Злой рок. Политика катастроф

Большинство американцев так не считали, хотя, конечно, и жаждали увидеть, как бен Ладен и его приспешники предстанут перед правосудием. «По мне, так мы слишком часто вмешиваемся в дела мира, – услышал в 2003 году Тимоти Гартон-Эш, британский писатель, от одного канзасского фермера. – Будто древние римляне»^[1445]. Стремясь успокоить подобные тревоги, 13 апреля 2004 года президент Буш заявил: «Мы не имперская держава… Мы держава-освободительница»^[1446]. Ему вторил Дональд Рамсфельд, министр обороны. «Мы не отправляем солдат по всему миру, велев им захватить чужое имущество, чужие ресурсы, чужую нефть, – сказал он каналу „Аль-Джазира“. – США так не поступают. Мы никогда так не делали и не будем делать. Демократические страны так себя не ведут»^[1447]. За пределами Соединенных Штатов мало кто поверил хотя бы одному его слову.

Издержки на «глобальную войну с терроризмом» были довольно низкими – по меркам американских конфликтов времен холодной войны. В период операции «Иракская свобода» (2003–2010) в боевых столкновениях погибло 3490 военнослужащих США – и 31 994 получили ранения. Еще 59 солдат были убиты на Ближнем Востоке в последующих операциях «Новый рассвет» и «Непоколебимая решимость». В Афганистане 1847 человек погибли и 20 149 были ранены, и еще 66 убитых и 571 раненый добавились с конца 2014 года, когда официально окончилась операция «Несокрушимая свобода» и началась другая – «Страж свободы»^[1448]. (Сравните эти цифры с потерями в ходе войн в Корее и Вьетнаме, где в общей сложности погибло 81 110 американских военнослужащих и 245 437 получили ранения.) Впрочем, сегодня нелегко утверждать, будто эти вмешательства были невероятно успешны, пусть даже и трудно представить (и, более того, рассчитать), какими оказались бы последствия невмешательства. Но, конечно, если цель этих операций заключалась в том, чтобы превратить Ирак и Афганистан в процветающие демократии, дипломатически связанные с Соединенными Штатами, тогда итог далек от идеала. И напротив, число жертв, понесенных «принимающей стороной», намного превысило ожидания. По данным проекта «Подсчет убитых в Ираке» (Iraq Body Count), насильственной смертью после вторжения США погибло 288 тысяч человек, и из них от 185 до 208 тысяч были мирными гражданами^[1449]. В Афганистане, согласно оценкам, погибло 157 тысяч человек (из них 43 тысячи мирных граждан)^[1450]. Финансовые затраты США на эти войны составили 6,4 триллиона долларов^[1451]. Однако «доктрина одного процента» оказалась применима лишь к внешним угрозам. Ураган «Катрина», обрушившись на страну в августе 2005 года, застал администрацию Буша врасплох, и точно так же она не сумела предвосхитить финансовый кризис, который вовсю разразился в банковской системе в сентябре 2008 года (с банкротством фирмы Lehman Bro thers), но был заметен и прежде, еще в конце 2006 года. Выяснилось, что два рода управления – стратегический менеджмент и менеджмент финансовых рисков – существуют в двух совершенно разных областях^[1452].

На пресс-конференции, устроенной 12 февраля 2002 года, Рамсфельду задали вопрос о важнейшем – и почти несомненно голословном – заявлении администрации Буша о связях Саддама Хусейна с «Аль-Каидой»^?. Обмен репликами был поистине показательным:

КОРРЕСПОНДЕНТ: Вопрос об иракском оружии массового уничтожения и террористах. Имеются ли какие-то доказательства того, что Ирак пытался поставлять террористам оружие массового поражения или имеет такие намерения? Нам сообщают, что нет никаких подтверждений прямой связи Багдада с некоторыми из упомянутых террористических организаций.

РАМСФЕЛЬД: Мне всегда интересны сообщения о том, что чего-то не случилось. Мы ведь знаем, что есть «известные известные», – то, о чем мы все, как нам известно, знаем. Мы также знаем, что есть «известные неизвестные» – иными словами, нам известно, что есть нечто, чего мы не знаем. Но есть и «неизвестные неизвестные», о которых мы ничего не знаем, – и мы даже не знаем о нашем незнании. И если посмотреть на историю нашей страны и других свободных стран, то именно с последней категорией, как правило, все сложно^[1453].

Идея «неизвестных неизвестных» восходит к статье, которую в 1955 году написали психологи Джозеф Лафт и Харрингтон Ингэм^[1454]. Сам Рамсфельд приписывал эту идею директору NASA Уильяму Грэму, с которым сотрудничал в 1990-х годах в Комиссии по оценке ракетной угрозы Соединенным Штатам (Commission to Assess the Ballistic Missile Threat)^[1455]. В восьмой главе мы уже отмечали, что менеджеры NASA имели все причины тревожиться о «неизвестных неизвестных». Но они, как и Рамсфельд, могли бы в первую очередь проявить интерес к «неизвестным известным» – то есть совершенно очевидным угрозам, (таким как дефекты уплотнительных колец или беспорядки в Ираке после падения Саддама Хусейна), которые при всей своей очевидности идут вразрез с предубеждениями лиц, принимающих решения, и потому не удостаиваются их внимания. Всего через год после того, как Саддам Хусейн был казнен и в Ираке воцарилась анархия, Рамсфельд вновь встретился с прессой и объяснил, что причиной мародерства в Багдаде являются «затаенные чувства» и что вскоре оно утихнет. «Свобода неопрятна. И свободные люди свободны допускать ошибки, совершать преступления и поступать плохо, – сказал Рамсфельд. – Такое случается»^[1456].

К октябрю 2008 года рейтинг одобрения деятельности Буша снизился до 25 %, и новоиспеченный сенатор Барак Обама, выступавший против вторжения в Ирак, легко победил кандидата-республиканца, известного своим воинственным темпераментом. (Джон Маккейн сам вырыл себе яму, когда на встрече с общественностью штата Нью-Гэмпшир сказал антивоенному активисту, что американские солдаты могут остаться в Ираке, «вероятно, лет на сто» и что его «это вполне устроит»^[1457].) Но вывести Америку с Ближнего Востока – это было легче сказать, чем сделать. В августе 2011 года, когда арабский мир охватила революция, Обама обратился к сирийскому диктатору Башару Асаду и настоятельно потребовал «отойти в сторону». При этом президент США отказался выделять средства на вооружение Свободной сирийской армии. Самое большее, на что он решился пойти впоследствии, в 2012 году, – это согласовал программу ЦРУ по подготовке десяти тысяч повстанцев; мера эта не оказала совершенно никакого эффекта. С июля 2012 по август 2013 года Белый дом постоянно твердил: если Асад применит химическое оружие, он «перейдет красную черту». Химическое оружие все равно применялось. Но 30 августа 2013 года – после совещания лишь с Денисом Макдоноу, главой аппарата Белого дома, – Обама, к великому разочарованию своей команды экспертов по национальной безопасности, решил отменить намеченные воздушные удары, а после позволил правительству России выступить в роли посредника в сделке, по которой Асад передавал запасы (часть запасов) химического оружия. 10 сентября 2013 года Обама заявил в обращении к нации, что Соединенные Штаты больше не будут играть роль «мирового полицейского»^[1458]. Не прошло и года, как террористическая организация «Исламское государство» (ИГИЛ)^? – возникшая из пепла «Аль-Каиды»^? в Ираке после того, как Обама вывел оттуда американских солдат, – казнила Джеймса Фоли и нескольких других заложников с Запада, отрезав им головы, и все же заставила президента США одобрить нанесение авиаударов – в союзе со странами Персидского залива – по позициям ИГИЛ^? в Сирии. В сентябре 2015 года, когда Обама отверг предложение России о совместных воздушных ударах, Владимир Путин отправил в Латакию не только три с лишним десятка самолетов, но и полторы тысячи военнослужащих, а в Каспийское море – боевые корабли.

Именно в это время в Белом доме возник грубый слоган «Don’t do stupid shit» («Не делай глупостей»). (Вот что говорил Бен Родс, заместитель советника Обамы по национальной безопасности в сфере стратегических коммуникаций: «В Белом доме мы задавали такие вопросы: „Кто тут у нас устроил совещание о глупостях? Кто поддерживает глупости?“».) Позволив Владимиру Путину вмешаться в сирийский конфликт, Родс и другие называли это «подходом Тома Сойера»: «…если Путин хочет тратить свои силы на покраску заборов в Сирии, США ему это позволит»^[1459]. В итоге сирийская гражданская война все продолжалась. Она привела к смерти более 500 тысяч человек, причем около половины из них были мирными жителями^[1460]; число вынужденных переселенцев составило 13,4 миллиона человек – и 6,6 миллиона теперь жили за пределами Сирии^[1461]. Кроме того, поток мигрантов – от двух до трех миллионов человек, среди которых были не только сирийцы, но и люди со всего мусульманского мира, улучившие момент, – хлынул в Европу. Эскалация конфликта имела серьезные стратегические последствия, и далеко не последним из них оказалось то, что Россия – впервые с 1970-х годов – вернулась в регион в качестве крупного игрока. Если вкратце, то невмешательство Соединенных Штатов в дела Сирии закончилось столь же плачевно, как и их вторжение в Ирак, – хотя, конечно, они сами потеряли намного меньше жизней и потратили намного меньше долларов^[1462].

В этом была глубокая ирония. Еще в 2012 году, в ходе одного из предвыборных дебатов, Обама поддразнивал Митта Ромни, кандидата от республиканцев: «Восьмидесятые просят вернуть их внешнюю политику, потому что холодная война уже двадцать лет как закончилась». Обама ссылался на фразу Ромни, в которой тот назвал Россию «геополитическим врагом номер один»^[1463]. В январе 2014 года, через год после своего избрания на второй президентский срок, Обама самодовольно заявил редактору журнала The New Yorker: «Сейчас мне даже не нужен Джордж Кеннан»^[1464] – вспоминая о человеке, который создал стратегию «сдерживания» советской экспансии в годы холодной войны. Еще не закончился февраль того же года, а российские солдаты заняли Крым – и 18 марта он был присоединен к России. Бои за Донецк и Луганск, где сепаратисты, поддерживаемые Россией, захватили значительную украинскую территорию, продолжаются по сей день.

И все же самая масштабная катастрофа в те годы произошла не за границей, а в самих Соединенных Штатах. Когда Обама стал президентом, консерваторы считали его демократом с «левым» уклоном. Но именно под его руководством случился крупнейший социально-экономический кризис, который отчасти проистекал из финансового хаоса, доставшегося Обаме в наследство, а отчасти – из более долгосрочных тенденций. Меры, призванные поощрить восстановление экономики – особенно программа «количественного смягчения», предложенная ФРС, – косвенно благоприятствовали владельцам финансовых активов. Общая доля чистых активов, которыми обладал 1 % американцев – верхушка общества, – выросла с 26 % в первом квартале 2009 года до 32 % в последнем квартале 2016 года^[1465]. Тем временем белые американцы из среднего и низшего классов столкнулись не только с экономическим застоем, но и с явлением, которое Энн Кейс и Ангус Дитон, экономисты из Принстона, окрестили эпидемией «смертей от отчаяния»: люди умирали от передозировки наркотиков, травились алкоголем, совершали самоубийства. Намного больше стало инвалидов и несчастных. Никто уже не был уверен в завтрашнем дне. Как писали Кейс и Дитон, если бы уровень смертности среди белых «понижался прежними темпами (1979–1998), на 1,8 % в год, то за период с 1999 по 2013 год можно было бы избежать 488 500 смертей»^[1466]. На годы президентства Обамы пришлись три волны передозировки опиоидами (сперва – отпускаемыми по рецепту анальгетиками, потом – героином, а затем – синтетическими опиоидами наподобие фентанила), и эти волны оказались такими мощными, что уровень смертности от причин, связанных с опиоидами, который в 2008 году находился на отметке в 6,4 случая на 100 тысяч человек, в 2016 году более чем удвоился и составил 13,3 случая^[1467]. С 2009 по 2016 год от передозировки умерло более 365 тысяч американцев. В каждом новом году смертей было больше, чем в предыдущем. Самой уязвимой оказалась возрастная группа от 25 до 54 лет: в ее пределах уровень смертности от передозировки составил 34–35 случаев на 100 тысяч человек, а общее число потерянных лет жизни приблизилось к показателям пандемии гриппа 1918–1919 годов^[1468]. О том, что основным источником синтетических опиоидов и исходных компонентов для фентанила был Китай, говорили редко^[1469].

И пусть даже СМИ почти не винили Обаму за то, что его кабинет не справился с опиоидной эпидемией, такие социальные тенденции во многом объясняют, почему в 2016 году Дональд Трамп, популист-аутсайдер, сумел сперва добиться выдвижения своей кандидатуры от Республиканской партии, а потом одержал победу над Хиллари Клинтон и занял пост президента. Его слова о том, что в Средней Америке творится «кровавая бойня», тронули сердца многих избирателей – особенно ключевого электората в северо-западных «колеблющихся» штатах, таких как Мичиган и Висконсин. Он искусно применял давние популистские клише, направляя народное недовольство не на банкиров, излюбленную мишень левых популистов, а на Китай (глобализацию), Мексику (иммигрантов) и на саму Клинтон, олицетворение богатой либеральной элиты, – на Клинтон, оторванную от тревог «настоящих людей» и язвительно заклеймившую половину сторонников Трампа как «корзину с отребьем… расистов, сексистов, гомофобов, ксенофобов, исламофобов – и дальше по списку»^[1470]. Многие поклонники Обамы из бюрократических, академических и корпоративных элит были потрясены избранием Трампа. Самым очевидным проявлением ужаса, охватившего элиты, стали протесты – тот же «Марш женщин» 2017 года, примерно половина участниц которого, согласно одному опросу, не только окончила университет, но и имела степень бакалавра^[1471].

Более умным и коварным шагом были постоянные пресс-конференции, нацеленные против Трампа, которые устраивали назначенцы Обамы. Джон Маквильямс, бывший инвестиционный банкир, ставший при Обаме специалистом по рискам в Министерстве энергетики, предупреждал публициста Майкла Льюиса о пяти угрозах. Ими были «сломанная стрела» (потеря или повреждение ядерной ракеты или бомбы); ядерная агрессия Северной Кореи и Ирана; атака на электрораспределительную сеть; и «пятый риск» – ослабление управления правительственными программами. Льюис объяснил, что пятому риску «общество подвергается в том случае, когда привыкает применять к долгосрочным проблемам краткосрочные решения… „Управление программами“ – это экзистенциальная угроза, о которой вы даже и не думали… Это инновация, которая никогда не претворится в жизнь; это знание, которого никогда не возникнет, поскольку вы для него уже давно не закладываете фундамента. Оно могло бы вас спасти – но вы ему даже не учились»^[1472]. В общем, речь шла как раз о «неизвестном неизвестном» Рамсфельда. Но потому ли все пошло кувырком в 2020 году, когда разразилась пандемия COVID-19? Ответить «да» может лишь тот, кто имеет наивное представлением о механизме работы правительства. Ведь если кому и полагалось во всеоружии встретить китайскую угрозу, которую мог сдержать жесткий пограничный контроль, так именно администрации Трампа, любившей кордоны и не любившей Китай. «Уханьскому гриппу» предстояло стать идеальной катастрофой для президента-популиста.