Золотая цепь

К несчастью, Томас за свою жизнь привык к компании близких друзей, и даже в Мадриде, где всегда находилось с кем пообщаться, ему было веселее, чем здесь. Вскоре одиночество стало его тяготить. Он никого не знал в Париже, практически не говорил по-французски. За целый день он мог перекинуться несколькими словами лишь с официантом, работником музея или клерком отеля.

Одиночество действовало на него угнетающе, и еще ему было скучно. Он прилежно посещал Лувр, и у него имелось собственное мнение и мысли о произведениях искусства, но не с кем было поделиться этими мыслями. Он записывал мысли в блокнот и думал, что, вернувшись домой, вряд ли откроет его снова. Он считал дни до возвращения в Испанию и размышлял, как бы потактичнее сообщить Мэтью о том, что знаменитый город оказался для него недостаточно интересным спутником. А потом, совершенно неожиданно, он встретил знакомого.

Но не друга. Алистера Карстерса определенно нельзя было назвать другом. Но он, разумеется, был больше чем просто знакомым. Они вместе учились в Академии, где Карстерс вел себя, мягко говоря, мерзко. Он был одним из «злых мальчишек», тех, кто изобретал жестокие и опасные розыгрыши и издевался над обычными учениками. Из тех, кто сразу мог разглядеть в каждом его недостаток и сделать этот недостаток предметом насмешек. В случае Томаса, это был его рост. Он был невысоким, узкоплечим, тощим и выглядел младше своего возраста.

Конечно, за прошедшие годы все изменилось. Сейчас Томас был выше большинства людей. Он и заметил Алистера только потому, что мог видеть поверх голов разделявшей их толпы.

Мэтью посоветовал Томасу обязательно посетить книжный магазин Галиньяни на рю де Риволи. «Это старейший английский магазин книг на всем континенте!» Томас задержался у сборников поэзии; торопиться было некуда, и он мог позволить себе выбирать книгу сколь угодно долго. В этот момент и появился Алистер.

Томас не сразу решил, стоит ли узнавать Алистера, но выбора у него не было. Алистер смотрел ему прямо в лицо. Когда их взгляды встретились, на лице Алистера отразилось последовательно несколько разных эмоций: легкое удивление, узнавание, смущение, потрясение, раздражение и затем старания призвать на помощь ангельское терпение. Томас без излишнего энтузиазма помахал ему.

Алистер протиснулся мимо посетителей лавки и приблизился к Томасу.

– Клянусь Ангелом, Лайтвуд, – заговорил он. – Ты превратился в настоящего великана.

Томас приподнял брови – как и несколько человек, стоявших рядом и слышавших эти слова.

– Могу предположить, что это месть с твоей стороны, – продолжал Алистер, словно Томас раздался в плечах специально для того, чтобы побольнее уязвить его, Алистера. – За все те разы, что я называл тебя «малышом Томасом», «коротышкой» и… сейчас уже не помню, но уверен, что у меня всегда было наготове остроумное словцо.

– Что ты делаешь в Париже? – спросил Томас.

– А что ты делаешь в Париже? – с видом собственного превосходства ответил Алистер вопросом на вопрос. Как будто он застукал Томаса за какими-то неблаговидными делишками.

– Вообще-то у меня сейчас годовое обучение в Испании, но я здесь на каникулах.

Алистер кивнул. Повисло молчание. Томас начал паниковать. Они вовсе не являлись друзьями, более того, Томасу об Алистере было известно только плохое. Он не знал, что здесь делает этот мальчишка.

Он уже принял решение вежливо отвязаться от школьного врага, бежать из магазина и вернуться за понравившейся книгой через несколько часов, когда Алистер заговорил.

– Не хочешь сходить в Лувр? Я собирался туда после магазина.

Томас мог бы на это ответить: «Я там уже был, спасибо». Или: «Вообще-то, у меня назначена встреча, и я уже опаздываю». Но он ничего такого не сказал. Уже много дней он ни с кем не общался. Он ответил:

– Хорошо.

И они отправились в Лувр. Народу было полно, и Алистера это, судя по выражению его лица, раздражало, но он не вымещал свое раздражение на Томасе. Он не критиковал картины и статуи, но и не рассыпался в восторгах. К удивлению Томаса, Алистер просто стоял перед каждой картиной в течение довольно долгого времени, словно позволяя ей проникнуть в свою душу. Лицо его было серьезным, лоб пересекали морщинки, но Томас никогда не видел Алистера таким спокойным и довольным собой.

Что же касается Томаса, то он уже не раз бывал в этом музее и накопил немало, как ему казалось, ценных наблюдений относительно экспонатов. Он с некоторой робостью поделился своими соображениями с Алистером, ожидая, что тот рассмеется, но Алистер лишь кивнул в ответ. У Томаса не было никаких оснований хорошо относиться к этому человеку, наоборот, имелись весьма веские причины держаться от него подальше. Но в тот день, стоя перед прекрасными произведениями искусства, он был рад тому, что Алистер рядом; согласие с его рассуждениями, пусть и молчаливое, и желание Алистера посетить музей вместе с ним принесли ему больше радости, чем он испытал за все время, проведенное в Париже.

Может быть, его прежний мучитель и враг изменился, думал Томас. Ничего удивительного, каждый человек рано или поздно взрослеет. Может быть, Карстерс по природе своей вовсе не был злым и бездушным.

Воспоминания об учебе в Академии были все еще свежи в его памяти, и он решил, что нет, все же Алистер был злым, был с самого детства. Но сейчас он казался более спокойным, задумчивым.

Покинув музей, молодые люди отправились гулять по набережной Сены. Алистер с интересом расспрашивал про Мадрид, а Томасу удалось выудить у него несколько историй о жизни в Дамаске, Марокко и Париже. Сам Томас никогда прежде не покидал Лондон, разве что для поездок в Идрис, и чувствовал себя рядом с Алистером просто деревенщиной. Но, с другой стороны, ему казалось, что все эти бесконечные переезды заставляют человека чувствовать себя таким одиноким.

Перед ними высилась Эйфелева башня, и Алистер жестом указал на металлическое сооружение.

– Ты там еще не был?

– Почему же, был, – ответил Томас. – Оттуда открывается потрясающий вид.

– А что ты думаешь о виде отсюда? – спросил Алистер.

У Томаса возникло четкое ощущение, будто собеседник расставил ему ловушку, но он не знал, откуда взялось это опасение, и как избежать этой ловушки.

– Мне кажется, это удивительная штука, – пробормотал он. – Во всем мире нет другой такой.

Алистер невесело ухмыльнулся.

– Ты прав, нигде больше такой нет. Парижан она приводит в ужас. Они считают, что башня уродлива, неуместна, возмутительна, портит вид, и называют ее «смехотворной, бесполезной и чудовищной».

Томас снова оглядел башню. Лучи закатного солнца окрашивали металлическую конструкцию в золотой и розовый цвета. На какое-то мгновение эта картина напомнила ему высокие, стройные башни из адамаса, защищавшие столицу Сумеречных охотников, город Аликанте. Они точно так же отражали свет вечернего солнца и «хранили» его несколько дольше, чем это казалось возможным.

– Она вовсе не чудовищна, – сказал он. – Она просто необычная.

Алистер, судя по выражению его лица, был доволен этим ответом.

– Совершенно верно. Гюстав Эйфель – гений, и я уверен, что однажды его башню оценят по достоинству. Иногда нужно позволить человеку делать то, что он умеет делать лучше всего, даже если современникам это представляется полным безумием.

Они поужинали в каком-то бистро неподалеку от отеля, которое Томас счел вполне приличным, а Алистер назвал «сносным». Они говорили до позднего вечера; хозяин уже выпроводил последних посетителей и собрался закрывать заведение, а они все беседовали: о книгах, о путешествиях, музыке и истории. Томас рассказал Алистеру о том, что он хочет сделать татуировку в виде компаса на внутренней стороне руки. Он никому еще об этом не говорил, и Алистера это сообщение как будто бы заинтересовало.