Злые вихри

– - Такъ вы узнайте, безпремнно узнайте, потому ежели теперь эта самая любовная канитель еще начнется, да съ двухъ концовъ, тогда, прямо говорю, все пойдетъ прахомъ!..

Платонъ Пирожковъ вдругъ оскся и очень странно фыркнулъ носомъ.

Вово съ изумленіемъ взглянулъ на его нелпое лицо, подергиваемое жалкой гримасой, и увидль, что онъ вотъ-вотъ сейчасъ разревется.

– - Никакъ ты ужъ и рюмить собрался?.. Ну, чего тамъ... полно!-- ласково проговорилъ онъ и похлопалъ «дятла» по плочу.

Слова эти произвели поразительное дйствіе. Платонъ Пирожковъ сразу выпрямился, закинувъ голову, ощетинилъ усы и отставилъ ногу.

– - Это кто-жъ такое... рюмитъ!.. Я-то?! Обознались ваше сіятельство!-- мрачно заговорилъ онъ.-- Что я, баба что-ли! Да и нечего сказать, невидаль!.. Мн-то что! Пускай себ пропадаетъ баринъ, они мн ни братъ, ни сватъ, я лакей ихній, а они господинъ, ну и пускай пропадаютъ!.. Богъ имъ судья -- всю-то жизнь мою они погубили... Можетъ, я теперь человкомъ былъ бы, а по ихней милости что я такое?.. тьфу! мочалка!..

Платонъ Пирожковъ остановился и, принявъ боле скромную позу, ужо совсмъ инымъ, скорбнымъ тономъ продолжалъ:

– - Вдь, еще въ Снжков, какъ ребятками мы были, они надо мной тиранство свое показывали... Бывало, нашалятъ они что-нибудь несообразное, чувствуешь, что безъ строгаго взысканія никакъ не обойтись, сейчасъ и бжишь либо къ барын, либо къ мусье Жульяру и въ ноги: простите, молъ, это я все надлалъ, я долженъ быть въ отвт, а Михайло Александрычъ ни-ни... Ну, и попадетъ иной разъ, барыня-то больше прощали, а мусье Жульяръ скъ, то-есть, такъ надо сказать -- дралъ безъ милосердія... Мальшишка, говоритъ, кошонъ рюсъ, говоритъ, и приказываетъ Семену: сэкъ иво, сэкъ, говоритъ, карашо сэкъ! А Семенъ буфетчикъ и радъ -- аспидъ былъ, какъ есть палачъ... такъ отдерегь, что потомъ дня три все наровишь бочкомъ присаживаться, потому прямо и ссть-то невозможно...

Вово, снявъ пудермантель, продлывалъ гимнастическія движенія руками и ногами, присдалъ, подпрыгивалъ, вертлъ туловищемъ, улыбаясь смотрлъ на «дятла» и начиналъ чувствовать настоящее умиленіе.

– - Такъ чмъ же Михаилъ-то Александровичъ тебя тиранилъ?-- наконецъ, воскликнулъ онъ, лаская бднаго «дятла» своими великолпными бархатными глазами.-- Разв онъ заставлялъ тебя брать на себя его провинности?

– - Заставлять не заставляли, а все-жъ таки мн отъ этого не легче, драли-то не ихъ, вдь, а меня,-- объяснилъ Платонъ Пирожковъ.

– - Ну, да что розги!-- помолчавъ, продолжалъ: онъ -- то были цвтики, а ягодки-то впереди созрвали. Выросли мы, жить, что называется, стали... Такъ нешто это жизнь моя была... сами посудите, ваше сіятельство: всякій человкъ свое удовольствіе иметъ, свою волю, свободу... время придетъ, своимъ домкомъ обзаведется, женой, дтишками. А я, прости Господи, бобылемъ былъ, бобылемъ и остался, рабомъ ихнимъ былъ, рабомъ и по сіе время... Имъ весело, а мн отъ ихъ веселья какая прибыль? Сапоги да платье ихнее чищу, пыль обметаю. Плохо имъ -- тутъ вотъ и мн плохо... Старая барыня померли, они грустятъ, какъ тнь ходятъ -- и я за ними. Съ барыней, съ Лидіей Андреевной нелады идутъ, такъ и у меня душа не на мст. Они мечутся изъ города въ городъ, и я за ними. Амуры пошли Снжковскіе, съ барышней Лукановской въ парк пропадаютъ, а я караулю, какъ-бы кто въ паркъ не прошелъ, да, Боже упаси, чего не замтилъ... Барышня за князя замужъ, а я дрожу, какъ осиновый листъ, ночей не сплю напролетъ, у дверей прислушиваюсь, пистолеты, ножи, бритвы стерегу, какъ бы грха не случилось... потому, больно они страшны тогда были... и-и!.. не приведи Господи!.. О заграницахъ нашихъ ужъ и не говорю, ежели поминать эти мытарства, такъ лучше набрать себ полыни въ ротъ, да и жевать... Нтъ, ваше сіятельство, хоть я и простой человкъ, хотъ мать родила и въ дворовой изб, а все-жъ таки никто не похвалитъ ихъ за то самое...

– - За что за что?-- съ серьезнымъ видомъ спрашивалъ Вово, становясь въ фехтовальную позу, наступая на «дятла» и вертя передъ его грудью кулакомъ.

– - А за то, что они изъ меня цпного пса сдлали,-- отвтилъ Платонъ Пирожковъ, отскакивая въ уголъ.

– - Кто-жъ это тебя на цпь посадилъ?.. Разъ-два, разъ два!..-- настигалъ его Вово и въ углу.-- Всмъ крестьянамъ волю дали, а ты одинъ во всей Россіи крпостнымъ остался! Да ты, братецъ, феноменъ, ты -- анахронизмъ рдкостный!

«Дятелъ» совсмъ оскорбился.

– - Обидныхъ словъ, ваше сіятельство, я на своемъ вку не мало наслушался...-- заговорилъ онъ:-- хоть какимъ угодно а... хранисомъ обзывайте, меня отъ того не убудетъ... я къ вамъ по старой памяти, какъ къ доброму барину, другу ихнему старинному, я къ вамъ съ душою, а вамъ все шуточки, вы все на смхъ...

Вово пересталъ фехтовать и скорчилъ дтское лицо.

– - Ну, извини, Платочекъ, я больше не буду... никогда не буду больше называть тебя а...хранисомъ!

– - Да и не придется, потому я принялъ ршеніе, сейчасъ такъ прямо въ газету и иду... публиковаться.

Вово сталъ совсмъ серьезенъ.

– - Слушай,-- сказалъ онъ:-- ты теперь иди публиковаться... вотъ теб и на публикацію (онъ взялъ со стола портъ-монэ, вынулъ оттуда десятирублевую бумажку и далъ ее «дятлу»)... все я сегодня разузнаю и обо всемъ подумаю, а Михаилу Александровичу ты скажи, чтобы онъ подождалъ меня часовъ около восьми, скажи, что ты меня на улиц встртилъ, что у меня къ нему дло есть и что я буду около восьми непремнно...

– - Очень вами благодаренъ,-- поклонился «дятелъ»:-- только какъ же это я имъ скажу, когда ихъ, можетъ, и весь день- дома не будетъ?

– - А какъ знаешь... Ну, сокращайся.

– - Счастливо оставаться!-- со вздохомъ произнесъ Платонъ Пирожковъ, взглянулъ на свои сапоги и бокомъ прошмыгнулъ въ дверь.

XXXIX.

– - Мой милый князь! васъ-то мн и надо...-- сказала Наталья Порфирьевна, когда Вово, неслышно, но быстро подлетвъ къ ней, почтительно цловалъ ея руку.-- Садитесь вотъ сюда, постарайтесь сидть смирно и быть серьезнымъ... Я очень рада, что, пока, никого нтъ и мы можемъ нсколько минутъ поговорить свободно...

Вово никакъ не ожидалъ подобнаго приступа. Наталья Порфирьевна никогда съ нимъ не говорила такимъ торжественнымъ тономъ. Къ тому же она, видимо, чмъ-то очень разсержена, до того разсержена, что на ея мягкомъ, художественно подправленномъ лиц нтъ даже обычной «святой» улыбки. Очевидно онъ сейчасъ услышитъ что-нибудь крайне интересное.

Онъ граціозно помстился на указанномъ ему мст, сложилъ губы сердечкомъ, поднялъ брови, и весь превратился въ почтительное вниманіе.

Наталья Порфирьевна строго спросила:

– - Вдь, вы, если не ошибаюсь, очень близки и дружны съ Мишелемъ Аникевымъ?

Брови Вово поднялись еще выше.

– - Да, я съ нимъ друженъ,-- сказалъ онъ:-- я еще мальчикомъ изъ Пажескаго корпуса ходилъ къ нимъ въ отпускъ.

– - Помню, помню... покойная ваша maman должна была, страдая легкими, постоянно жить въ Египт и поручила васъ Софь Михайловн... Вы и теперь съ нимъ хороши, съ Мишелемъ? видаетесь?

– - Разумется... je l'aime de tout mon coeur, c'est un homme adorable, ce Michel...