Золотое дно (сборник)

лее обостренным нервным чувством.

Геля мог бы, наверное, со временем стать тонким

ценителем машин, слесарем-золотником, как Савва Ло-

чехин, найти свои неповторимые прелести в этой рабо­

те, но только однажды он услышал в себе новую спо­

собность и стал тяготиться заводом, раздвоился душой.

Теперь он шел на работу, как на каторгу, он тянул

принудиловку, отбывая часы, и все валилось из рук,

прежняя песня отгорела в его душе, сменилась ж елч­

ным раздражением, он стал видеть перед собой только

усталые, апатичные лица людей, слышать надрываю ­

щий душу грохот лесопильных рам —этот многослойный

шум, притупляющий, как ему казалось, сознание и уби­

вающий мысли. Все чудилось, когда Геля проходил ми­

мо, что именно сейчас выйдет из повиновения много­

тонная двухэтаж ная машина, сорвется с привязи, заку ­

сит удила, как взбешенный конь, и огромным, горячим

от натужного вращения шатуном начнет крушить свою

8*

227

темницу. И он спешил миновать цех, боясь его и нена­

видя. Геля изгонял из себя завод, а завод изгонял его из

себя.

Но, видно, уж так устроен человек: давно ли Геля

Чудинов распрощался с заводом и полностью отдался

живописи, а воспоминания о прежней работе, о том, как

он начинал, наполнились свежестью и новизной чувств.

Теперь с какой-то не испытанной ранее грустью пред­

ставлялись: заводской поселок, покрытый белым пеп­

лом росы, размытые в зыбком воздухе дома, еще пус­

тынный, выхолодевший за ночь цех, полный запахов

кисловатой воды, свежих опилок и машинного масла.

Представлялось до ощутимой реальности, как руки н а­

полняются потной мускульной силой, а ноги хмельной

усталостью, как он, семнадцатилетний, набегавшись у

машин — свой в доску, — сидит меж слесарей в обла­

ках папиросного дыма, в галдеже, порой заглуш аемом

смехом, будто он опять среди невысказанных забот, ко­

торые не умирают в неоттаявших лицах и напряж ен­

ных руках. Наверное, сейчас в Геле рождался худож­

ник, и он, чувствуя в себе это пробуждение, жил в эти

дни растерянно и грустно...

*

*•

Геля машинально взглянул на больную ногу: ему по­

казалось, что она распухла в лодыжке и укус налился

багровым пламенем; и стоило только приглядеться к

ранке, как длинная ноющая боль запалила ногу до са­

мого колена, и Геля вроде бы услышал даж е, как ки­

пит и сворачивается внутри него дурная кровь. Черт

побери, только этого еще не хватало!

За спиной гулко откачнулись и ударились в стену

двери, заш лепали по полу босые ноги, что-то забренча­

ло на столе. «И чего бродит, спала бы», — с разд раж е­

нием подумал Геля и сам испугался этой острой на-

е я з ч и в о й неприязни. Обычно с матерью они не ладили,

он не мог переносить ее назидательного тона, ее посто­

янных нравоучений, из которых выходило, что во всех

неприятностях ее виноват только Гелька, последний из

шестерых. Тут он не выдерживал, начинал возраж ать,

говорил, что нечего было и рожать столько, никто и не­

228

волил; мать громко кричала и топала ногами, потом

падала на кровать ничком, долго плакала, в слезах

повторяя, что они, дети, загубили ее жизнь. Геля не

мог выносить слез, ему самому хотелось неистово кри­

чать, бежать куда-нибудь, но он упорно сидел у окна,

машинально считая часы, оставшиеся до отлета; потом

подхватывал чемоданчик, думая, что пересидит на

аэродроме, а мать кидалась следом, вставала в дверях

и кричала в спину: «Можешь не приезжать, ни одного

не надо!» Геля шел по угору и еще долго слышал этот

неистовый больной крик: «Никого не надо!.. Никого!»

Только он успевал возвратиться к себе в город, как

следом приходила телеграмма, где мать просила Ге-

люшку не забывать родной дом и приезжать в отпуск.

Так повторялось каждый год, и домой ему хотелось: з а ­

бывались печальные ссоры, а помнились лишь доброта,

усталые глаза матери, ее морщинистые руки, карто­

фельные шаньги и парное молоко, которое она ставила

в запечье специально для Гельки.

Он любил мать в воспоминаниях, но лишь приезжал

домой на короткую побывку, как опять начинались ссо­

ры по самому неожиданному пустяку: порой из-за не­

ловко сказанного сыном слова мать могла не разгова­

ривать с ним сутки и выгоняла Гелю из дому. И все ж е

Геля не винил мать, он знал, что неудавшаяся жизнь

сделала ее столь сварливой и неуживчивой, что гор­

дость оставила её в одиночестве, но в то же время он

чувствовал, как ее раздражительность год за годом пе­

реливается в него, делая душу податливой и нервной.

Он становился подобием матери, и это его угнетало,

пугало, рождало неприязнь к ней.

Он слышал, как глухо захлопнулась дверь, потом

заскрипела кровать, и Геля представил, как ложится

мать к самой стенке, сиротливо свертываясь клубочком,

порой длинно вздыхает, что-то громко и непонятно шеп­

ча, и неожиданно засыпает, всхрапывает и так же не­

ожиданно просыпается, вглядываясь в сиреневые р а з­

воды на обоях. Вдруг вспомнилась давняя страшная

сцена — это было вскорости после войны, когда Геля

вернулся жить к матери.

Они тогда уже три дня ничего не ели. Мать рабо­