Змея

Вдруг на столешнице вытянулась чья-то тень, оказавшаяся продолжением вышибалы. Последние слова Эдмунд произнес слишком громко. Он разгорячился во время монолога и только теперь заметил, с какой легкостью совершал открытие за открытием. Однако, возмущенно сказал он, будто не замечая тень на столе, а может и правда не замечая, пока я ношу железный обруч, мое отчаяние — самое сильное в этой стране. Никто в этой стране не испытывает отчаяния сильнее моего. Он сорвался на крик, словно открыв новый закон природы. И теперь его действительно охватило отчаяние — не как пустое слово, а как совершенно новая реальность. Он будто бы заглянул в чужое окно и внезапно одурел от нового, незнакомого запаха. Железный обруч вдруг стал настоящим. Он почувствовал, как металл давит на череп. Давление все нарастало, и ему стало казаться, что под обруч даже палец не пролезет. Продолжалось это недолго, на самом деле совсем недолго — с момента, когда на стол упала большая тень, и до момента, когда вышибала сгреб его за плечо.

Их выкинули из бара, как собак, и, как собаки, они отправились бродить по улицам, совать свой нос во все с виду привлекательные дыры, беспокойство гнало их вперед. Отчаяние поселилось в них — так бывает, когда у человека начинает подниматься температура, но он еще пока не понимает, что будет дальше.

И вот теперь они оказались на улице Йётгатан. Смотрели на улицу через большое окно, как через стекло аквариума. Подрагивая, отражались в зеркале асфальта красные крылья больших автобусов, светлячками мерцали одинокие велосипедисты, из кинотеатра потоком лавы повалили зрители, фонари перед входом погасли. По краю тротуара, постукивая перед собой палкой, шел слепой. Прямо под окном, угрюмо набычив руль, стоял велосипед, и друзьям захотелось постучать по стеклу и предупредить слепого, но это привлекло бы слишком много внимания, но тут какой-то юноша взял его под руку и помог обойти препятствие.

С облегчением вздохнув, они выпили.

Повалила последняя волна посетителей перед закрытием. Дверь кафе почти не закрывалась, мужчины в расстегнутых пальто мрачно высматривали свободные столики. Гудение разговоров тут же стало громче. Атмосфера накалялась, щеки тоже решили не отставать и тут же раскраснелись. Не отставали и руки, разрезая густой воздух резкими движениями. Туда-сюда сновали официантки. Заказы наступали друг другу на пятки. Улыбки стали счастливее, с губ срывались все более весомые и мудрые слова.

Эдмунда, Весельчака Калле и Джокера захватило волной общего возбуждения. С Джокером вообще происходило что-то странное, нечто для него совершенно новое. Он растерянно обвел взглядом друзей. Весельчак Калле ковырял во рту зубочисткой. Эдмунд выстукивал марш на ножке бокала. И Джокер подумал: сейчас или никогда. Сейчас самое время. Ждать больше нельзя.

Он уже открыл рот, чтобы выпустить наружу все эти слова. Он носил их в себе так долго, что ему казалось, что они вылетят сами, стоит только открыть рот, но они даже не показались. Он вдруг ощутил, как железный обруч давит на виски. Давление было настолько ощутимо, что он удивился, что не слышит стука молота, забивающего заклепки. Та половина его я, которая упрямо требовала ясности и освобождения, вдруг задохнулась, а вот другая половина получила куда больше места. Другая половина сказала: тебя это все больше не касается. Это все старые чертовы решетки. Отпусти это все, наподдай им, пошли их ко всем чертям. И теперь именно эта половина принялась управлять его языком. В железном обруче были щели, и через них вылетали брызги равнодушных слов, которые можно было произносить не думая. Он вдруг заговорил о том, как плохо ходят автобусы в провинции Эльвборг, о преимуществах определенного вида черепицы и недостатках другого и, наконец, о знакомом прорабе из Сёдертелье, который изрядно схлопотал от торговца красками из Эншеде, оказавшись у того дома с его женой в неудачное время.

Эдмунд и Весельчак Калле закивали и расхохотались, как будто в этой истории было над чем смеяться, и внезапно Джокеру показалось, что он превратился в две комнаты. В буквальном смысле в две комнаты: с картинами на стенах, креслами и оттоманками. В одной комнате по радио играло кабаре, там сидели подвыпившие веселые люди с коньячными бокалами и оглушительно хохотали. Комнаты оказались очень чувствительными, хохот щекотал Джокера под обоями, и ему казалось, что он начал икать так, что со стен попадали картины и вышивки (с надписями «Дом, милый дом», размером 2,25x0,86), кто-то из выпивох заметил это и испугался, что у него началась белая горячка.

А вот во второй комнате, смежной с первой, царило отчаяние. Там у людей не было денег даже на лампу, не то что на радио. Двое человек сидели по разным углам. Не произнося ни слова, они покачивались на стульях, и, когда спинки стукались о стену, ему как комнате было больно, будто удары попадали прямо по нервным окончаниям. Под потолком скопилось столько отчаяния, что, казалось, его скоро сорвет и унесет на чердак — только стоявшее на полу пианино как-то уравновешивало ситуацию.

Стены первой комнаты икали от смеха, как и он, а вторая комната была в отчаянии, как и он, стены в ужасе жались друг к другу, им отчаянно хотелось уйти из дома. Будучи этой комнатой, комнатой отчаяния, он подумал: я должен выбраться из этих стен, из этого пола и потолка, проползти в дверь к этому кабаре по радио, иначе по мне пойдут трещины. И тут фигура на одном из стульев отчаяния засмеялась, и белое лицо с двумя фонариками вместо глаз посмотрело прямо в его лицо, проступившее на потолке. Ха-ха-ха, донеслось со стула, думаешь, трещины пойдут, ха-ха-ха.

Его глаза, внезапно оказавшиеся надетыми на торчащие из пола крюки, заметили массивную железную конструкцию, странный скелет, державший стены и потолок, — никакого отчаяния не хватит, чтобы он прогнулся. Железный обруч, подумал он, железный обруч!

Джокер очнулся от смеха Весельчака Калле. Как же он это ненавидел! Ему хотелось броситься к нему и придушить, но вместо этого он спокойно сидел на месте и слушал собственный голос: ну в таком случае я бы, конечно, предпочел бетон. В каком-таком проклятом случае, пронеслось у него в голове. Кто-то из них дом, что ли, строить собрался — Эдмунд, Калле или, может, он сам? О чем они вообще говорят? Джокер внезапно почувствовал, что смертельно устал.

Вот если бы не этот чертов железный обруч, думал он. Тогда ничто не помешало бы мне сказать: послушайте, товарищи, мне нужна ваша помощь. Слушайте внимательно, а когда выслушаете, скажите вот что: тебе нечего стыдиться, твоя совесть чиста. Он все равно был уже мертв, когда ты прибежал с ковшиком воды. Неужели ты думаешь, что он плохо о тебе думал перед смертью? Нет, что ты! Он наверняка думал: вот настоящий товарищ, побежал мне за водой, надежный товарищ, за ним — как за каменной стеной. Бежит со всех ног, чтобы поскорее принести мне воды. Вот это настоящая дружба. Но ждать его нет смысла, ведь мне уже совсем не хочется пить.

Гул голосов резко стих, стрелка часов разрезала его, как струна, и кафе извергло из себя в ночь внезапно притихших посетителей. Джокер чувствовал, как обруч все сильнее давит на голову. Они шли по однообразным пустым гулким улицам, а обруч продолжал сжимать виски. Перешли через Слюссен, истерически горевший неоновыми вывесками, прошли по мрачному мосту Шепсбрун с высокими голыми фонарями над проезжей частью, пересекли площадь Густава Адольфа, прошли мимо памятника королю-герою, рядом с которым кто-то услужливо поставил недопитую бутылку пива, вышли на Страндвеген. Перед ними шли пьяная уличная девка и пожилой господин в сдвинутом на ухо котелке, колотивший ее по заднице палкой, пока она не запела. Прошли по элегантной улице Нарвавэген, лежавшей и спавшей с расстегнутой на груди рубашкой, протопали по песку прямо к казармам, а железный обруч просто продолжал давить, все глубже врезаясь в череп и не давая ему лопнуть.

Остановившись перед железными воротами, они нажали на звонок, и ему вдруг стало безумно страшно. Он вцепился в плечо Весельчака Калле и попытался закричать — спаси меня, пока не поздно, но железный обруч не позволил его губам произнести ни слова.

Слышь, Эдмунд, сказал Весельчак Калле, а ну-ка, придержи Джокера с другой стороны, а то его совсем развезло.

Как же ему хотелось укусить их прямо за потные, готовые помочь руки.

Тряпичная кукла

Из переулка показались два мальчишки. За ручки они держали тряпичную куклу. Худое тельце безжизненно свисало, длинные, гротескно тонкие ножки болтались в воздухе. Один мальчик достал из кармана штанов ржавую губную гармошку, подул в нее, и раздались высокие, резкие звуки. Второй мальчик захихикал и дерзко огляделся по сторонам. Дети были босые, в широких штанишках на помочах, перешитых из старых пальто. На одном был длинный черный пиджак с дырами на локтях. Разбежавшись, он перепрыгнул через слегка дымившуюся на асфальте кучу лошадиных яблок. В окне дома напротив школы сидела рыжеволосая девушка и кормила голубей черствой булочкой. Несколько крошек упало под ноги высокому согбенному мужчине в мессианских сандалиях. Он погрозил в окно кулаком и торопливо ушел.