Золотое дно (сборник)

вздыхала, отыскивала топор, потом долго терла щ ерба­

тое лезвие, тоскливо оглядывалась на холодный з а ­

стывший лес, на бесконечное мелькание мрачных де­

ревьев, уплывающих в калтусину*.

Д рова были сырые и непокладистые, и Гелька во­

лочил их через силу, отступая спиной к чункам, он ча­

сто оступался и падал.

Потом они наваливали каменные корявые деревины,

которые никак не хотели умещаться на чунках, перевя­

зывали хрустящей веревкой, впрягались в петли, обми­

ная их на плече, чтобы не так резало, всею тяжестью

опадали вперед и долго топтались на месте, оскальзы ­

ваясь в снегу. Мать сердилась, со злости пинала коря­

вые дрова, больно ушибая ногу, и начинала причитать

и раскачивать чунку, чтобы оторвать примерзшие по­

лозья. И когда, надсаж иваясь и хукая всей грудью,

они наконец выползали на твердую дорогу и за ними

тянулась глубокая снежная траншея, это было как бы

маленьким праздником, мать даж е улыбалась, забы ­

вала на миг о своем вдовьем горе, прижимала Гельку

к себе и что-то говорила ласковое и непонятное просту­

женными губами. А Гельке было до того хорошо — ведь

для него это была пусть и тяж елая, но пока еще иг­

р а ,— до того хорошо, что он даж е распахивал паль-

* Калтусина

— низкое место, поросш ее кустарником.

232

тушку, чтобы выбить из нее пар и пот, но мать сразу

начинала ворчать, и, боясь осердить ее, Гелька ластил­

ся и говорил по-мужичьи, широко расставляя ноги и

строго глядя из-под обмерзших бровей:

— Ну пошли, што ли?

— Ой ты, работничек мой! Яичко ты воробьиное,

конопатое.

— Я не яичко...

— Не-не, не яичко. Ты последышек мой. Ой, жив бы

отец был, разве мы бы так нынче убивались? — сразу

жалобилась мать.

— А мы не хуже других живем. Нам пенсия за п а­

пу идет.

— Д а как не хуже-то... Мне вот тридцать годочков,

я бы еще пожить хотела, а вас шестеро. Ой, дура я,

дура, зачем на нищету вас плодила только! А все он,

все он: хочу, говорит, много детей. А сам и с войны не

пришел.

— Он ведь погиб, мама. Ты за что его ругаешь?

— А знатье такое дело, так нечего было детей

иметь.

— М ама, папа-то насовсем погиб, ты чего это?

— А мне-то заживо подыхать? Не могу я, до ручки

дошла, все во мне болит.

— М ама, пойдем, — жалобно упрашивал Гелька,

боясь нарождающегося внезапного гнева. — Мы тебя,

мамушка, всегда слушаться будем. Ну не надо, м ам а.—

Гелька пытался с разбегу, насколько позволяла его ве­

ревка, стронуть санки, но они откидывали его назад,

а он снова разбегался сердито и опять отступал, повто­

ряя: «Ну, мама, пойдем».

Мать нерешительно еще топталась, раскачивалась,

чтобы оторвать полозья, потом сани трогались, сразу

становилось потно и надсадно, все проваливалось куда-

то, кроме скользкого обмылка дороги. И только слыш­

но было Гельке, как, напрягаясь, кряхтели копылья

саней, словно маленькие живые человечки под тяжкими

от мерзлой воды деревами, да жестяно хрустела мами­

на юбка и каменно погромыхивали подошвы по ледя­

ной дороге...

И опять почему-то Геле стало ж алко не себя, а мать.

Он снова вспомнил ее, маленькую и сухонькую, с баг­

ровыми запястьями рук, с раздавленными пальцами,

233

постоянно больными от коровьих сосков, с серыми пе­

чальными глазами на скуластом лице и маленькими су­

ровыми губами, которые забыли вкус поцелуя. Он

вспомнил вдруг без всякой на то причины, как мать

встречала праздники, как готовилась к ним с восторгом

невесты: перешивала застиранное платьишко, что-то

кроила-выкраивала, сочиняя на ходу, уже забыв, как

выглядит она без кирзовых сапог и постоянной холщо­

вой юбки, тонко пахнущей навозом и свернувшимся

молоком.

А перед праздником мать всякий раз как бы просы­

палась: вдруг вспоминала, что она еще совсем молодая

женщина, что у нее красивая грудь, которую не иссу­

шили даж е шестеро погодков, и покатые полные плечи.

И примеряя комбинированное платье перед крохотным

зеркальцем в дешевенькой картонной оправе, она как-

то грустно и боязливо гладила плечи и длинную шею

с первыми неясными морщинками. А Сонька-то, Сонька!

Тоже кружилась рядом, и все трогала мать со спины

с видом просыпающейся женщины, и быстро целовала

в щеку или просто ласкалась, непрестанно повторяя:

«Мама, какая ты у нас красавица!» А сопливые погод­

ки сидели на табуретках покорно и тихо, чтобы не ис­

портить маме предпраздничного настроения. Потом

мать садилась к столу, калила над керосинкой боль­

шой гвоздь, заж им ая его прищепкой для белья, и, де­

лая круглые боязливые глаза, накручивала тонкий во­

лос на горячее железо. По комнате струился острый

запах горелых волос, а мать как-то быстро становилась

чужой, недоступной и очень красивой... Потом она ухо­

дила на торжественный вечер в городской клуб, но

возвращ алась всегда рано, д аж е не досмотрев концер­

та, строгая и грустная, с покрасневшими глазами.

Перед сном пили праздничный чай с крупяными

шаньгами и ложились спать кто на кровать, единствен­

ную в комнате, кто прямо на пол, на яркие полосатые

тюфяки, сбитые вместе; а мать еще долго сидела у ок­

на, не сводя глаз с улицы, словно ожидая, что сейчас