Золотой ребенок Тосканы

Вернувшись, Хьюго испытал сильный приступ слабости. Едва он успел разложить набивку подушки на полу в пятне солнечного света, как почувствовал, что ему срочно надо лечь, до того, как он потеряет сознание. Ворча и ругаясь, он заполз в свое маленькое убежище, лег поудобнее и провалился в беспамятство.

Когда Хьюго снова открыл глаза, было темно — так темно, как может быть только вдали от цивилизации. Он даже не мог разглядеть собственную руку перед самым лицом. «Она не придет, — подумал он. — Не сможет найти дорогу в лесу в этакой темноте». И он испытал разочарование, несмотря на всю абсурдность этого чувства. Ну разумеется, она не смогла бы дважды за один день покинуть свою семью. Это выглядело бы слишком подозрительно. Затем в мысли закрались сомнения. Что, если ее увидели? Что, если у кого-то в деревне есть бинокль и за ней шпионили? Что, если на нее донесли немцам и сейчас они придут за ним?

Хьюго бросило в холодный пот. Ему пришлось сделать себе строгое внушение, чтобы справиться со страхом. Конечно, никто не мог видеть их из деревни. Когда они подошли к руинам, облака нависали над вершинами холмов. Он сам только и мог, что едва разобрать ее очертания.

Зачем в тумане кому-то брать бинокль и осматривать местность, если это, конечно, не немецкий часовой, сидящий в наблюдательном пункте на вершине холма. Страх вернулся. Хьюго понимал, что не может почувствовать себя в безопасности ни на минуту. Его переполняло сочувствие к жителям деревни, которых в любой момент могли просто согнать на площадь заезжие немцы и расстрелять, обвинив в поддержке партизан.

«Я должен как-то сделать себе шину», — подумал Хьюго, но ничего не мог предпринять, пока снова не рассветет. Он, конечно, не собирался тратить почем зря драгоценное топливо в зажигалке, за исключением самых чрезвычайных ситуаций. И теперь он лежал, слушая ночные звуки — скрип и треск веток в лесу внизу, уханье совы, далекий лай собаки. Ночь обещала быть долгой.

Должно быть, он задремал, потому что, проснувшись, увидел почти рядом мерцающий свет.

— Синьор? Уго? — Он услышал шепот, в голосе Софии слышался страх.

— Я здесь, синьора. В углу.

Он подождал, пока помаргивающий свет окажется рядом, сел и отодвинул одну из досок в сторону. София, как и прежде, была закутана в большую черную шаль, но он мог видеть ее глаза в свете фонаря, который она несла.

— О, вы построили себе укрытие, — произнесла она, улыбаясь. — Как разумно! Когда я не смогла вас сразу найти, а на мой первый зов вы не отозвались, я решила было, что вы…

Она не закончила предложение. Шаль соскользнула с головы ей на плечи.

— Пока еще не умер, — сказал он, пытаясь обмануть ее напускной бодростью.

Она засмеялась:

— Рада это слышать, потому что я принесла вам кое-что, чтобы укрепить ваши силы.

Он заставил себя выползти из укрытия, хрипя от боли. Она подошла, поставила фонарь на балку и присела на корточки рядом с ним.

— Смотрите, вот еда для вас. — София открыла матерчатую сумку и вынула нечто похожее на полотенце. Она развернула его, и внутри обнаружился горшок. — Суп, — сказала она. — Надеюсь, еще горячий. Хорошая еда, полно бобов, пасты и овощей. — Она протянула ему посудину.

Горшок и впрямь был еще горячим на ощупь.

— Он почти совсем не остыл. Вы, наверное, быстро шли.

— О да. Я не хотела лишний раз задерживаться в оливковых рощах, особенно в одиночку. Никогда не знаешь, кто может оказаться там в эти дни. А столкнуться с партизанами так же опасно, как с немцами, — они живо избавятся от женщины, которая их увидела.

— Послушайте меня, пожалуйста, не приходите больше, — сказал он. — Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, поверьте.

— Не волнуйтесь. Я осторожна, — заверила она. — Я даже фонарь не зажигала, пока не отошла подальше от деревни. Вот. Вам это понадобится. — София протянула ему ложку и стала смотреть, как он ест.

— Просто прекрасный ужин, — сказал он. — Я бы хотел оставить часть на завтра, если вам не обязательно возвращать на место горшок.

— Когда еда остынет, станет невкусно, — заметила она. — А на утро я вам тоже кое-что прихватила. Немного, конечно, но хватит, чтобы продержаться.

Она снова полезла в сумку.

— Немножко поленты [14] . Чуток сыра. Лук. Полента у нас еще есть. Немцы не любят кукурузную муку.

— Я в неоплатном долгу перед вами.

14

Очень густая итальянская кукурузная каша, аналог мамалыги.

— Не выдумывайте. — Она одарила его милой улыбкой. — Когда мир сходит с ума, мы должны помогать друг другу, если можем. Большинство моих соседей хорошие люди и делятся даже той малостью, что им удается раздобыть. Когда Бенито поймал кролика, он дал нам кусок мяса, чтобы я могла приготовить хороший бульон, — вы его едите. А когда я шла домой этим утром, то наткнулась на синьору Гуччи. Она увидела грибы, которые я нашла, и так обрадовалась. «Это же фунги ди боско [15] ! — говорит. — Какая прелесть! Обожаю эти грибы. Соберите и для меня немножко, а я испеку хлеб и бискотти [16] для вашей семьи». А я настояла, чтобы она забрала их сейчас, и высыпала ей почти все, да пообещала, что буду каждый день за ними ходить и собирать побольше, чтобы на всех хватило.

15

Опята (итал.).

16

 Хрустящее тосканское печенье.

София посмотрела на Хьюго. Он увидел, как ее глаза блеснули в свете фонаря.

— Она довольно богата, и у нее есть сын, который возит ей припасы с черного рынка. Если я буду носить ей грибы, она и для меня может кое-что раздобыть. И конечно, у меня теперь есть причина для того, чтобы ходить сюда. Она ведь известная сплетница. Каждому разболтает, с каким усердием я для нее за опятами бегаю.

Он улыбнулся ей в ответ:

— Но как вам удалось уйти сегодня вечером? Разве бабушка вашего мужа не попыталась узнать, куда вы идете? И вообще, сколько сейчас времени?

— Девять пробило, — сказала она. — Бабуля и мой сын спят. Они думают, что я в своей комнате, но я выбралась через заднее окно, где меня не могли увидеть.

— Сколько лет вашему сыну?

— Ему три года. — Она помолчала. — Мой муж никогда не видел его. Гвидо призвали и отправили в Африку до рождения Ренцо.

— И вы не знаете, жив ли он?

— Не знаю. — Она уставилась на свои руки. — Похоронки на него я не получала. Так что мне остается надеяться, что он жив и находится где-то в лагере для военнопленных. Я очень-очень хочу на это надеяться.

Он протянул руку и накрыл ее ладонь. Жест, который он никогда не позволил бы себе дома.

— Сочувствую вам. Это ужасно — жить в таком неведении. Моя жена тоже не часто получает от меня весточки, а ведь она знает, что я летаю на бомбардировщиках. Наверное, ей тоже приходится волноваться.

— У вас есть дети?

— Только сын. Ему сейчас около девяти лет, но последний раз, когда я его видел, ему было пять. Я пытаюсь представить, как он выглядит, повзрослев, но не могу. Я помню только маленького мальчика, который повсюду таскал с собой плюшевого мишку. Робкого мальчонку, убегающего обратно к Нанни.