
Доллар США, номинальный и реальный эффективные валютные курсы с 1964 г.
Как утверждал Киссинджер в своей статье, выпущенной в апреле, пандемия «навсегда изменит миропорядок… Мир после коронавируса никогда не будет прежним». Но как именно изменится международная система? Возможно, один из ответов заключается в том, что коронавирус напомнил многим странам: полагаться на себя весьма выгодно. Вот что сказал сам Киссинджер:
Нации объединяются и процветают, веря в то, что их учреждения могут предвидеть катастрофу, сдержать ее последствия и восстановить стабильность. Когда окончится пандемия COVID-19, учреждения многих стран будут считаться несостоятельными. Справедлива ли эта оценка в объективном плане или нет – это к делу не относится[1435].
Не все расценивали действия Коммунистической партии столь восторженно, как Дэниел Белл. Да, COVID-19 явно не стал для Си Цзиньпина своим Чернобылем. В отличие от советских властей в 1986 году, Коммунистическая партия Китая сдержала удар и перезапустила промышленное ядро своей экономики. И все же к середине 2020 года уже ничто не позволяло предположить, будто Си Цзиньпину удастся добиться заветной цели и увеличить ВВП Китая вдвое по сравнению с 2010 годом: из-за пандемии о намеченных темпах роста, необходимых для такого рывка, пришлось забыть. Да и сам Си Цзиньпин не выглядел политически непоколебимым. Второе крупномасштабное бедствие – скажем, крушение дамбы «Три ущелья» в дни летних паводков – могло бы угрожать и ему, и, наверное, даже положению самой партии; тогда бы возникло чувство, что утрачен Небесный мандат. Наивно было предполагать, будто геополитически Китай по-настоящему выиграет от пандемии в отличие от большинства других стран.
Впрочем, казалось, что
и США по завершении пандемии уже не сохранят свое верховенство в мире, – и не только потому, что Трамп провалил ответ на кризис (хотя это, конечно, так и было). Намного сильнее тревожило понимание того, что потерпели фиаско и федеральные агентства, созданные именно для противодействия подобным кризисам. Как мы уже отмечали, дело было не в отсутствии нужных законов или планов готовности к пандемии. Как следствие, США откатились к пандемическому плюрализму 1918–1919 годов – каждый штат действовал по своему усмотрению, и в некоторых умерло очень много людей, – но антикризисное управление в сфере финансов взяли уже из 2009–2010 годов. Потом было «бестолковое открытие», из-за которого, что совершенно предсказуемо, замедлились темпы восстановления экономики. И пока этот провал раскрывался во всей красе, я иногда ловил себя на мысли, будто присутствую при воплощении всех своих ранних видений конца американской империи, которые я описал в трилогии «Колосс» (Colossus, 2004), «Цивилизация» (2011) и «Великое вырождение» (2012), – но только на ускоренной перемотке.Каталог катастроф
Каждая администрация сталкивается с тем бедствием, к которому она меньше всего готова – и какое прежде всего заслуживает. Эта фраза прекрасно подходит для размышлений об американской истории с окончания холодной войны.
Билл Клинтон был избран в 1992 году именно потому, что годом ранее завершилось противостояние США с Советским Союзом, длившееся более сорока лет. Все ждали «мирных дивидендов», и общественности уже не требовался богатейший опыт, которым обладал Джордж Герберт Уокер Буш в вопросах войны, дипломатии и разведки. Буш сражался во Второй мировой – в рядах пилотов ВМС – и едва избежал смерти, когда его Грумман «Эвенджер» сбили над островом Титидзима, к северу от Иводзимы[1436]. Клинтон, напротив, изо всех сил стремился избежать призыва во время Вьетнамской войны, а когда был стипендиатом Родса в Оксфордском университете, участвовал в антивоенных протестах. Вернувшись в США, он безуспешно пытался записаться в Национальную гвардию или Школу подготовки офицеров ВВС, а после подал документы на курсы вневойсковой подготовки офицеров резерва (ROTC) в Университете Арканзаса, лишь бы его не отправили во Вьетнам. Дамский угодник, саксофонист, ненасытный любитель энчилады с курицей, Клинтон, казалось, идеально подходил для того, чтобы повести поколение беби-бумеров на вечеринку длиной в восемь лет. История предложила ему распад Югославии и геноцид в Руанде.
Администрация Клинтона вмешалась в войну в Боснии и Герцеговине лишь после нескольких лет постоянных отлагательств и вообще ничего не сделала, чтобы предотвратить массовые убийства в Руанде[1437]. Когда в дни избирательной кампании 1992 года Клинтона спрашивали о Боснии, он отвечал, что американских солдат не следует слать «в трясину, которая по сути представляет собой гражданскую войну» – иными словами, во «второй Вьетнам». Уильям Коэн, министр обороны в правительстве Клинтона, поневоле дал зеленый свет нападениям сербов на Горажде, когда заявил, что США не станут вмешиваться в войну, чтобы предотвратить падение города[1438]. Лишь с огромным трудом Энтони Лейк, Ричард Холбрук и всё более негативно настроенные СМИ убедили Клинтона в том, что Соединенные Штаты могут остановить войну путем умеренных военных усилий[1439]. К тому времени погибло уже примерно 100 тысяч человек, а 2,2 миллиона были вынужденно перемещены[1440]. В случае с Руандой администрация Клинтона вновь прежде всего опасалась потерь среди американцев. Только в 1994 году в аэропорт Кигали направили смехотворно маленькую группу в двести солдат – исходя из омерзительного расчета, согласно которому (как сказал американский офицер главе миротворческой миссии ООН) «потеря одного американца равноценна смерти примерно 85 тысяч руандийцев»[1441]. С апреля по июль 1994 года в Руанде умерло от полумиллиона до миллиона человек, по большей части этнических тутси, которых убивали соотечественники-хуту.
В рамках своей предвыборной кампании, которую он проводил в 2000 году, Джордж Буш – младший обещал сократить участие американских солдат в боевых действиях за пределами страны. Затем, в первый же год его президентского срока, на который он еле-еле избрался, случились теракты 11 сентября. К слову, их, как и множество других событий, предсказал Ричард Кларк. В 1992 году еще Джордж Буш – старший назначил Кларка председателем Группы антитеррористической безопасности и ввел его в Совет национальной безопасности (NSC). Клинтон сохранил Кларка и даже повысил его до Национального координатора по безопасности, защите инфраструктуры и контртерроризму. Однако, несмотря на неоднократные попытки, Кларк так и не смог убедить высокопоставленных сотрудников, которые входили в команду Буша, отвечающую за национальную безопасность, в том, что следует уделить первостепенное внимание угрозе, исходящей от Усамы бен Ладена и «Аль-Каиды»?. На встрече заместителей министров в апреле 2001 года он заявил: «„Аль-Каида“? планирует крупные террористические акты против США. Она намерена свергнуть исламские правительства и установить радикальный многонациональный халифат». Пол Вулфовиц не принял эти слова всерьез. Впоследствии Кларк скажет, что Вулфовиц и его начальник, министр обороны Дональд Рамсфельд, уже и так решили устроить вторжение в Ирак, а теракты 11 сентября стали всего лишь удобным предлогом[1442]. Когда произошли атаки на Нью-Йорк и Вашингтон, администрация Буша почти приступила к осуществлению амбициозной стратегии, направленной не только на то, чтобы наказать афганское правительство за укрывательство бен Ладена (так бы действовал и Альберт Гор, стань он президентом), но и перекроить Большой Ближний Восток, свергнув иракского диктатора Саддама Хусейна. Новые настроения ясно отразились на брифинге, который провели в ноябре 2001 года директор ЦРУ Джордж Тенет, вице-президент Дик Чейни и советник президента США по национальной безопасности Кондолиза Райс. Темой брифинга стал потенциальный доступ «Аль-Каиды»? к пакистанскому опыту в области ядерного оружия. Чейни отметил, что Соединенным Штатам пришлось столкнуться с угрозой нового рода, «маловероятной, но имеющей тяжелые последствия», и, таким образом, «при наличии хотя бы малейшей вероятности – даже в 1 % – того, что пакистанские ученые помогают „Аль-Каиде“? создать ядерное оружие, мы должны воспринять ее как несомненный факт, когда дело касается мер реагирования. Дело не в нашем анализе… Дело в том, как мы ответим»[1443]. Наряду с этой «доктриной одного процента» отмечалась и неоколониальная надменность со стороны ряда правительственных чиновников. Как сообщал журналист Рон Саскинд, вот что сказал ему некий неназванный советник Буша:
[Он говорил, что] люди, подобные мне, находятся «в так называемом сообществе объективистов-реалистов», которые, согласно его определению, «верят, будто решения исходят из рационального исследования постижимой действительности». Я кивнул и пробормотал что-то о принципах Просвещения и эмпирических выводах. Он резко меня перебил: «Нет, в мире все уже не так. Мы теперь империя, и, когда мы действуем, мы создаем свою собственную реальность. А пока вы ее изучаете – пусть и рационально, воля ваша, – мы будем действовать снова, мы создадим новые реальности, и вы тоже сможете их изучать… вот как все будет. Мы – вершители истории… а вам, всем вам, останется лишь изучать то, что делаем мы»[1444].