Злые вихри

– - Такъ ты теперь вщаешь ужъ изъ самой глубины матеріализма?-- усмхнулся Михаилъ Александровичъ.

– - Ничуть, и вовсе я даже не считаю себя матеріалистомъ. Я иной разъ склоняюсь, чего прежде со мною не было, къ вр я въ Бога, и въ загробную жизнь... Конечно, я объ этомъ предмет не стану писать трактатовъ и даже говорить не буду; но, право вотъ, склоняюсь... Однако же, вдь, это нисколько не принуждаетъ меня интересоваться всякими утопіями.

– - Я все же изъ словъ твоихъ еще, не вижу... программы твоей такъ нежданно и такъ блестяще начавшейся служебной дятельности,-- невольно впадая въ насмшливый тонъ, всегда раздражавшій брата, замтилъ Михаилъ Александровичъ. Но на этотъ разъ его насмшливый тонъ или не былъ замченъ, или не произвелъ обычнаго дйствія.

Николай Александровичъ съ видимымъ удовольствіемъ продолжалъ:

– - Программа ясна: плыть по теченію, всматриваться и вслушиваться въ вянія минуты -- вотъ и все! Только это вовсе не такъ ужъ легко и просто, какъ теб, можетъ быть, кажется. Это своего рода спортъ... ловкость, искусство пріобртаются посредствомъ постоянныхъ упражненій... И знаешь, тутъ, въ конц концовъ, при вид собственнаго усовершенствованія, является настоящее наслажденіе. Я уже испыталъ... кром шутокъ, тутъ и вдохновеніе, и творчество, все, что угодно! Право, я теперь вижу, что maman и мн передала частицу своей художественной натуры. Во всякомъ случа хуже всего -- апатія, а я вступаю въ мою новую дятельность съ предвкушеніемъ такихъ наслажденій, съ такими вожделніями, что ужъ одно это есть извстная гарантія успха. Да и вообще я знаю игру, приготовился, прошелъ отличную школу съ моими юными дльцами и жидами...

– - Послушай, Николай,-- вдругъ перебилъ его братъ;-- ты совершенно увренъ, что не пожалешь о такой своей... чрезмрной откровенности со мною?

– - Конечно, не пожалю,-- очень спокойно и нсколько насмшливо глядя на брата, отвтилъ Николай Александровичъ:-- я говорю не съ врагомъ, а съ братомъ, котораго считаю, несмотря на всю разницу нашихъ взглядовъ, порядочнымъ человкомъ. Видишь, какъ я теб довряю... къ тому же, думай, какъ теб угодно, а въ моихъ словахъ нтъ ничего для меня постыднаго. Такъ смотрятъ и такъ дйствуютъ вс умные люди. Только они, вроятно, никому объ этомъ не разсказываютъ, а я передъ тобой исповдуюсь... Зачмъ? А вотъ хоть бы зачмъ, что мн хочется посмотрть, насколько тебя жизнь научила... Ужасно интересно, неужели ты остался такимъ же не отъ міра сего, какимъ былъ лтъ десять тому назадъ... А впрочемъ, если теб скучно, я замолчу...

– - Нтъ, продолжай, пожалуйста, это во всякомъ случа интересно... я только думалъ, что ты слишкомъ увлекся, а потомъ будешь каяться...

Николай Александровичъ засмялся, и смхъ его былъ добродушнымъ смхомъ человка, которому весело и даже очень пріятно.

– - Чудакъ ты, право, чудакъ!-- воскликнулъ онъ.-- Да, вдь, если бы я не дошелъ до этой самой эквилибристики, а служить все же бы ршился, такъ моя судьба была бы весьма плачевна: не только бы впередъ не пустили, а сразу подставили бы ногу и оказался бы я человкомъ непригоднымъ, недалекимъ. Нужны вовсе не знатоки дла, не труженики, ихъ много, только толку въ нихъ мало,-- нужны, крайне нужны именно ловкіе, дошедшіе до сути эквилибристы, умющіе ладить со всмъ и со всми, быть всмъ пріятными, люди тактичные, мягкіе, умющіе жить... Или, по твоему, не такъ!

– - Нтъ, такъ, такъ... я вовсе не спорю съ тобою... давно извстно, что положеніе между двумя стульями рекомендуется какъ самое удобное.

– - Эхъ! Если бы только между двумя!-- съ комическимъ сожалніемъ произнесъ Николай Александровичъ.-- Въ томъ-то и дло, что стульевъ цлыя дюжины и на каждомъ необходимо посидть красиво, съ граціей, съ достоинствомъ, и въ то же время перепархивая съ одного на другой и производя настоящіе salto mortale! Но вернемся къ моей «программ». Когда-то я любилъ нжиться, ничего не длать, валяться въ своей берлог и, какъ медвдь, сосать лапу. Я ужъ давно отказался отъ такихъ лнивыхъ привычекъ и съ тхъ поръ отлично себя чувствую, какъ тлесно, такъ и душевно. Теперь же я буду въ непрестанномъ движеніи съ постоянной смной впечатлній. Ничто такъ не переутомляетъ и не сокращаетъ жизни, какъ сидніе на одномъ мст и однообразіе въ занятіяхъ. Вся моя дятельность будетъ, такъ сказать, на ходу... Для письменной работы, для сиднья -- у меня, говорю теб, собраны отличные люди. Говорю, безъ нихъ я не взялся бы ни за что. Вс они знатоки, труженики, скромники, словомъ -- чернорабочіе. Мое же главнйшее дло -- вншнія сношенія и представительство. Надо шумть, надо -- чтобы обо мн говорили, чтобы вс меня знали, чтобы я всмъ кидался въ глаза -- это самое главное! Пусть бранятъ, пусть даже смются надо мной, злословятъ -- эти нисколько не вредны -- лишь бы не молчали! Пройдетъ два-три мсяца, и вотъ ты увидишь, сумю ли я это, будутъ-ли обо мн говорить... Тогда и потолкуемъ о моей дальнйшей программ!

Николай Александровичъ вдругъ замолчалъ. Онъ былъ удовлетворенъ, потому что видлъ, что въ достаточной мр «огорошилъ» брата,

Тотъ, дйствительно, сидлъ какъ бы отуманенный и устало глядлъ на него.

«Что жъ это въ самомъ дл такое?-- думалъ онъ.-- Вдь, это чистое паясничество, вдь, онъ, въ самомъ дл, только осрамится и провалится!.. А впрочемъ... отчего же?! Наглость, при удач, можетъ сойти за что угодно»...

Онъ почувствовалъ себя очень утомленнымъ этой бесдой. Ему захотлось встать и поскорй уйти на чистый воздухъ. Но въ это время блобрысый нмецъ во фрак, съ необычайно длиннымъ лицомъ, хранящимъ выраженіе какой-то хронической горькой обиды, появился, бережно неся большой подносъ. Вкусный запахъ блюдъ возбудилъ заснувшій было аппетитъ.

Михаилъ Аникевъ зажмурилъ глаза, глубоко звнулъ, потянулся и, какъ бы стряхнувъ съ себя что-то, какую-то опутавшую его паутину, придвинулся къ столу, осторожно принимая изъ руки брата тонкую рюмочку «англійской мятной».

XXXV.

Быть можетъ, въ этомъ играла значительную роль чисто физическая причина -- прекращеніе чувства голода, только Аникевъ сразу успокоился и даже сталъ ласково глядть на брата. Онъ былъ такъ одинокъ, ощущалъ внутри себя такую унылую и мучительную путаницу, а этотъ человкъ все-таки наноминалъ собой далекое-далекое время, когда еще жилось хорошо, въ семь, подъ крыломъ матери, когда все еще было впереди и даль грядущаго представлялась заманчивой, полной самыхъ соблазнительныхъ обтованій.

Что касается Николая Александровича, онъ, очевидно, ничего не вспоминалъ, онъ весь находился подъ обаяніемъ настоящаго. Ему только очень вдругъ захотлось доканать «Мишу», указавъ ему его собственное ничтожество и непригодность.

– - Ну, вотъ видишь,-- началъ онъ, когда завтракъ былъ оконченъ:-- худо ли, хорошо ли,-- я давно взялся за умъ, работаю, какъ умю, устраиваю свое благосостояніе, чтобы подъ старость, если доживу до старости, было на чемъ отдохнуть. Я понялъ, что весь зрлый возрастъ сознательно живущаго человка долженъ быть посвященъ на подготовленіе пріятной и покойной старости. Глядя же на тебя, я съ изумленіемъ вижу, что ты о своей старости совершенно не думаешь... Могу я откровенно, какъ брата, спросить тебя, какіе у тебя планы? Что ты намренъ длать, какъ жить?

Михаилъ Аникевъ простодушно усмхнулся.

– - Зачмъ же ты меня спрашиваешь,-- сказалъ онъ:-- когда самъ ужъ и отвтилъ на этотъ вопросъ? Ты правъ, я никогда до сихъ поръ не думалъ о старости... и вообще я какъ-то никогда не строю никакихъ плановъ...

– - Все это прекрасно,-- перебилъ его братъ:-- но такимъ отношеніемъ къ жизни вотъ ты поставилъ себя въ очень скверное положеніе... Впрочемъ, можетъ быть, мн неврно передавали... Неужели въ самомъ дл ты совсмъ разорился, и Снжково того и гляди погибнетъ?

Тнь глубокаго унынія разлилась по лицу Михаила Александровича. Всми усиліями воли онъ отгонялъ отъ себя эти мысли; но он все же возвращались время отъ времени и томили его не мало. Сначала онъ искалъ, не на дл конечно, а въ разсужденіяхъ съ самимъ собой, исхода изъ своего все ухудшавшагося положенія. Однако, какъ онъ ни перевертывалъ дло, исхода никакого не оказывалось. Тогда онъ ршилъ, что помочь себ не въ состояніи и что остается одно: плыть по теченію.

Что-нибудь непремнно случится, что-нибудь совершенно неожиданное. И это неожиданное непремнно, такъ или иначе, окажется самымъ лучшимъ и единственно-возможнымъ исходомъ.

Онъ доходилъ иной разъ до того, что даже съ интересомъ и любопытствомъ, какъ зритель, ожидалъ, когда же, наконецъ, поднимется занавсъ и какого рода будетъ этотъ спасительный deus ex machina...

Но эти все же не мшало ему въ другія минуты понимать всю нелпестъ своего отношенія къ длу и своихъ фаталистическихъ ожиданій. Тогда имъ овладвало уныніе, доходившее почти до отчаянья, и онъ старался забыться, уйти въ иной міръ, въ міръ художественныхъ образовъ и гармоніи.

А въ послднее время онъ былъ полонъ почти исключительно однимъ -- Соней, такъ что все остальное отошло на задній планъ и ужъ не томило.