Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Тверд не сдержался, хмыкнул:

— Ещё краше? Чем сейчас?

— Дураки. Молодые дурни. Красоту через увечья не видите.

Мечислав повернулся к болезной, глубоко вздохнул, в глазах размыло плёнкой. И вдруг — увидел! Вздёрнутые брови, глаза с приподнятыми уголками, очертания губ, — да, действительно — юная красавица! Длинные ресницы едва трепещут, словно видит сон. Нет, просыпается, разбудили!

Девка глубоко вздохнула, приоткрыла левый, почти нетронутый глаз, посмотрела на князя, едва заметно улыбнулась:

— Мечислав…

— Да-да, я — Мечислав. Не говори, тебе нельзя. Спи, ты в безопасности.

— В безопасности… — лицо едва заметно изменилось, словно на солнце наползла туча. Распахнула, как смогла глаза, и напугано, боясь, что перебьют, затараторила так быстро, что почти ничего не разобрать:

— Опасность, князь! Предадут! Все предадут, берегись!

Мечислав посмотрел на спутников, на девку:

— Кто предаст? Имена знаешь?

Больная посмотрела на волхва, на Твердимира, бессильная слеза скатилась по левой щеке:

— Все, все предадут. Так калика перехожий сказал.

— Калика перехожий? Когда?

— Давно сказал. Сказал, что я тебя дождусь, сказал, что придёшь в славе, а потом, сказал — предадут. Два сбылось, третье осталось, князь.

— Успокойся, успокойся. Никто не предаст, всё будет хорошо.

— Предадут! — девка зажмурилась и из последних сил повторила: — Предадут…

— Всё-всё, — волхв отстранил князя, дал девке напиться. — Идите-идите, я ей сонного порошка всыпал, пусть спит.

***

В приёмную палату спустились в молчании, уселись за столом, каждый в своих мыслях. Хмурый Вторак, словно оглушённый, трясёт головой, оглядывется на маленькую дверь. Мечислав видел однажды после боя: Ёрш точно так же тряс, получив по шелому дубиной. Всё удивлялся и приговаривал, что северная настойка на клюкве так с ног не сшибает. И ещё оправдывался, что поскользнулся на утренней росе. Мечислав, под хохот товарищей утешал, дескать, если бы ему так же перепало, он бы тоже поскользнулся, даже в Степи, где земля тверда как камень.

Твердимир весёлый, голубые глаза сияют, как в детстве, когда узнал, где брат спрятал отцовский кинжал. Надо бы узнать, что это он такой хитрый.

Но это потом, сначала надо разобраться с девкой и её словами.

— Тверд, кликни там кого-нибудь, пусть квасу принесут, Вторак всё вылакал.

Волхв оторвался от деревянной кружки, бухнул ей об стол, оглядел закуски. Шумно вдохнул чуть ни весь воздух в комнате, опустил кулаки на дубовую столешницу:

— Скажи там, пусть пива принесут, квасом не напьёшься.

— Чего так? — довольно осклабился Тверд от двери, — Неужели не рад за могучего князя? Смотри, какое глупое у него лицо, он до сих пор ещё не понял. Эй, мамка! Поди ка сюда! Да прикажи пива принести!

Под взглядом Мечислава волхв загадочно улыбнулся, но решил пока что ничего не говорить, отдав дело в руки боярина:

— Слушай брата, князь. Он у тебя умный. Хоть и дурак.

— Да что такое?! — вскипел, было, Мечислав, но осадил себя — шаркая ногами, вошла ключница.

— Чего надо?

Тверд с улыбкой спросил:

— Как прибитую девку звать, знаешь?

— Уладой её звать.

— Уладой? Мечислав, не помнишь такую?

— Улада, Улада… нет, — покачал князь головой и скривился. — Нет, брат.

Старуха всплеснула руками:

— Вот и жди мужиков после этого! Улька за тебя сажей мазалась, волосы состригла, босиком от Четвертака в лес бегала, чтобы ноги исцарапанные да мозольные, а ты…

— Улька! — Мечислав аж подскочил, опрокинув глиняную кружку на пол. Глядя на осколки, мамка всплеснула руками. — Так что ж вы, мучители, сразу не сказали?

— А сам не узнал? — Тверд сложил руки на груди.

На миг князь озадачился:

— Ты что? Да ей же было всего… сколько ей было? Да и побитая она, как её узнать-то?

Мамка покачала головой:

— А она-то тебя и битая узнала… э-эх.

Блиц

Улада чуть не разревелась за дверью, но обиду пересилила ярость и опасность оказаться раскрытой. А мамка-ключница, зараза, продолжала наговаривать князю:

— Приглядись к ней, Четвертак. Ведь, красавица растёт.

Князь оторвался от жареного цыплёнка, рассмеялся в голос.

— Мамка, ты никак в могилу меня свести хочешь?

— Ну, почему — в могилу?

— Да у меня свадьба с Миланой на носу! Вот-вот шестой женой обзаведусь, а ты мне уже седьмую присмотрела?

— Да она пока вырастет! Ульке — тринадцать! Через год-другой Милана наскучит, так эта подоспеет, милок! Присмотрись, присмотрись, не вороти нос. Ну, будь с ней поласковей, что ты всё её гоняешь, будто она какой робёнок?

— Присмотрюсь, мамка, присмотрюсь. Куда она запропастилась? Позови её, пусть эля принесёт. Чёрного. А я присмотрюсь.

— Улька! Улада! — мамка закричала так, что девушка чуть не выронила поднос с кувшином. — Где тебя носит?

Девушка коленом толкнула дверь, улыбнулась рассмеявшемуся Четвертаку, мельком глянула на ключницу. Четвертак рассмеялся:

— Ну и кто её гоняет, как робёнка, а? Иди-иди сюда, не бойся, поставь ко мне поближе. — Князь принял поднос, погладил Ульку по голове. — Какие волосы, прямо пшеница. До пояса!

— До пояса, — вклинилась ключница с такой гордостью, будто сама их выращивала.

— Эль меттлерштадский, да, деточка? Чёрный?

— Чёрный, князь. — Улька боялась разреветься, дрожала как осиновый лист, улыбалась через силу.

— Хорошо-хорошо, иди, отдыхай. Мамка, небось, тебя загоняла совсем, да?

— Ничего.

— Иди-иди.

Улада вышла из трапезной, не помня себя спустилась во двор, быстро схватила корзинку. Выйти из терема без разрешения мамки — за это можно поплатиться и напёрстком по макушке. Но, если идёшь на рынок, обычно никто не спрашивает. Куда, Улька? Куда теперь? Бабье лето вот-вот закончится, начнётся промозглая осень. А зимовать где? И когда он уже придёт? Что он там думает? Так просто его ждать?!