Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

— О яде?

— О яде.

— И где же твоё «по-доброму», если через отраву?

— А с чего ты взял, что «через отраву» — по-злому? Я же не насмерть, только, чтобы убедить.

— Ничего себе! — Вспылил Твердислав, но сотник упредил жестом.

— Спокойней, улыбайся. У тебя ещё трое суток жизни.

— Ничего себе. И так вы всех убеждаете?

— Как и вы. Вспомни переговоры с озёрским амиром. Ворвались, избили, начали угрожать. И уже после подавления — начали разговаривать. Это ли не угроза? А Блотин? Привести армию, показать силу и после этого — начать говорить спокойно, по делу. А что сделал я?

Блиц

Досточтимого амира Ахмада Восьмого, да воссияет его имя над миром, разбудил шум за дверью покоев. Успокоив испуганную наложницу поцелуем в живот, амир накинул халат и направился к выходу, чтобы лично увидеть, кто посмел потревожить его сон. Надо же знать, кого варить в оливковом масле? Протянуть руку к двери он успел, а вот открыть — нет.

Оглушённый ударом тяжёлой створки, амир успел подумать, что наложница всё-таки слишком визглива.

— Полейте его, что ли водой?

— Ты чем его, Тверд?

— Дверью, с ноги.

— Да, уж… хорошо — не кулаком.

Голоса раздавались издалека, менялись от низкого гула до визгливого свиста. Амир висел в пустоте, и это было самое прекрасное переживание в его долгой жизни. Вечно бы так висеть и наслаждаться покоем. Если бы не так мокро. Мокро было лбу, глазам, щекам, носу и подбородку — амир теперь вспомнил, как это называется. Мокро лилось по шее на грудь, живот и ниже — по ногам. По ногам получилось ещё и щекотно.

— Дёрнулся! Жить будет.

— Волхва бы сюда.

— Не доверяю я ему.

— А я доверяю. Его Ёрш из-под земли достанет.

Голоса были похожи, словно говорили родные братья. Правда, говорили не по-амиратски, по-кряжицки.

— Переверни его на живот, захлебнётся.

Под спину просунулось, потянуло. Шуршание шолка. Да, существует такая дивная ткань, что не мнётся!

— Э-э-э-э-э.

У него есть голос, вспомнил.

— Эй, Ахмад, — позвал кто-то густым, словно из бочки, голосом.

Ахмад! Его зовут Ахмад, Ахмад Восьмой, амир Великого Анахр Альмадина! Кто посмел его разбудить? Надо его видеть. Надо же знать, кого варить в оливковом масле?!

В покоях непривычный полумрак. Амир боялся темноты с детства, но подданным всегда говорил, что многочисленные маслянные лампадки — символ богатства и чистоты амирата. Не его, амира, а именно амирата — это очень важно. Иначе кто-то может заподозрить его страх. Двое кряжичей, похожих, словно братья. Да, братья. И толстый, непонятно, тоже кряжич? Непонятно. Амир не любил толстых. Они напоминали ему о зеркале.

Толстый взял себя за смоляную бороду, дёрнул изо всех сил. Она осталась в руке, открыв другую, соломенную, покороче. Кряжич! Только одет необычно, будто прибыл из западных земель.

— Кто вы? Охрана!

— Не кричи, — добродушно сказал толстый и протянул к носу амира кулак размером с тыкву. — Охрана крепко спит, мальчики постарались.

«Мальчики» переглянулись и заулыбались как нашкодившие дети. Детей амир тоже не любил. Они напоминали ему о наследниках.

— Кто вы? — главное остаться в живых. Сейчас главное — не потерять самое дорогое — жизнь.

Один из «мальчишек» повернулся к другому:

— Боится.

— А то. Тихомир, как лучше вести переговоры в Озёрске?

— Как хочешь. А вот скреплять договоры принято пышно, при всех вельможах.

— Ну, что-ж. Не смотри на двери, Ахмад, твои люди не придут.

— Вы их убили?

— Нет. Они живы. Но связаны. Тверд, позови переговорщика.

Левый парень ушёл, правый оглянулся, потоптался в неловкости, словно искал куда сесть. На кровать амира не решился, повздыхал. Так ему же просто неуютно! Он чем-то обеспокоен! Чем же?

— Как тебя зовут, юноша?

— Мечислав, — парень с таким облегчением назвал своё имя, что Ахмад понял — попал в яблочко. Сразу парень не представился, а теперь просто не знал, как поступить перед старшим. — Это ты меня ударил?

— Тебя никто не бил. Тверд просто толкнул дверь, кто же знал, что ты прямо за нею?

— А где моя…

— Девка-то? В обморок упала, отнесли на балкончик, свежим воздухом подышать.

Вдалеке раздался звук каблуков по граниту. Двое, может быть трое.

— Тихомир, да? — обратился амир к толстяку.

— Да.

— Скажи, как вы пробрались в город?

— Я продал твоему торговцу рабов.

— И он не распознал подмены? Не отличил рабов от воинов?

— Посади своих воинов на вёсла и секи плетьми. Уже через день не отличишь от рабов.

— И они на это пошли?

— А что им оставалось? Только так можно взять этот город.

— Благодарю тебя, богатур.

— За что?

— За похвалу.

Тихомир прислушался к приближающимся шагам, повернулся к амиру:

— Какую похвалу?

— Мой город можно взять только хитростью. Это — похвала. Придётся устроить невольничий рынок за стенами города…

— Не придётся, — раздался за дверью голос, сухой словно пустыня.

В покои вошёл высокий воин в чёрном плаще. Бледное лицо, глубоко посаженные узкие глаза, крючковатый нос, тонкие губы. Все Змеевы люди на одно лицо. Сотник огляделся, поймал взглядом Ахмада, уважительно поклонился и повторил:

— Не придётся, амир. В Змеевых землях людьми не торгуют. Ты откажешься от рабства.

— Ты можешь предложить что-то, что перекроет эти убытки?

— Договор на полгода. Ты отказываешься от рабства и разрешаешь нашим караванам проходить по исходящей на юг реке. Все эти полгода моя сотня будет жить в твоём дворце. Потом, если захочешь продолжить, мы построим свою Башню за стенами города. В назначенный срок, если тебя не устроит прибыль, мы уйдём. И никогда наша нога больше не ступит на твои земли.

— А что скажут мои торговцы? Думаешь, Диван не сметёт меня?

— Не сметёт. Змеевых караванщиков слишком мало. Твоим торговцам будет предложено перевозить наши грузы. Так мы поступаем везде, и все получают свою прибыль.