Злые вихри

– - Твои свднія о моихъ длахъ врны,-- рзко произнесъ онъ:-- я разоренъ совсмъ, окончательно, безнадежно... Но говорить объ этомъ и скучно, и тяжело... Ну, что теб за охота! Потолкуемъ о чемъ-нибудь боле... общеинтересномъ.

Николай Александровичъ прищурилъ глаза, сдлалъ серьезное, даже строгое лицо и спокойно заговорилъ:

– - Я очень хорошо понимаю, что такой разговоръ не можетъ быть теб пріятенъ, только я, вдь, не изъ пустого любопытства его началъ. Есть два пункта, которые я бы очень хотлъ выяснить... Первое: скажи мн, пожалуйста, неужели ты не можешь, хотя бы въ виду того, что у тебя есть дочь, приняться за какое нибудь дло?..

– - То-есть, какъ это дло?-- перебилъ его Михаилъ Александровичъ, еще боле блдня.-- Если я не присяжный ученый, не чиновникъ, не промышленникъ, а музыкантъ и пвецъ, то кмъ же я могу быть, какъ не пвцомъ и музыкантомъ?..

Николаи Александровичъ повелъ плечомъ и презрительно усмхнулся.

– - Если-бы музыка и пніе были твоею дятельностью, карьерой, я бы молчалъ, да и ты не находился бы въ такомъ положеніи. Но, вдь, ты -- диллетантъ, ты баринъ, и твои таланты, твое искусство не приносятъ теб ни гроша. Давай концерты, поступай на оперную сцену, собирай деньги и рукоплесканія, тогда ты будешь правъ... Послушай, Миша, вдь, я все же теб не чужой и, ей-Богу, добра теб желаю... Оставимъ въ сторон твою музыку и пніе. Эти твои таланты, вдь, не мшали теб отлично учиться и кончить университетскій курсъ. Конечно, ты имлъ достаточно времени забыть все, что зналъ въ университет, но все же ты себя считаешь образованнымъ человкомъ, и разъ что отъ прежнихъ пятнадцати тысячъ годового дохода ничего не осталось, а надо воспитывать дочь,-- ты, прости меня, не имешь никакого права бить баклуши, ровно ничего не длать и только пть и играть для собственнаго удовольствія и для удовольствія своихъ близкихъ знакомыхъ!

Въ первое мгновеніе Аникеву захотлось закричать брату, что онъ вовсе не намренъ съ нимъ разговаривать о такихъ предметахъ и не желаетъ выслушивать отъ него никакихъ нотацій.

Но онъ тотчасъ же подавилъ въ себ приступъ злобы и раздраженія. Вдь, въ словахъ Николая такъ много правды, а ложь, въ нихъ заключающуюся, не докажешь никакимъ образомъ.

Не одинъ Николай, а и вс скажутъ то же самое, въ глазахъ всего свта онъ, Аникевъ, несчастный художникъ, диллетантъ, играющій и поющій для собственнаго удовольствія, бездльничающій, весь вкъ бьющій баклуши. А теперь, надлавъ столько глупостей и раззорившись, бить баклуши, когда есть Соня, противно и преступно!

Ноющая, давящая боль охватила сердце Аникева, и онъ, тяжело дыша, расширившимися глазами глядлъ на брата, не въ силахъ будучи говорить и не зная, что сказать.

Въ его мозгу повторялись, будто выстукивались только эти слова: «ты не имешь никакого права бить баклуши!»

XXXVI.

Да разв онъ бьетъ баклуши? Разв онъ всю жизнь только и длалъ, что билъ баклуши?..

Конечно, бываютъ дни, и теперь вотъ ихъ много, когда все изъ рукъ валится, теряется интересъ ко всему въ мір, когда часы проходятъ въ туман, среди отвратительнаго кошмара и ни одной свжей, опредленной мысли не укладывается, не удерживается въ голов.

Только, вдь, это -- дни, а не мсяцы, не годы...

Нтъ, жизнь прошла не въ бездлья! Онъ никогда не былъ лнтяемъ, и съ дтскихъ лтъ въ немъ кипла, не ослабвая, а все увеличиваясь, страстная жажда знанія. Мысль работала постоянно, требовала себ пищи. Міръ образовъ и гармоніи не удовлетворялъ, онъ былъ лишь большой потребностью, самою насущной, но, во всякомъ случа, одной изъ многихъ потребностей, дйствовавшихъ во внутренней его жизни.

На постоянныя, усидчивыя, строго опредленныя занятія онъ былъ мало способенъ. Онъ вообще не любилъ жить по звонку. Онъ весь состоялъ изъ порывовъ, самыхъ разнообразныхъ, но всегда сильныхъ, горячихъ, завладвавшихъ имъ всецло.

Почувствовавъ умственный и духовный голодъ, онъ накидывался на пищу, казавшуюся ему самою заманчивой, и насыщался ею жадно. Онъ мсяцъ-другой зарывался въ книги, читалъ, длалъ выписки, приводилъ въ систему получаемыя знанія. Ему нердко случалось цлыя ночи напролетъ просиживать за работой.

Потомъ порывъ проходилъ, наступали дни, недли видимой лни, ничегонедланья. Онъ какъ бы переваривалъ полученную умственную пищу, и это длилось до тхъ поръ, пока не выяснялся окончательный результатъ, не длался послдній выводъ. Тогда готовился новый порывъ, но еще было неизвстно, привлечетъ ли онъ къ той же самой пищ, или потребуетъ чего-нибудь новаго.

Когда, въ первое время посл окончанія университетскаго курса, Аникевъ предался изученію музыки, онъ, живя то въ Россіи, то за границей, работалъ страстно и, въ конц-концовъ, получилъ прекрасное музыкальное образованіе. Онъ не только чудесно развилъ свой голосъ, не только достигъ совершенства какъ музыкантъ-исполнитель, но и сталъ большимъ знатокомъ исторіи музыки, серьезнымъ музыкальнымъ критикомъ.

Нсколько его статей, затерявшихся въ повременныхъ изданіяхъ, но высоко цнимыхъ немногими безпристрастными знатоками, доказали его познанія, самостоятельность и оригинальность. Къ тому же, онъ оказался вовсе не увлеченнымъ модными вяніями, и «музыка будущаго» не вызывала въ немъ преувеличенныхъ восторговъ. Онъ даже прямо заявлялъ, что подобные восторги страстныхъ поклонниковъ Вагнера и его школы часто происходятъ или отъ сознательной неискренности,-- боязно имть и высказывать свое собственное мнніе, или, просто, отъ непониманія.

Статьи его, при своемъ появленіи, вызвали полемику, и онъ тотчасъ же раскаялся, что ихъ напечаталъ. Онъ не любилъ спорить, а печатный споръ, особенно при нашихъ журнальныхъ пріемахъ, былъ ему просто противенъ. Онъ продолжалъ время отъ времени писать о музык, только ужъ ничего не печаталъ.

Его увлекали также естественныя науки. Нсколько лтъ, съ присущимъ ему жаромъ, онъ занимался антропологіей и біологіей. Когда ему приходилось, случайно, и въ Россіи, и въ западной Европ, разговаривать съ настоящими учеными -- они непремнно изумлялись его большимъ и разнообразнымъ познаніямъ. Эти познанія особенно поражали ихъ въ свтскомъ человк, не имющемъ ровно никакихъ претензій...

Такимъ образомъ, оказывалось, что онъ вовсе не былъ лнтяемъ, только онъ работалъ не на показъ, а для одного себя, даже никогда и не подумавъ о томъ, что его вс считаютъ, и непремнно должны считать, тунеядцемъ.

Чувствуя свою жизнь неудавшейся, будучи, опять-таки вопреки общему мннію, очень несчастнымъ и много страдавшимъ человкомъ, Аникевъ пуще всего дорожилъ своимъ единственнымъ благомъ -- независимостью, свободой передвиженій, отсутствіемъ привязи къ одному и тому же мсту, къ одному и тому же обязательному занятію.

Нсколько лтъ тому назадъ, обезсиленный пиленіями своей жены, отъ которыхъ некуда было дваться, онъ чуть было не связалъ себя службой. Но все же, въ послднюю минуту, понялъ, что такая жертва чрезмрна, и отстоялъ свою свободу.

Теперь же вотъ пришло черное, безнадежное время, и братъ, воплощающій въ себ всхъ, снова поднимаетъ ужасный вопросъ. До сихъ поръ можно было отдлываться отъ этого вопроса, возражать. Теперь нтъ никакихъ возраженій, приходится соглашаться со всми, потому что они правы.

И онъ весь застылъ и внутренно съежился, какъ человкъ, ожидающій неотвратимаго удара, смирившійся подъ его неизбжностью.

– - Если-бы ты пришелъ и предложилъ мн какое-нибудь дло,-- медленно выговорилъ онъ:-- все равно какое, лишь бы оно порядочно оплачивалось, я взялъ бы его съ благодарностью.

Николай Александровичъ поднялся съ кресла и прошелся по комнат.

Глаза его загорлись и забгали. Вся зависть, которую онъ съ дтства чувствовалъ къ талантливому брату, любимцу матери, баловню женщинъ, къ этому «сладкопвцу» и «Сарданапалу» (онъ такъ издавна называлъ его) -- теперь была успокоена окончательно.