Змея

Бульвар влился в огромное каменное море Слоттсбаккен. Указательный палец обелиска твердо стоял на ветру. Все трое повернули к воде, перешли через мост Шепсбрун и свернули за угол. Последние лучи солнца утонули в витражах церкви Шепсхольм, сумерки накрыли аллеи Кунгстрэдгорден голубой сеточкой для волос. Они шли вдоль Норрстрёма, мальчик вытащил ножик из кармана и вел им по парапету. Элегантно одетые люди оборачивались и неодобрительно смотрели на босоногого мальчишку в обносках, который позволял себе нарушать их по-китайски умиротворенный вечер.

В море людей на острове Норрбру Сёренсон на какое-то время упустил их из виду. По мосту только что прошел полк пехотинцев, и в бутылочном горлышке перед замком образовалась пробка. Транспорта скопилось очень много, гудели моторы автомобилей, звенели трамваи. Между автомобилями, дребезжа крыльями, ловко лавировали велосипедисты. Сёренсону удалось протолкнуться к южному концу моста, он остановился подо львом и окинул взглядом площадь Густава Адольфа и улицу Стрёмгатан. Красные фонари Оперы стыдливо горели. Последний солнечный луч утонул в бухте Риддарфьерден, по воде медленно полз паром, будто скользил прямо по поверхности. Над зданием риксдага парила чайка с окровавленными крыльями, а потом камнем упала в парк Стрёмпартеррен.

Наконец он выследил их на мосту. Голые ноги мальчика и пара кривоногих офицерских сапог. Перегнувшись через перила, он посмотрел в воду, чтобы не встречаться с ними взглядом. Какой-то рыбак наловил корюшки и отчаянно греб к берегу против течения. Сёренсон прикрыл глаза и услышал, как сапоги протопали мимо. Мальчик прошел так близко от него, что он мог бы с легкостью схватить его за руку и увести оттуда, спасти.

Мог бы, но не стал. Я не могу, думал он, это привлечет слишком много внимания. Еще может и полицию вызовут, а тогда все пропало. Если ты мобилизован, они ж за каждым твоим шагом следят, даже если ты простой рядовой. Но тут другой голос — у него в голове часто наперебой кричал целый хор голосов — презрительно сказал: не пытайся нас обмануть. Ты просто-напросто трус. Отступись, иди выпей пивка, тебе ж этого хочется.

Но он продолжил идти за ними. В киоске на мосту Норрбру мужчина купил мальчику мороженое в качестве последней выплаты. Оно таяло в потных мальчишеских ручках, белые капли падали на черную оберточную бумагу асфальта. Не смотревшие под ноги прохожие наступали на капли, и те превращались в серые зигзаги, тянувшиеся до самого киоска. Там они остановились, мужчина что-то купил мальчику, который жадно ткнул грязным пальцем в витрину. Он не держал мужчину за руку, и Сёренсон легко мог бы схватить его, побежать с ним по улице Стрёмгатан и затеряться в толпе.

Однако он просто медленно шел за ними по набережной, держась у самого края. На причале у Гранд-отеля стояло всего два корабля, из труб не валил дым, иллюминаторы зияли пустотой. Набережная напротив сада Кунгстрэдгорден опустела, никаких ящиков с селедкой и контейнеров с клубникой. Селедка блестела кое-где на камнях. Вода у края набережной закручивалась в таинственные водовороты, унося грязные обрывки бумаги, яичную скорлупу и использованные средства предохранения — весь мусор, который обычно окружает корабли в больших портах. Сёренсон посмотрел вдаль и увидел, как по синей в сумерках воде ползет паром. Отсветы его огней сверкали, словно пузырьки газа в минеральной воде. Он тихонько ударил сапогом по швартовочному кольцу, и то неожиданно звонко зазвенело.

Обогнав их, он все время внимательно прислушивался к тому, что происходит за спиной, и когда услышал высокий беспокойный голос мальчика, тут же наклонился к кольцу и пришвартовал к нему свой страх. Они прошли мимо, Сёренсон немного подождал и снова пошел за ними, но теперь старался держаться подальше. Потом миновали первый белый корабль и выставленные штабеля ящиков с селедкой.

Слава богу, мимо идут, подумал он, потому что теперь любая отсрочка воспринималась как подарок небес. С веранды Гранд-отеля доносилась струнная музыка, окутывая открытые окна сетями и ловя в них прогуливающихся неподалеку прохожих. Медленно ползший по воде паром запрыгал на высоких волнах на мелководье, с трудом подбираясь к берегу. Вокруг трубы второй яхты с криками носились чайки, бросаясь на висевшие на бортах шлюпки. Только бы не туда, подумал он и похолодел. Набережная закончилась, и выбора особо не оставалось, и Сёренсон понял, что все это время он шел и мечтал, чтобы набережная никогда не кончалась, чтобы ему не пришлось ничего делать. Он понял, что начал идти за ними в надежде именно на это. Ему казалось, что они будут идти бесконечно и ему не придется ничего делать — просто потихоньку толкать перед собой тачку с несовершенным действием, но теперь ему захотелось отпустить ручки, пустить тачку под откос и самому прыгнуть в кювет. Когда дошло до дела, оказалось, что прыгать в кювет еще страшнее, чем не прыгать.

Сходней не было, люк на палубе был задраен, леерное ограждение закрыто. Сумерки скрыли нос корабля, складывая тени друг на друга, ослепительно-белые чайки молниями расчерчивали сетчатку неба. Они молча перелезли через провисший трос, который вдруг натянулся, как огромный мускул, когда волна ударила в корму. Мужчина перемахнул через перила, поднял мальчика и поставил его на палубу. Доски только что просмолили, и босые ноги мальчика с трудом отрывались при каждом шаге. Только теперь, когда они добрались до места, мальчик испугался и начал тихонько плакать, потому что ему тоже казалось, что раз ему подарили такой замечательный ножик, то и набережная никогда не закончится. Запрокинув голову назад, он обвел взглядом набережную огромными от испуга глазами. В эту самую секунду на фасаде дворца зажглась подсветка, а зеленые огни трамвайных линий обожгли кроны деревьев парка Лугорден.

Сёренсон отвел взгляд, пряча свои глаза от глаз мальчика, стреляя ими, словно пулями из маузера, в сторону моста Шепсбрун. Белое облако чаек сорвалось с лодки, сверкнуло в синем небе, которое внезапно стало ниже и накрыло город стальным шлемом, сдавливая виски.

С видом обычного прохожего, возвращающегося домой к своей сигаре после вечерней прогулки, Сёренсон прошел мимо яхты и направился к острову Шепсхольмен. Ему казалось, что у него должны дрожать руки, что ноги должны его не слушаться, но на самом деле ощущал он лишь легкую досаду. Точно такую же, как когда собирался к приятелю на свадьбу и уже добрался до места, но в дом почему-то не зашел — просто прошел мимо, так просто и грустно, а потом испытал досаду и бесконечное удивление. Теперь осталась только досада.

Продолжая идти по пустой набережной, он пытался удержать свои мысли, балансировавшие на смычке скрипача. Плотная стая туч раскинула зонтики над Шепсхольменом, по большой пустой воде закружился неприятный ветер. Вода быстро потемнела, набережные около моста Шепсбрун и острова Шепсхольмен как по команде опрокинули черные перины теней на воду. Острый профиль острова Сёдермальм исчез, скрытый черными зонтиками, и на улице заморосил дождь. Темно-синие шелковые полотна закрыли собой все островки зелени, укутав и одиноких чаек. Сёренсон прошел по набережной до самого конца, остановился у моста на Шепсхольм, потом обернулся и бросил взгляд назад — по крайней мере, так ему показалось.

В синем облаке дождя, надвигавшемся с пролива Стрёммен, очертания белого корабля расплывались, цвета тускнели, грубая черная труба казалась слишком тонкой, как на детских рисунках, но из иллюминатора на корме, сразу за голым, словно ветка без листьев, флагштоком, на него смотрели эти глаза. Поразившись, он пошел было обратно в сторону парохода. Влюбленные парочки жались друг к другу на лестнице Национального музея, другие бежали со всех ног, спасаясь от дождя. Сёренсон был не один, но этих глаз не видел никто, кроме него. Ему казалось, что они просто приклеены к стеклу иллюминатора с внутренней стороны, и он слишком поздно понял, что лучше ему было сигануть в воду и исчезнуть, чем встретиться взглядом с этими глазами.

Стальной колпак, накрывший город, давил и на его виски, каждый удар сердца причинял боль, и он вдруг заметил, что бежит по бесконечно длинной улице с витринами магазинов по обе стороны. И во всех витринах — одно и то же. Безжалостные глаза мальчика были развешаны на витринах по всей улице, которая на поверку оказалась всего лишь бортом яхты с запотевшими иллюминаторами. Сёренсон бежал под усиливающимся дождем и представлял себе, что набережная — это улица, пока та наконец не закончилась. Остановившись перевести дух, он вытер с лица капли дождя и удивился, что на вкус вода совсем не соленая.