Золотые земли. Птицы Великого леса

– Что мне делать?

Вторак прожевал кусок мяса.

– Тебе и правда нужен мой совет, княжич?

– Мне больше не у кого спросить.

Колдун не обиделся.

– Бери дочь хана в жёны, княжич. Она знатна, богата, её отец поддержит твою власть, когда придёт время.

– О чём ты?

– Хан Барджиль из знатного древнего рода, он вместе с другими ханами прежде правил городом, – рассказал Вторак. – Он богат, его корабли плавают до Благословенных островов и даже, говорят, до Лойтурии. А ещё у Барджиля нет сыновей, только дочери. И самая любимая из них – Чичак. Об этом каждый в Дузукалане знает.

Складно он сказывал. Даже слишком.

– Но?

– О чём ты?

Вторак сидел, сгорбившись над миской, и вид у него был виноватый.

– Договаривай, – велел Вячко.

Колдун опустил миску на поднос, облизал жирные пальцы.

– Что бы я ни сказал, княжич, а выбора же у тебя нет.

– Договаривай.

– Мать Чичак не жена хана Барджиля, а наложница, незнатного рода, да к тому же иноземка. Так что пусть народ славит ум и красоту Чичак, а отец щедро одаривает нарядами и украшениями, но знатный мужчина в Дузукалане не пожелает её себе в жёны.

С губ сорвался смех. Горький, злой.

– А мне, значит, сойдёт, я же сам сын простолюдинки.

Вторак избегал его взгляда.

– В Ратиславии о Чичак не будут знать ничего, кроме того, что отец её славный хан из Дузукалана. Барджиль любит дочь, он отдаст за неё богатое приданое и людей для войска.

– И что с того? Она незаконнорождённая, незнатная, а значит, и моё имя будет опозорено.

– Хан даст людей тебе, княжич, а не твоему брату. Думаю, Барджиль поможет тебе сесть на княжение.

– Великий князь посадит меня на княжение. Мой брат, – мрачно поправил Вячко, хмурясь от боли.

– А если нет? Если тебя оставят без земель? Барджиль добьётся, чтобы у его дочери были богатые владения и достойный муж. Он сделает тебя большим человеком, княжич. Такие люди, как хан Барджиль, о государстве думать не будут, не подумав о себе. А ему польстит, если его зятем станет ратиславский князь.

Вячко подумалось, что Вторак снова недоговаривал, но на этот раз не стал допрашивать. Взгляд его мутнел, расплывался, а от запахов мяса, лепёшек, пота и крови мутило.

Догорала масляная лампа, оставленная в углу.

– Я не хочу брать в жёны женщину, которую не люблю, – Вячко не знал, произнёс ли он это вслух или только подумал.

Колдун ему не ответил. Он снова громко жевал, и княжич закрыл глаза, прислушиваясь к этому звуку.

По полу гулял ветер. В подвалах было холодно, влажно. Воздух стоял спёртый. Добрава ступала по камням тихо, почти неслышно. Она умела незаметно красться, научилась за время службы во дворце.

Она скользнула к Вячко под одеяло, прижалась сзади, согревая теплом, касаясь едва ощутимо губами шеи, уха, щеки.

– Я люблю тебя, – прошептал Вячко, и слёзы выступили у него на глазах, он не мог ничего видеть перед собой, лампа давно погасла, и в темнице стало совсем темно, но он чувствовал горячие девичьи руки, обнявшие его сзади. – Я так тебя люблю.

Добрава молчала, она не могла ответить, не могла с ним заговорить.

Больше никогда.

– Прости, прости меня, пожалуйста.

Пальцы провели по его волосам, опустились ниже, и ладонь коснулась груди в том месте, где билось сердце. Вячко сотрясался от слёз, а Добрава молчала.

– Прости, – повторял он, и лицо кривилось от боли. – Прости. Я должен был отпустить тебя замуж за того урода, который к тебе сватался. Этого, со своей лавкой. Ты бы осталась жива. Но я так тебя люблю…

Он проснулся посреди непроглядной ночи. В стороне, отвернувшись спиной к нему, лежал Вторак, лежал неподвижно, слишком тихо для спящего человека. Вячко отёр рукавом мокрое лицо и опустился обратно на тюфяк. Он больше не смог заснуть до самого утра, а на рассвете, когда пришёл Турар, Вячко уже смирился со своей судьбой.

Об этом ему говорили отец и брат, о том же твердила Добрава: княжич неспособен взять в жёны любимую женщину. Он женится ради связей, богатства, войска. Ради государства.

Чичак опозорит его. Незаконнорождённая. Байстрючка. Совсем как он. Вячко усмехнулся невесело. Два сапога пара. Позор для великого рода Вышеславичей. Согласится ли Ярополк посадить его на княжение с такой женой, или Вторак прав, и придётся забрать власть силой?

Но Вячко не пойдёт против брата. Никогда.

А оставаться навсегда в дружине он тоже не может.

Если… когда он приведёт отряд чародеев, то принесёт Великому князю победу, так Вячко заслужит княжение. Он уже не был так привередлив, ему сошла бы даже сгоревшая Нижа. Город с деньгами Барджиля он отстроит заново.

Мысли, точно настырные мухи, лезли в голову, а Вячко не то что размышлять в то утро не мог, он едва стоял на ногах.

Из холодных, пропахших сыростью подвалов их повели наверх, где горели жарко огни в жаровнях посреди просторных светлых комнат, где резьбой и золотом слепило глаза богатство. Под ногами в стоптанных сапогах лежал белый мрамор, ноздри уловили благоухание цветов, но Вячко даже не удивился, что посреди зимы во дворце Барджиля стояли цветы.

Хан с утра был в приподнятом настроении и улыбался княжичу, точно родному сыну. Такая резкая перемена удивляла, но и Вячко успел перемениться за одну бессонную ночь.

Он стоял напротив Барджиля прямо. Спокойный, равнодушный, точно не его взяли в плен, избили, продержали сначала в яме посреди степей, а после в холодном подземелье. Точно не его лицо стало бледным, осунувшимся, уродливым. Вячко стоял из последних сил, и потому не было в нём ни гнева, ни возмущения. Только желание покончить со всем поскорее.

Чичак разоделась в шёлк и золото. Верно, девчонку можно было назвать красивой, пусть и слишком чуждой она казалась: смуглая, круглолицая, с узким разрезом тёмных глаз и чёрными блестящими на свету волосами. Отчего-то она напомнила Вячко его мачеху Фиофано и оттого почти сразу стала ненавистна.

Навязанная невеста стояла на том же месте, что и вчера, возле отца, взирала на пленников холодно, но Вячко видел, что за её сдержанностью скрывалось волнение.

Вторак встал рядом с княжичем, поклонился хану с покорностью и смирением. В груди у Вячко зашевелилось липкое, мерзкое чувство презрения, и он поспешил задавить его. Вторак не был виноват, что долгие годы в него плетью и розгами вбивали покорность и раболепие.