Золотое дно (сборник)
Шрифт:
ня тогда ружье неприцельное было.
— С кривым стволом, что ли? — отвлекся Геля от
мыслей.
— Сам ты десять лет не умывался...
*
•х-
•*
А ту охоту Геле не забыть, потому что он тогда обо
стренно чувствовал и ж елал все понять. Он приехал
в отпуск в Снопу весной, когда еще вечера выстывали
до хруста и от талых вод, расплывшихся по ржавой
прошлогодней траве, несло снегом и свежими огурцами.
Геля тогда впервые услышал этот запах и сказал о нем
дяде Кроне,
шагнул в снежную плешину.
Вечерело. Прошлогодняя трава на полянах леж ала
спутанная и неживая, и меж вялых стеблей рождались
крохотные роднички, которые копились в небольших
лягах прозрачными озерцами, и на дне их видна была
каж дая травинка, каж дая трещинка и морщинка на
подтаявшей земле, и след, еще осенний, сохранился с
мельчайшей и непостижимой отчетливостью, даж е от
печатались рубчики резиновых подошв. От земли несло
свежестью, как от только что помытых полов, дальняя
кромка полей туманилась и скрады валась в текучих
ивняках, над которыми как бы вспыхивали желтые об
лака света, а снизу уж рождались ранние сумраки, и
237
ятся легкие на ногу зайцы.
Но ивняки встречали пустой прохладой и хлесткими
запутанными ветками; дядя Кроня миновал их быстро,
он шел, накренившись вперед и раздвигая кусты рука
ми, сапоги его хрумкали подсушенным настом, шум к а
зался оглушительным и предательским, тогда дядя
Кроня пугливо оборачивался и прикладывал палец к
губам, а потом шелестяще шептал: «Тихо ты!» — и сно
ва шел медвежьим шагом, таким необычным для его
коротконогого тела. И Геля незаметно отстал, ему ды
шалось легко и сладостно до головокружения, было ж а р
ко, и он снял зимнюю шапку, сунул ее в ватник; ноги
проваливались в прикипелом хрустящем снегу и ос
кальзывались в оттаявших ручьевинах.
Геля шел, цепляясь за холодные ивняки, за тонкие
шероховатые сосенки, которые студили пальцы, и видел
лишь серый вылинявший снег, усыпанный рыжей хвоей,
толстые голубые листы брусничника и рубчатые вм я
тины от дядиных сапог, которые быстро захлестывала
прозрачная снеговая вода. Геля много раз бывал в л е
сах ранее, но только сегодня будто что-то стронулось
в его душе, в ней зазвучала какая-то иная музыка, и
он как бы прозрел, хотя вроде бы и никогда не был
слепым, и заметил вдруг, как отсвечивают хвоинки на
дне крохотной лесной лужицы, как столбиками вы таи
вают старые заячьи следы, как выметывают ели липкие
молодые лапки. Душ а его неожиданно открылась при
роде, но еще не знал тогда Геля, что, обретя дар чув
ствовать
обнаженной душой, он заплатил за это покоем.Они быстро миновали борки, будто охотовед гнался
следом, и застыли на склоне, затаились в осиннике пе
ред лесной поляной, куда, наверное, каждую ночь вы
бегают баловать зайцы: даж е с тридцати шагов была
видна сроненная осина, подчищенная заячьими зубами
до белого скользкого блеска. Где-то высоко над голо
вой в сером выстывшем небе летала кругами пестрая
решительная птица и нетерпеливо кричала: «Ули-ули,
ули-ули!» Ее голос был тонок и нежен, он отдавался
эхом в быстро тускнеющем небе и в сквозном раздетом
осиннике. Это бекас, лесной бараш ек, томился и ис
кал подругу. Голос его был налит такой неистреби
мой страстью, он лился на таких высоких весенних но
238
что в каждом сердце, которое слышало его сейчас, про
буждал легкую грусть и ж елание полюбить снова.
Тут, будто детский белый ноготок, овеянный легким
серебристым дымом, протаял месяц и разбудил недол
гие сумерки, проявил купола деревьев.
— Господи, как хорош о-то!— вдруг сказал дядя
Кроня, и Геля удивился торжественности его голоса.
Сам он сидел на трухлявом обтаявшем дереве и, з а
жмурив глаза, сквозь дрожащ ие ресницы смотрел на
детский ноготок луны, на жидкое озерцо света вокруг
нее и на черный силуэт тоскующей птицы, которая пе
речеркивала это озерцо наискосок. Где-то далеко над
полями кричал длиннокрылый медленный чибис: «Чьи-
б ы , чьи-вы!» В низине ручья вскинулась утка, и разго
нистый свист ее крыл просквозил воздух; чуть далее,
уже в деревне, мыкнула корова, прислушиваясь к ти
шине, и еще дальш е женский голос вопил: «Петь-ка-а,
по-ди домой!» И хотя звуки разносились по-весеннему
далеко и долго, их всех заглуш ало неистовое жаркое
улюлюканье бекаса.
Где-то в темном ельнике завозился рябчик, пипикнул
едва слышно, словно и его пробудил сладострастный
голос лесного бараш ка, отыскивающего подругу, и
вдруг выпорхнул на березовую ветвь, весь облитый ти
хим лунным светом. Д ядя Кроня пальнул навскидку,
не целясь, да и что было целиться, если птица сидела
возле. Дробь просвистела около Гелиного уха, и ряб
чик свалился в прошлогодние листья, еще не успевшие
просохнуть, влажные и черные; он всхлопал крылом и
будто утонул в воде—так сразу и затих намертво, скло
нив маленькую головку к плечу.
— Подними, — попросил дядя Кроня, почему-то от
ворачивая лицо и выбрасывая из ствола дымящуюся