Зов пустоты

Входя в казарму, она заметила на бульваре мужчину на скутере и со шлемом на голове, который пристально смотрел на нее, и замешкалась у дверей. Их разделяли ворота безопасности. Она не могла вспомнить, встречались ли они раньше, но его лицо показалось ей знакомым.

Мужчина опустил козырек, нажал на газ и скрылся в потоке машин.

Людивина решила, что это журналист или жандарм, работавший раньше в ПО, имени которого она не запомнила.

Она была точно уверена лишь в одном: это не кто-то из бывших любовников.

Внутри кольнула тревога, но она не поняла почему. И отогнала тревогу прочь.

Как глупо переживать из-за лица, показавшегося знакомым.

Но его взгляд… Тяжелый. Пустой.

Это воображение разыгралось. День был ужасным, особенно после двух напряженных недель расследования. Пора отдохнуть. Выходные пойдут ей на пользу.

Над Парижем прогремел гром.

Будет гроза, вновь сказала себе девушка и зашла в казарму.

Гроза разразилась ранним вечером.

31

Голос и царапанье стихли. Людивину снова окружило черное безмолвие. Так было не лучше.

Где он? Когда снова появится? Станет ли следующий раз последним? Когда он возьмется за нее? Пары ударов электрошокером хватит, чтобы ее усмирить. Первый хомут уже через миг затянется на шее. Он будет ее насиловать, а она почувствует, как хомут с каждым толчком затягивается все сильнее. Затем он затянет второй, чтобы наверняка. Третий хомут она даже не почувствует, но этот подонок потянет за него с нечеловеческой жестокостью, а потом выйдет из комнаты и оставит ее задыхаться в одиночестве, в этом тошнотворном месте.

Людивина жалела о том, что так много знает из судебной медицины. Асфиксия может быть очень долгой. До нескольких минут. Все зависит от давления на горло. Если он постарается, она быстро умрет. В ином случае это может продлиться минут пятнадцать. Почти тысячу бесконечных секунд она будет скользить в небытие. Без надежды на спасение. Впереди лишь неотвратимая смерть. Тысяча секунд ужаса, сожалений, рассыпавшихся надежд.

Она знала, что поступит как те девушки – сорвет ногти, пытаясь поддеть хомуты, раздирая собственную плоть. Зачем? Она не сможет снять их голыми руками. Но, даже зная об этом, она все равно не сможет удержаться. Желание жить окажется сильнее. Жить, несмотря на боль и страдания.

По пищеводу волной поднялась кислота, спазмы в желудке скрутили ее пополам.

Только не язва, только не сейчас!

Ей нужно было думать о другом, но стресс не давал организму покоя, пожирал изнутри.

Людивина со стоном попыталась сменить позу в своей узкой темнице. Она больше не могла оставаться взаперти без возможности двигаться, размять запястья, намертво скрученные хомутами так, что выступили первые капли крови.

Он со мной говорил.

Эти слова пришли внезапно. Людивина ухватилась за них. Да, он с ней говорил.

Как с живым человеком. С ним можно наладить контакт.

Нет, на самом деле он обращался не к женщине, а к предмету, который должен был дозреть и принести ему наслаждение. Он сеял в ее душе страх и этим возбуждал себя.

На самом деле он говорил с самим собой.

Наслаждение.

Вот она, входная дверь. Доставить ему наслаждение. Правильными словами. Коснуться эрогенных зон его больного мозга, чтобы он не захотел сразу ее убить, чтобы она еще какое-то время продолжала его возбуждать.

Людивина вспомнила все, что знала об убийце, его поведении, навязчивых идеях, новой вере и возможных противоречиях из-за этой веры.

Нужно сыграть с ним в игру. Подобрать идеальный тон. Стать канатоходцем, идущим над бездной. Если она потеряет равновесие, пластиковый хомут схватит ее за горло.

И теперь, не отвлекаясь ни на секунду, она обдумывала варианты, как начать, представляла разговор с ним, готовилась избегать ловушек, размышляла, как удержать его, длить его возбуждение, но вскоре поняла, что все это напрасно. Слишком много вариантов. Ей придется импровизировать. Довериться самой себе.

Но главное – у нее нет права на ошибку.

Кто-то поскребся в холодную каменную стену, и она вздрогнула.

Он уже вернулся!

– Ты сухая? – спросил резкий, нездоровый голос. – Совсем сухая? Я наполню тебя, мелкая мразь!

У Людивины свело спазмом желудок, запершило в горле.

Она сделала долгий выдох, чтобы не позволить ужасу одержать верх. Он все еще с ней говорит. Это хорошо. Он еще не добрался до нее и не стал избивать, нужно использовать этот шанс.

Почему он закрыл ее здесь, не изнасиловал сразу?

Потому что он сомневается? Нет… Чтобы овладеть своей жертвой. Он хочет возбудиться сильнее. Поиски, наблюдение, похищение – все это позади. Наступил новый этап наслаждения.

Людивина вспомнила выводы, которые сделала, глядя на тело второй жертвы, Элен Триссо. Он избил ее, когда она уже была мертва.

Все вышло не очень хорошо. Наслаждение оказалось не столь опьяняющим, как он представлял, и он избил ее от ярости, от разочарования…

Он много фантазировал. Слишком много. Но когда доходило до дела, все выглядело совсем не так, как он воображал.

Вот почему он держит меня взаперти. Он знает, что может изнасиловать меня в любой момент, но выжидает, терпит. Это последние мгновения эйфории, ведь она может оказаться не такой, как он надеется. Так что он наслаждается своей уверенностью: он меня изнасилует, он хочет, чтобы все было волшебно, как в мечтах, он пока верит в то, что так и будет, и наслаждение, которое он испытывает в этот миг уверенности, едва ли не сильнее того, которое он получит потом.

– Вы меня изнасилуете? – спросила Людивина, стараясь говорить дрожащим голосом. – Сделаете больно?

Молчание.

– Я знаю, что вы меня… наполните, – продолжала она. – Вы сами так сказали. Вы меня возьмете.

Она ждала ответа, с ужасом думая, что, возможно, лишь приближает собственную казнь.

Тишина.

Людивина решила, что он уже ушел, но тут же убедилась в обратном: за стеной раздался шум. Он пошевелился. Приложил ухо, чтобы лучше ее слышать? Нельзя допустить, чтобы он перевозбудился и больше не смог сдерживаться. Нужно подобрать верную дозу. Она с трудом сглотнула и попыталась найти верный тон: капля дерзости в море страха. Показать, что она не сдалась, но подрывные работы идут как надо и она вот-вот сломается.