Золото Стеньки

Кремниевые мушкеты из лавки купца Мейерса показали себя гораздо лучшим оружием — у них и скорострельность, и точность были на уровне. В какой-то момент я даже пожалел, что не купил дополнительных экземпляров, польстившись на удвоенное число пистолетов. Но Трубецкой быстро опустил меня с небес на землю — порох в России выделывали заметно хуже качеством, чем за границей, так что стрельбы с иноземным огненным припасом так и останутся на недосягаемом уровне.

Пистолеты, кстати, меня порадовали. Стреляли они, конечно, недалеко — шагов на тридцать против сотни у мушкетов, — но хотя бы иногда попадали точно в цель. Правда, при некоторых условиях; нужно было твёрдо стоять на ногах и, желательно, обеспечить себе хоть какой-нибудь упор. Эдакое оружие последнего шанса, когда враг уже почти добежал до твоего строя. Как из них должны были стрелять всадники — я не понимал, а Трубецкой толком объяснить не мог, хотя в детстве видел подобные чудеса в Польше.

В России, правда, были рейтарские — сиречь конные — полки, и служившие в них мелкопоместные дворяне имели на вооружении как раз пистолеты. Но я никогда не читал в учебниках, что эти полки палили из своего оружия на полном скаку, да и память царевича на этот счет молчала. Наверное, русская армия, как обычно, шла каким-то своим собственным путем, который отличался от пути иностранцев.

Впрочем, конницы у меня не было, одна голимая пехота. Зато имелся настоящий фальконет — пушечка с тонким стволом. Из этой пушечки мы тоже постреляли — и она тоже меня не впечатлила. Полукилограммовое ядро, конечно, улетало далеко — навскидку я оценил дальность стрельбы в четыреста шагов, но на таком расстоянии оно разве что синяк могло оставить. В реальности фальконет стрелял на те же сто шагов, а заряжала его целая футбольная команда минуты три.

В общем, я уже был не так оптимистично настроен, как раньше. Мне вообще начало казаться, что мы зря нацелились бить ватагу Разина — как бы она нас не побила. Даже после всех персидских приключений численное преимущество было на стороне казаков, а не регулярных войск русского государства.

Пушечка нам перепала щедростью Ордина-Нащокина — после беседы с Трубецким тот отчего-то решил увеличить огневую мощь моей стрелецкой сотни и выдал с Пушечного приказа этот фальконет — вместо нормальной трехфунтовой пищали, которая могла заменить знаменитые шведские полковые орудия. Но эту пушечку перевозила всего лишь четверка лошадей, так что я посчитал замену вполне адекватной и использовал фальконет для тренировки личного состава.

* * *

Мои стрельцы были из кремлевских — это те самые, чьи красные кафтаны так полюбили кинематографисты в моем будущем. В этот полк брали, пожалуй, лучших из лучших, их, наверное, даже можно назвать мушкетерами короля — гвардейцы, которые должны хранить тело монарха и тех, на кого этот монарх укажет. Шпаг у них, правда, не было, на перевязи они носили сабли «польского типа» — с эфесом, который закрывал пальцы и жестко крепился к обуху. Смысла в этих саблях я не видел — чтобы использовать их в бою, стрелец должен куда-то подевать и пищаль, и бердыш, который был достаточно грозным оружием в рукопашной схватке. Чем такому неудачнику поможет короткая сабелька с узким лезвием — я решительно не понимал, но в экипировку бойцов благоразумно не влезал.

В стрелецких приказах вообще многое было построено на традициях — в них служили поколениями, а пришлых, которым удалось доказать свою нужность и полезность, первым делом вводили в свой круг, выдавая за них своих дочерей или сестер. В общем, это была закрытая каста, мало чем уступающая турецким янычарам и также любящая побунтовать, чтобы получить дополнительные привилегии.

К кремлевским стрельцам это относилось в меньшей степени, хотя без их участия вряд ли были возможны трагедии бунтов начала царствования Алексея Михайловича. Да и потом с этим сословием всё было не слава богу — одна Хованщина чего стоит, а ведь до неё не так и много осталось, меньше полутора десятка лет. В целом я смотрел на этих здоровых мужиков самого разного возраста — от безусых юношей до седых стариков — с определенной опаской и с постоянной мыслью добиться от них если не любви, то хотя бы уважения. Но они боялись только своего сотника Андрея Семёновича Коптева и немного опасались его заместителя, полусотника Артемия Шершавина.

Коптев для них был как капитан на корабле, первый после бога, и они слушались его беспрекословно. Он же знал цену себе и своим людям, знал, что от них стоит ожидать, а чего требовать не стоит ни в коем случае. Знал их возможности, в том числе и боевые — и оценивал их очень высоко. Мой план по отъему у Разина неправедно нажитых богатств Коптев принял с определенными оговорками, но операцию признал возможной — если к его сотне добавят ещё несколько и выделят «Орел» в качестве поддержки.

В принципе, такой отряд мог разогнать любых разбойников на Волге — особенно если не лениться высылать разведку и вообще смотреть, что делается в окрестностях. От внезапного нападения не защитит даже пара стрелецких приказов — тот же Разин в самом начале своего восстания спокойно разбил стрелецкий полк, который против него отправили из Астрахани берегом.

Ну а пока Коптев спокойно гонял свой молодняк — они под руководством седобородого стрельца учились ставить укрепления гуляй-города и готовиться к стрельбе, — обучал опытных стрельцов работе с артиллерией и набирал по округе провизию и припасы, которые должны помочь нам без проблем преодолеть всю великую русскую реку и вернуться обратно с победой.

* * *

Царь прибыл к нам ровно через неделю после визита Трубецкого к Ордин-Нащокину. Меня он в Кремль, видимо, вызывать опасался, помня о моём «видении», так что организовал «малый» выезд в Преображенский дворец. То есть его сопровождали всего лишь два приказа стрельцов, но без лишней мишуры вроде дудок, барабанов, развевающихся знамен и бросания цветов под колеса кареты. Впрочем, слуги где-то нашли достаточно длинный красный ковер, по которому Алексей Михайлович шествовал от этой кареты до входа в палаты. Всё это происходило очень медленно — мне даже захотелось чуть подтолкнуть царя, чтобы он двигался побыстрее.

Была уже середина мая. Половодье давно уже спало, так что мы могли выступать в любой удобный нам момент. «Орёл», насколько я знал, уже ушёл с верфей в Дединово вниз по Оке с намерением добраться до Нижнего Новгорода за три недели, на что князь лишь покачал головой — в скорость парусного фрегата он нисколько не верил, считая, что его команда будет долго осваивать это чудо заморской техники. В целом я был с ним солидарен, но хотел надеяться на лучшее. [2]

Я не знал решения, которое примет Алексей Михайлович, и что я буду делать в случае отказа. Других явных источников пополнения казны моего удела у меня на примете не имелось — разве что взять тот же струг, десяток стрельцов и поискать клады по берегам Клязьмы. В будущем их там много найдут — ничего ценного, конечно, с точки зрения бюджета хоть и небольшого, но государства, но даже гривенки времен Ивана Третьего легко пойдут в дело — серебро можно сдать в Монетный двор по весу и получить нормальную плату. Но на выкуп голландца этого, разумеется, не хватит. Впрочем, Густав и его судьба меня не особо волновала — сам дурак, что так подставился в чужой стране, пить меньше надо.

К тому же и проявить себя действительно хотелось — до моего появления здесь Алексей Алексеевич не сделал буквально ничего, чтобы хоть немного выделиться на общем фоне. Царь его, конечно, берег, но надо и свою голову на плечах иметь — попросить у отца тот же удел, попробовать себя в управлении людьми и землями, внедрить что-то новое, заморское, что сейчас с трудом пробивало дорогу в России. Я вспомнил, как читал историю постройки этого «Орла» — сколько там было разворовано денег! Хватило бы ещё на пару фрегатов и осталось бы на их оснащение. А ведь корабль, даже речной — это не только плавучая коробка из дерева, это и паруса, и такелаж, и вооружение, которого так не хватает в сухопутной армии. И пусть Россия прямо сейчас ни с кем не воюет, угроза с юга и запада никуда не делась. Татары постоянно пробуют на прочность белгородскую засеку, пытаясь пробить брешь на прежних вольных шляхах, поляки спят и видят, как отвоевывают Смоленск и левобережье украинских земель. Да и шведы — до их очередного взлета осталось не так уж и много времени.

* * *

Алексей Михайлович принял нас всех в своем кабинете — вместе со мной и Трубецким на совет пришли и Дорманн, и Коптев. С его стороны из бояр был один Ордин-Нащокин, но ещё с десяток разных дьяков, видимо, обладающих знаниями по возможным вопросам. Боярин был хмур и невесел, но что именно означает это его настроение — я не понимал, а память пасовала. Царевич всё же не слишком часто общался с этим сановником.

— Алексей, расскажи Афанасию Лаврентьевичу о своем замысле, — приказал царь. — Я уже обсуждал с ним, но мог упустить какие-то детали.