Золотая бабушка

Скульптор этого не знал, не понял, да и не спрашивал. У Любови Михалны не было настроения делиться с ним своими шрамами на сердце. Так что он погладил некрасивого Матроскина и продолжил рассматривать комнату.

Он и сам не знал, что искал, но на глаза попался маленький листок где-то на краю стены с многочисленными эскизами, картинами, репродукциями. На наброске женского портрета героиня смотрела в сторону, отчего так хорошо просматривались все линии шеи. Это ведь сам Кислый когда-то накидал. Точно-точно. Это Кислый набросал Любу. Скульптор вспомнил, как впервые привёл её в мастерскую. Девушка водила глазами по инструментам, осматривала всё очень внимательно, казалось, будто могла проделать дырки в стенах. Пашка спросил, что она делает. Любочка ответила просто: «Хочу хорошенько запомнить, чтобы дома нарисовать. Тогда эта комната всегда будет со мной». Кислый улыбнулся воспоминанию и коснулся нарисованной шеи, даже завороженно принялся водить по ней указательным пальцем.

Как давно это было. Сколько с тех пор он пережил всякого. Он падал и разбивался, а потом вновь и вновь собирал себя по кусочкам, продолжал жить и творить. Его подставляли коллеги, жена молила остановиться, окружающие водили носы от зависти и ненависти. Но что они значат, когда ты продолжаешь делать то, для чего тебя создал сам Бог? Тебе ли перечить Ему? А ведь тот мальчик, который нарисовал эту шею ещё ничего не знал. Он не мог знать будущего, но в этих линиях уже виден знаменитый художник.

— Что ты делаешь? Колдуешь? — спросила Люба.

— Нет, пытаюсь хорошо запомнить.

— Зачем?

— Чтобы дома слепить, тогда ты останешься со мной навсегда, — Кислый прищурился своими лисьими глазами.

Но Люба лишь тяжело вздохнула. У мужика волосы седые, а он всё продолжает вести себя, как ребёнок. Ей ведь уже не 18 лет, чтобы вестись на такие глупости. Лучше бы таблетки от давления подарил или смазал петли дверей, чтобы не скрипели. Почему мужчины не взрослеют?

Отсутствие реакции смутило Кислого. Он-то рассчитывал, что Люба оценит его внимательность к деталям. Однако женщина даже не бросила одобряющий взгляд. Что ж… Вызов принят! Люба могла строить из себя хоть императрицу Екатерину, но Кислый знал её. Без осторожности и неловкости мужчина взглянул на холст, за которым сидела Люба.

— Что пишешь?

— Окно.

На полотне действительно было изображено окно, рядом с которым сидела Люба. Кислый развел руками.

— Не понимаю, зачем же ты рисуешь его таким… Какое оно есть взаправду? Я помню, что ты сама говорила: картины — это отражение мира через призму творца. Где же тут призма? Фотография получается.

Любовь Михална закатила глаза.

— Мне нравится, а ты не смотри, уходи и духоту забери с собой, — строго сказала женщина, не взглянув на Скульптора.

Он был унижен. По крайней мере, так себя почувствовал. Раньше Любу легко было вывести на дебаты по поводу искусства, и они долго рассуждали об истине и предназначение. Люба всегда считала ответ «мне нравится» ниже своего достоинства. Творец должен объяснить и отстоять свою позицию! Это его долг, нет, даже миссия. Теперь она Кислого просто отбрила.

— Может… — попытался продолжить мужчина, — ты видишь в этой фотографичности особый смысл? Или ты вообще ищешь другие смыслы?

— Нет, — просто ответила женщина и замолчала.

Ничего, это ещё не конец. Было в арсенале Кислого ещё одно безотказное оружие, сближавшее их когда-то. Он сел так, чтобы она не могла не видеть его, подпёр руку щекой и стал смотреть. Безудержно смотрел, как Люба рисует. Обычно её это так смущало, что она либо злилась и ругалась, либо посмеивалась и сама завязывала разговор.

Кислый смотрел на свою старую любовь очень внимательно. У неё были всё те же карие глаза. Они его испугали в молодости. Вокруг всегда были люди с блеклым цветом глаз, а тут не очи, а огни. Страшно в таких сгореть заживо. А если она ещё зыркнет так, как умеет, то можно и рабом стать.

Прошло две минуты.

Удивительно, как спустя столько лет, Люба осталась так хороша. Возраст придал красоте глубину. Зря женщины переживают о своих сединах: солидных и умных мужчин уже не заманишь молодостью, им подавай что-то больше, что-то интереснее, что-то загадочнее. Мужчин морщины не пугают — только женщин. Получается, что люди, и правда, сложнее животных. Недостаточно одного инстинкта, чтобы просто быть вместе.

Прошло семь минут.

Есть в азиатках что-то притягательное. Трудно понять, что именно. Дело, конечно, не в разрезе глаз, тогда бы на всех подиумах мира красовались только азиатки. Может, несмотря на многонациональность России, из поколений в поколения славянам передаётся генетический код, который заставляет их удивляться азиатским лицам и считать их особенно притягательными?

Прошло двенадцать минут.

А Люба продолжала игнорировать Кислого. И это переходило все границы. Удивительно, как стали они далеки друг от друга. Что ему ещё сделать, чтобы привлечь внимание этой женщины, Кислый никак не мог понять. Разговор не шёл, контакт не налаживался, а ведь раньше всё было так просто…

Несколько десятков лет назад, когда не было скульптора Кислого, а только Пашка Кислый, молодой аспирант сидел на стуле и кис. Из головы совершенно не выходила нахальная студентка, которая пыталась спереть его бронзового осла. Ладно бы просто красивая девчонка. Таких красивых полон Ленинград, но эта — шабутная, живая, горящая. И, безусловно, наглая. Она наорала на Пашку за то, что тот не давал унести воришкам скульптуру. Этот осёл Пашке не нравился, тут студентка верно подметила, но разве ж это даёт право забирать его бронзового животного? Она грозила своим маленьким кулачком, говорила, будет беречь такого замечательного осла куда лучше хозяина. Забавно, вроде и похвалила, а вроде и накричала.

Надо было увидеть её снова. Пашка не знал зачем, что скажет ей, но это точно нужно было сделать, может, тогда она покинет его голову. Он поспрашивал у своих и узнал расписание вообще всех первых курсов. На каком факультете она учится — неважно, он будет хоть всю неделю караулить у дверей аудиторий.

Пашка был решителен. Уже одно то, что он наконец принялся действовать вернуло его к жизни, вернулась и бодрость духа. Вот только прошёл понедельник, затем вторник, среда, настал четверг. И парень ума не мог приложить, куда пропала красивая студентка. Никто её не видел, никто её не знал, словно не существовало такой вообще.

Сестра Оксана летала над Пашкой коршуном. Она подливала масла в огонь, говоря, что брат сошёл с ума, лучше бы занялся делами, помог бы ей с анатомией. А ему сейчас на эту анатомию со всеми делами Академии… Ничего не интересно. Ушёл от приставучей Оксаны подальше: решил побродить по вечернему Марсову полю. Конечно, не лучшее место на свете, но хотя бы деревья есть, вот уже чего настоящий дефицит в Ленинграде.

Тем временем Нина блевала на газоне. Было очень стыдно за неё, но Любочка как верный товарищ держала волосы, пока подруга изрыгала из себя всё выпитое. Любочка горевала. Вот теперь такая жизнь и сами в этом виноваты. Теперь никаких пар, а только вечное запивание водкой своего позора. Судачат, что Скульптор их ищет по всей Академии. Попали они лихо. Нечего было брать чужое, но нет, ей справедливость нужна была, а Нинке внимание мужика. Вот теперь и страдайте, девчонки.

В Репина они больше ни ногой. Если он поймает, то, кто знает, что сделает. Тогда Скульптор на Любочку не напал, потому что в аффекте был. Конечно! Она же на него наорала. Ох, вечно гореть ей в этом стыде.

Нина все выблевала и чуть не рухнула в свою же кашу-малашу. Люба её придержала, хотя сама была не тяжелее пера. «Ну, всё, сейчас вместе туда плюхнемся». Девушка держалась из последних сил. Она и сама-то была не очень трезвой. Нинка уснула и окончательно превратилась в неудержимое бревно. Один миг, и они оказались бы обе измазаны в том, что Нинка съела несколько часов назад, но кто-то одной рукой притянул Любочку, а другой схватил падающую Нинку.