Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

— Я не ошибся в тебе, боярин. Мы, торговцы, таких тонкостей не знаем.

— Зато вы можете больше.

— Что?

— Интриги. Заговоры. Стравить братьев или даже уговорить на предательство.

— Это не предательство, Тверд.

— И бунт — не предательство?

— Нет. Нет никакого бунта. Гонец подослан, чтобы увести тебя в город. Нам надо вас разделить. Это очень важно.

Двубор не торопил Твердимира с ответом. Боярин молчал, размышляя над его словами. Лесные птицы пересвистывались по разные стороны дороги, словно спорили. Левые с правыми, сотниковы с твердимировыми. Кукушка на дятла, куропатка на глухаря, сойка на сойку. Левые вроде бы побеждают. Лишь победно отстучал дятел, понимая, что никакая это не победа:

— Это и есть предательство, сотник. Даже с выкрученными руками — самое настоящее предательство.

— Почему? С чего ты взял?

— Втайне, значит — предательство.

***

Одному Змею известно, как такая ветхая лачуга уцелела в самом центре города. Конёк провален в середине, дыра от второй трубы в крыше не заделана, окна перекошены, небось, и не открываются вовсе, дверь нараспашку заросла малиной. Огород запущен, забор — наперекосяк. Если бы не крики при входе, Вторак и не заметил бы, что в зарослях орешника вообще есть дом.

— А я говорю — видел! — ворчал старческий голос.

— А я говорю — глаза залил, вот и привиделось! — Второй голос заметно крепче, моложе.

Старик не унимался:

— А я говорю — поутру со Змеева посада на юг летел, высоту набирал!

— А я говорю — ты коршуна вблизи видел, да с пьяных глаз всё перепутал! — хохотнул второй.

— Да чтоб тебя! Не хочешь — не верь. Да только не видал я коршуна о кожистых крыльях и голове рогатой.

— Ещё и голова рогатая! Небось и девку в лапах тащил!

Старик явно смешался, помолчал. Наконец, буркнул:

— Какую девку? Причём тут девка?

— Как причём? Вернётся девка. В подоле принесёт, скажет — Змей снасильничал! — Молодой явно потешался.

Вторак нашёл калитку, облокотился неудачно — обломал ветхую штакетину, ругнулся, крикнул во двор:

— Эй, люди добрые! Есть кто? Дайте воды напиться.

Собеседники замолчали. Волхв подождал, пожал плечами, подумав, что слухи о знаменитом кряжицком гостеприимстве, скорее всего — бахвальство. Наконец стариковский голос снизошёл до ответа:

— Иди своей дорогой, уважаемый. Не видишь, тут серьёзные люди разгова…

Голос осёкся, из-за куста показался седой горбун с клюкой. Оказывается, хозяин не просто молчал — ковылял до калитки. И то верно — в таком возрасте идти и говорить одновременно — почти непосильный труд. Вон, простую льняную рубаху с портами и то, небось, носить тяжело. Выцветшие глаза всмотрелись в гостя, лицо переменилось, голос из презрительного стал ворчливым:

— А, княжий волхв. Заходи, гостем будешь.

— Откуда меня знаешь?

— Не ты ли на пиру с братьями за одним столом сидел?

— Верно, — ухмыльнулся Вторак. Как сам не догадался? На пиру, считай, весь Кряжич на княжеский балкончик глазел. — Дашь воды напиться?

— Идём.

Старик обернулся, проскрипел:

— Жмых, возьми ведро, сходи на колодец, воды на всех гостёв не напасёсся.

Вторак посмотрел, как чернявый детина, даром что мальчишка — плечи с тележное колесо — не пикнув выполняет приказание старца.

— Да я могу сам сходить.

— Не сглазь. Пока хлеба с солью не отведаешь, до хозяйства не допущу.

Вот оно что. Не гостеприимство заставляет делиться с путником. Общая трапеза привязывает гостя к хозяину, не даёт чинить волшбу. Надо же: сколько стран, столько порядков. В Меттлерштадских весях перед каждым домом стоит колода с топором. Хочешь показать доброе намерение — наколи дровишек, а уж хозяин тебя уважит.

— Проходи, чего задумался? — Старик развернулся, поплёлся к дому. — Как звать тебя?

— Вторак.

— Это по-нашенски?

— Да. По-нашему — язык сломаешь.

— Знаю-знаю я те места. Странные люди, странные дома, странные обычаи. Всё странное.

— Да. Для меня тоже здесь всё в новинку.

— Не обижайся, вьюнош. Я уже стар, говорю, что вижу.

— На что обижаться? У тебя — своя правда, у меня — своя. Главное, бороды друг дружке не драть.

Старик усмехнулся, пропустил волхва вперёд, указал на бадью с водой. В доме кисло пахло брагой, капустой и сыростью. Единственное окошко и так почти не давало света, да ещё и ставня перекосилась, почти прикрыла. С потолка сыпется песок, хоть шапку не снимай. В маленькой печке глубокие трещины, того гляди, до пожара рукой подать.

Дед ещё раз хмыкнул, казалось, ему нравится смотреть за первым впечатлением гостя.

— Мудрый ты, вьюнош. Да только если бороды не драть, на гору не влезешь.

— На какую гору? — Вторак зачерпнул воды, глотнул. Надо же, свежая.

— Ни на какую, — рассмеялся старик.

Разговор какой-то бестолковый. Как бы его в нужное русло перевести?

— Скажи-ка дед. Как получилось, что твой дом почти посреди города стоит и… ну…

Старик перебил:

— Никто его не сносит? Говори, не стесняйся.

— И никто его не сносит.

Старик уселся за ветхий стол, уже собрался отвечать, но в дом зашёл Жмых с двумя вёдрами воды, отвлёк.

— Слушай деда, волхв, он тебе сейчас сказки будет рассказывать.

— Брысь отседова, Змеев правнук! Не перебивай старших!

Жмых хмыкнул, махнул рукой, пошёл к выходу, пробормотав:

— Нашёл свежие уши.

— Брысь сказал! Вьюнош, там в печке, поищи чего.

В печке обнаружился чугунок с пшённой кашей, ещё тёплой и доска с караваем. Еда перекочевала на стол, старик преломил хлеб, дал кусок Втораку, достал деревянные ложки, соль.

Ели молча. Дед собирал кашу по краешку, словно она обжигала. Впрочем, многолетнюю привычку не вытравишь.

Наевшись, дед облизал и убрал ложку, знаком показал Втораку продолжать, а сам начал рассказывать.

— Зовут меня Горбачём. Вышел я криво, мамку родами убил. Отца ещё до родов на войне с дмитровцами зарубили. Так что, считай меня боярином. Так и выжил, — дед хмыкнул, — княжеская кормилица взяла к себе, выходила.

— Миродарова?

— Какой там! Миродарова отца кормилица. Так и стали мы с ним молочными братьями. Вот и упросил он отца выстроить мне этот домик. Вроде как в боярском месте. Домик выстроили, я вырос, да к чему пригоден? Читать выучили, считать. А там миродаров отец вырос, женился, детишки, там, дела всякие. Иногда и ко мне захаживал в гости. Ну, это у него от редкого безделья, а мне каково? Хотел я учёным стать, мозгов не хватило. Волховать пробовал, не слушаются меня травы. Да и не женишься с таким-то горбом — ни богатсва, ни славы. Кому я нужен?