Змея

Вскоре стало совершенно ясно, что Германия в этой войне проиграет, и он тут же совершенно ясно понял, что, вообще-то, можно было желать победы союзникам и при этом не интересоваться политикой, потому что перелом в войне произошел задолго до того, как он осмелился начать говорить о «проклятых немцах».

В один прекрасный день его призвали, и многие со злорадством подумали, что, вообще-то, давно пора. Он счел, что как гражданин должен откликнуться на зов родины, и принялся стучать по клавишам машинки и печатать списки вещей, которые нужно взять с собой. Из-за каких-то неполадок с сердцем служить ему предстояло в канцелярии. Он поселил к матери помощницу по хозяйству и уехал, радостный и полный надежд.

Прибыв в часть, он обнаружил, что действительность совершенно не соответствует его ожиданиям. Он-то думал, что «боевая готовность» означает, что нужно постоянно ходить в состоянии боевой готовности, держать наготове винтовку и патроны, палец на спусковом крючке и все время окидывать окрестности внимательным, зорким взглядом. Читая поэзию и прозу боевой готовности, он представлял себе, что шведский солдат не спит, не ест и уж точно не думает, а просто стоит на своем посту у какого-нибудь моста или у отвесного обрыва, поэтому ради Страны вынул из кармана бумажник и положил туда на всякий случай инструкцию для солдат.

Когда Гидеон прибыл в часть, ему даже винтовки не дали. Сначала он целый день просидел в очереди за трусами и берцами, потом почти столько же — в ожидании распределения коек в роте. На третий день в канцелярии ему выдали стол и стул, и только на пятый, который пришелся на понедельник, дали рабочее задание. Все это время он бродил по казарме и с удивлением отмечал, насколько здесь все зависит от воли случая, как те, в чьи обязанности входит подметать коридор, тратят полдня на работу, которую можно сделать за час, чтобы только не выносить мусорные баки, а те, в чьи обязанности входит выносить мусорные баки, ходят с ними туда-сюда между общим туалетом и лестницей по пять-шесть раз и только после этого идут на свалку, потому что не хотят, чтобы их заставили прибираться в коридоре. В канцеляриях за пишущими машинками сидели писари, положив рядом с собой папки за 1940 или 1941 год, а в машинках все время был заправлен один и тот же лист бумаги с началом некоего письма, чтобы создать видимость деятельности. На самом деле в рабочее время они, прикрывшись папками, играли в кости или читали. Канцеляристам это легко сходило с рук, потому что тем, кто должен был выдавать им рабочие задания, тоже постоянно приходилось напоминать себе о важности своей роли, ведь им и самим верилось в это с трудом. По совершенно неизвестной причине все начальники от рождения были несколько высокомерны, поэтому постоянно провоцировали других на лень и ничегонеделание.

Однако сильнее всего Гидеона, агитировавшего за оборонные займы, ужаснуло повальное отношение к войне, которое все ругали почем зря в Финскую войну и которое носило гордое название «пораженчество». Не один агитационный плакат бесследно исчез с полковой доски объявлений, прежде чем он понял, что то, что он и многие другие называли пораженчеством, оказалось лишь обязательной мерой предосторожности перед лицом непроходимой тупости и высокомерия военных, которое маскировалось под патриотизм и вызывало особое отвращение у тех, кто махал метлой на заднем дворе боевой готовности.

Поначалу он все равно пытался жить, как герои агитплакатов, — аскетично, целеустремленно, по часам. У героев плакатов служба шла по мужским наручным часам, но на задворках боевой готовности по часам почти ничего не происходило. Недели три или чуть дольше ему еще как-то удавалось соблюдать распорядок дня: возвращаться с ужина ровно через час, не дольше получаса проводить в кафе на улице Банергатан, где при наличии средств можно было сделать ставку на тотализаторе, при отсутствии средств — поиграть в шахматы, а при отсутствии средств, но желании их наличия — сыграть в кости. Сам Гидеон вообще ни во что не играл, потому что писал письма маме или читал газету, которую выписывал прямо в часть.

Однако еще до того, как все это случилось, с ним начало происходить нечто неожиданное, он от страха подверг себя проверке, и когда заметил, что меняется, ему стало еще страшнее. Он, постоянно ходивший гулять с матерью летом, зимой, весной и осенью по маленькому городку в сторону частного сектора или по дороге на работу, или на партию в бридж и привыкший сдержанно и беспристрастно обсуждать с приятелями достоинства того или иного времени года, вдруг, сам того не замечая, начал ругаться матом. К тому же он, никогда не прилагавший никаких усилий к поддержанию себя в нравственной чистоте, теперь втайне хотел поменяться телом с кем-нибудь другим и вечером стоять вместе с остальными перед зеркалом в помывочной и хвастаться. С долей то ли самоиронии, то ли горя ему пришлось констатировать, что он всю жизнь вел себя как правильные и точные настенные часы в американском салуне, которые упрямо продолжают показывать время, хотя в маятник всадили пару пуль, стекло разбилось, а половина завсегдатаев в беспамятстве валяется под столом.

Все началось в тот день, когда он спустился по лестнице в коридор. Стоял жаркий август, над двором неподвижно висело облако пыли. Годные к военной службе только что вернулись с трехдневных учений вместе с дивизией, расквартированной в бараках на юге. По жаре, с винтовками и тяжелой амуницией, они прошли маршем от Центрального вокзала, поэтому в коридоре стоял терпкий запах пота. Раздавались громкие бодрые голоса людей, которые вернулись с марш-броска и думают, что такого с ними больше не случится. Ранцы и амуниция бесформенными кучами валялись на полу, напоминая экскременты гигантского животного.

В самом конце коридора молча застыла небольшая компания, все смотрели на высокого парня, который показывал им черный галстук. Гидеон протолкнулся между ранцев, от которых исходил жар, и сначала не понял, почему все замерли. А потом, когда было поздно придумывать отговорки, чтобы поскорее унести оттуда ноги, он увидел, что на руке у парня висит змея. Вот тогда он немножко испугался — немножко, не сильно, вполне терпимо, однако достаточно для человека, не очень-то привыкшего бояться. Потом ему рассказали историю про змею. Во время учений кто-то случайно прихватил чужой рюкзак. В последний вечер, когда все вернулись домой в барак, кто-то стал орать, что его красивый новый ранец украли, а взамен подсунули старое барахло с потрепанными ремнями. Все по очереди подходили посмотреть на ранец, но тронуть его никто не решался. И тут незадачливый солдат все-таки открыл ранец, заглянул в него, побледнел, как стена, и отшвырнул его от себя. На дне ранца свернулась змея, поэтому парню, который на гражданке учился на зоолога, дали три кроны, чтобы он с этим разобрался. Убивать змею он не стал и забрал с собой для экспериментов.

Теперь он держал змею в коробке в шкафу. Она лежала там дни и ночи напролет, и все поражались тому, как изменился шкаф с тех пор, как в него поселили змею. Шкаф как будто подменили, все поклясться были готовы, что он стал выше и темнее всех остальных стоявших в коридоре шкафов.

Гидеон никогда в своей жизни так сильно не боялся, но этот страх оказался ничем по сравнению с тем, который наступил потом и который, как ему казалось, был окончательным и бесповоротным. В тот день шел дождь, поэтому все работали в помещении. Зоолог со своей коробкой сидел в роте Гидеона. К нему присоединилось еще несколько человек, они сидели и играли в кости на подоконнике. Старшина Болл заметил, что несколько солдат пропали, и решил сделать обход. В коридоре раздались шаги, но игроки были так увлечены, что просто сдернули с коек по одеялу, вышли в коридор и сказали, что им приказано выбить из одеял пыль. Зоолог оказался человеком более нервического склада и выбежал из комнаты без одеяла, поэтому ему досталось за всех — и, кстати, поделом, потому что он так и не научился главнейшему для солдат искусству: уметь поддержать самое нелепое и абсурдное предприятие по приказу, вне зависимости от того, отдавался этот приказ или нет, — само слово «приказ» является ключом к пониманию того, как устроена армейская жизнь.

Впоследствии зоолог, конечно, утверждал, что плотно закрыл коробку и затянул крышку ремнем, но, когда они вернулись, крышка валялась на полу, а коробка была пуста. И вот тогда все ужасно испугались. Сначала они пытались скрыть страх самым простым способом — скопом набросились на зоолога, но потом заметили, что это не помогает, и начали поисковую операцию. Искали они так, как ищут очень испуганные люди: двумя пальцами брали краешки одеял, осторожно приподнимали матрасы и делали вид, что заглядывают под них. Опускались на пол на колени, для начала убедившись, что змея не отрастила крылья и не хлопает ими у них над головой, готовая впиться в шею. Но зато подняли шум, нарочито громко говорили, уподобляясь аборигенам, которые бьют в бубен, чтобы отпугнуть злых духов. Они кричали и ахали, чтобы оттолкнуть страх и обратить его в бегство. Поиски продолжались весь вечер, становясь все более громогласными и испуганными, но так и остались безрезультатными.

В первую ночь все было еще куда ни шло, потому что страх охватил всех с одинаковой силой. Они поделили его между собой на равные порции. Те, кто лежал без сна, пытались поднять его повыше, подальше от себя, но руки у них были не бесконечные. Те, кому удалось уснуть, забрали свою порцию страха в сон.

На следующий день годные к военной службе отправились на марш-бросок. Их увезли за ворота на больших, глухо гудевших грузовиках. Они набились в кузова как селедки в бочке, сидели на корточках, зажав винтовки коленями и надев на лица отсутствующие маски.