Золотые земли. Птицы Великого леса
Шрифт:
«В конце концов, он обязан узаконить брак», – уговаривал он себя. Но собственному телу было уже не до угрызений совести. Хмель и туман кружили голову. Он распустил её косы, скользнул руками ниже, приподнимая рубашку, стягивая её нетерпеливо со своей жены.
Чичак стыдливо прикрылась, спрятала покрасневшее лицо за водопадом чёрных волос.
– Не надо, – прошептал Вячко.
Он хотел снова поцеловать её, успокоить, но вместо этого перевернул, опрокинул на подушки, подмял под себя. На языке крутились глупые, ненужные слова, и Вячко решил, что лучше их не произносить.
Глава 10
– Здесь спокойнее, правда?
Шёпот Веси долго не затихал, она бормотала что-то беспокойно и радостно, но Дара почти не различала её слов.
В избе пахло кровью.
От сестры, что тесно прижималась к спине, тянуло травами и мёдом, от простыней веяло морозом, а от скрипучих половиц смертью.
Клонило в сон, но Дара не закрывала глаза.
Ярополк сказал, что дом привели в порядок, вычистили его и подготовили для новых жильцов.
Что здесь случилось?
Ясно было, что хозяева погибли от рук подосланных княгиней убийц, но как именно? Отчего так невыносимо смердело кровью?
Не так, как пахнут разделанные поросёнок или гусь под ножом стряпухи. Дара знала запах, пропитавший избу Третьяны. Он жёг ей ноздри в ночь, когда пала защита Совина. Он преследовал её после нападения в Гняздеце. Так пахла рвота чародея Горяя, когда он съел отравленные сласти. Так пахли руки ведьмы, когда она убила человека.
Это был запах смерти. Его не могла смыть простая вода.
Веся тихо засопела, наконец заснув. Дара долго лежала неподвижно, слушая её дыхание. Медленно, боясь разбудить сестру, она соскользнула с печи вниз, коснулась босыми ступнями пола. Ветер полз от двери, кусал за пальцы ног.
Дара оглянулась в кромешной тьме, пытаясь припомнить, в какой стороне лежал Стрела. Он будто услышал её мысленный зов и вдруг громко захрапел. Девушка застыла, не смея пошевелиться, прислушалась к сопению сестры.
Тихо пыхтела натопленная печь, скрипел мороз за окном, сквозняк гулял по клети. Дара медленно присела, опустилась на четвереньки, точно собака принюхалась. Пальцами она провела по шершавым доскам, прочертила полосу там, где сходились половицы, поскребла ногтями, точно из-под самого дерева надеялась выскоблить застылую кровь.
Здесь, почти у самой земли, где под досками прятался холодный погреб, Даре вдруг стало не по себе. Захотелось забраться повыше, обратно на большую печь, поджать под себя ноги.
Могло ли что-то остаться в погребе? Что-то спасшееся? Не убитое? Ожившее?
Дару пробрал озноб. Ей послышалось, что снег ворчал за окном, но на улице было тихо. Она сама не понимала уже, что искала, не понимала, откуда шёл запах, зудевший в носу, и как остальные могли безмятежно спать в осквернённом доме.
Как убили бывших хозяев? Никто об этом не говорил.
Но Дара чувствовала кровь, чувствовала смерть. Не так, как раньше, не наслаждаясь полустёртым эхом посмертков, но как чёрную дыру, от которой тянуло по всей избе холодом и тьмой.
Она прикрыла глаза, повела рукой перед собой, пытаясь нащупать
сплетение нитей, уцепиться хоть за одну. Полыхнуло золотом. Дара распахнула глаза и увидела два уголька, что теплились в углу.Домовой жался к стене, выглядывая из-за печи. Дара замерла, чтобы его не спугнуть. Медленно она подняла руку ладонью перед собой, показывая добрые намерения. Он равнодушно наблюдал за ней.
Духи одиноки среди людей, они тянутся к ведьмам, потому что те лишь одной ногой стоят в мире живых. Домовой Воронов умер, пытаясь защитить Дару, так велики оказались его благодарность и привязанность. Почему же дух этого дома остался в стороне, когда пролилась первая кровь? Почему он не защитил людей?
– Здравствуй, дедушка домовой, – прошептала Дара, но дух будто её не услышал. – Разреши пожить у тебя. Мы будем уважать твои владения и тебя самого.
Домовой остался неподвижным, безучастным. Долго он сидел, уставившись перед собой, будто не замечая Дару, и когда ей уже надоело ждать ответа, вдруг повернул голову в сторону, точно услышав шум. Девушка проследила за его взглядом, не заметила ничего, а когда снова посмотрела в угол у печи, домового уже и след простыл.
Веся и Стрела продолжали спать, ни один из них не услышал ни голоса Дары, ни её шагов, словно её здесь и не было.
Когда они поженятся, то будут жить так же под одной крышей уже вдвоём.
Ночь была темна, но Дара предчувствовала лучи восходящего солнца. Утром её должны отвести к князю Чернеку на суд.
Железом и солью пахло в натопленной избе.
Поутру Веся сварила яйца, которые ещё до рассвета принёс откуда-то Стрела. Дара только подивилась. В городе стало плохо с товарами, но дружинник умудрился достать мешок муки, корзину утиных яиц, копчёную рыбу и молока. Веся радостно щебетала, радуясь сразу и обещанию обеда, и новой избе, и снежному тёплому утру.
– Ох, творога сделаю. Хлеба напеку. Как я давно свойский хлеб не ела, чтобы самой, чтобы прямо из печи. Разве в дороге, да во всех этих корчмах добрый хлеб гостям дадут? Да и при княжеском дворе хлеб пусть хороший, белый совсем, мягонький, а всё же чужими руками сделанный. А хлеб всему голова, он главный на столе, его самой месить нужно, самой в печь ставить. Он любовь чувствует.
У Дары разболелась голова от её болтовни. Она пила тёплое молоко и ела яйцо через силу, давясь каждым куском, и всё ждала стука в дверь. Только запахи еды радовали её, перебивая стойкий смрад запёкшейся крови.
Стрела сидел на другом конце стола, подальше от будущей свояченицы, и блаженно улыбался, слушая Весю. Дара кривилась от этого ещё больше. Мужчины всегда одинаково глупели рядом с её сестрой.
После завтрака Дара принялась наводить порядок в доме. Веся крутилась у печи, хватаясь то за одно дело, то за другое. Пусть Ярополк и прислал заранее слуг, чтобы подготовить избу для новых жильцов, а всё же чужой дом чужим и оставался. Они не принесли с собой ни ковров, ни скатертей, ни полотенец, ничего, что принято было брать на новое место, и это чувствовалось ещё острее, чем когда сёстры гостили в княжеском дворце или останавливались на ночёвку в чужих домах по дороге.