Зверь

– Так он актер?

– Да. Работал в каком-то московском театре, но даже фамилии его не помню. Кажется, зовут Дмитрием. Его хорошо знает моя бывшая жена Ирина Шахова. На момент, когда мы расстались, она работала в театре Ермоловой.

– Они что, знакомы?

– Более чем. Они любили друг друга. В театральном в одной группе учились. Да, ещё о нем вам может сказать мой второй режиссер Хмельницкая Клара Иосифовна. Именно она мне его рекомендовала.

– Хорошо. А теперь подробно расскажите: что все-таки произошло?

– С самого начала?

– Да.

И Туманов стал обстоятельно, неспеша стал рассказывать свою удивительную историю. Когда же дошел до последней сцены в купе, вновь часто-часто заморгал, руки пришли в движение, быстро зашарили по коленям, груди, плечам. Смотреть на это было и больно, и страшно. Я хотел было прекратить допрос во избежание новых страшных для Туманова последствий. Но постепенно он успокоился. Спросил:

– У вас, Николай Сергеевич, сигареты не найдется?

Я достал пачку "Петр 1", протянул ему.

– Вот, пожулуйста.

Он долго с интересом рассматривал пачку.

– Какие-то новые. Впрочем, нет, они уже тогда были. Сам-то я курил гаванские сигары. Да, мог себе позволить. А сейчас видите, что со мной стало?
– Он впервые печально улыбнулся.
– Моральный и физический урод.

– Ничего, со временем, думаю, у вас все будет хорошо. Еще не один фильм снимете.

– Ну, зачем вы так, Николай Сергеевич, - укоризненно проговорил Туманов.
– Что вы меня как ребенка утешаете? Я прекрасно осознаю, что впереди меня ждет унылая и безрадостная жизнь калеки.

Он закурил, глубоко затянулся.

– А сигареты совсем даже неплохие. Знаете о чем я, порой, думаю?

– О чем?

– Что зря оттуда вернулся.

– Откуда?
– не понял я.

– Из небытия, где пребывал целых четыре года. Там по крайней мере нет ни вопросов, ни проблем. Удивительно, но я совершенно ничего не помню из этих четырех лет. Абсолютно.

Туманов докурил сигарету, затушил окурок в жестяной формочке для выпечки кекса, приспособленной здесь для пепельницы, проговорил:

– Что ж, продолжим?

– Если готовы. А то можем перенести на потом.

– Вполне готов... Можете представить мое состояние, когда вернувшись из ресторана, я обнаружил в купе два трупа? И вдруг услышал за своей спиной саркастический смех и голос: "Ну как тебе, Володя, мизансцена?! Впечатляет?!" Я даже не заметил, как он вошел. Обернулся и увидел его лицо. Сколько мстительного торжества было в нем. Он буквально наслаждался моим горем. Мозг мой пронзила страшная боль и больше я уже ничего не помню. Вот и все.

Я достал протокол допроса свидетеля и стал записывать показания Туманова. Через какое-то время в комнату вошел высокий мужчина в белом халате.

– Здравствуйте! Я лечащий врач Владимира Ильича Козинцев Петр Сергеевич. Извините, но вы скоро закончите беседовать, товарищ следователь?

– Да. А в чем дело?

– Пришли его родители. Ждут. Волнуются. Можете представить их состояние.

– Тогда пусть войдут.

– А можно?

– Можно. Я все равно записываю показания. А Владимир Ильич, в принципе, свободен.

– Большое спасибо!
– поблагодарил врач.

Через пару минут в комнату ворвалась пожилая красивая женщина (Туманов был в мать).

– Володенька!!
– воскликнула она, бросилась к сыну, обняла, прижалась к груди.
– Господи! Какое счастье, что ты вернулся! Я знала, верила, что это случиться! Милый мой сынок! Родной! Единственный! Как же я счастлива!

– Ну, мама, успокойся! Все хорошо. Все будет хорошо, - говорил Туманов. Лицо его было по-прежнему неподвижно. Лишь часто моргал, да по щекам текли слезы.

Следом за женой вошел Туманов старший. Это был седой мужчина крепкого телосложения с простоватым мужественным лицом. Он подошел к сыну, также обнял его и хриплым от волнения голосом сказал:

– Ты молодец, сын! Молодец, что выбрался. Спасибо тебе!

Глядя на них, я почувствовал, как к горлу подступил твердый ком, стало трудно дышать, защипало глаза. Может ли быть прощен тот, кто причинил этим людям столько горя? Нет, ни в настоящем, ни в будущем ему нет прощения. Говорят, что даже таким церковь отпускает грехи. Черт знает что такое! Это какое-то надругательство над сутью жизни.

Вернувшись в прокуратуру, доложил обо всем прокурору.

– Да, дела!
– несколько ошарашено проговорил он.
– Кто бы мог предположить? Что думаешь делать?

– Надо срочно лететь в Москву.

– Это ты верно решил, - кивнул прокурор.
– Иди, выписывай командировку.

Оформил командировку, позвонил Иванову.

– Сергей Иванович, так складываются обстоятельства, что мне нужно срочно лететь в Москву, - сообщил я.

– А что такое?

– Возобновил производством одно уголовное дело, приостановленное четыре года назад. Заговорил бывший подозреваемый, помещенный в свое время в психиатрическую больницу.

– Что за дело?

– Да ты, наверное, о нем слушал. Известный кинорежиссер Туманов в купе поезда якобы убил свою невесту и её случайного любовника, а сам сошел с ума.

– Конечно слышал. Так оно у тебя?

– Да. Этот Туманов такое порассказал, что до сих пор голова идет кругом.

– И что же, если не секрет?

Я кратко пересказал показания Туманова.

– Очень интересно, - задумчиво проговорил Иванов.
– Когда собираешься вылетать?

– Завтра утреннем рейсом.

– А когда вернешься?

– Думаю за день обернуться.

– Потом обязательно свяжись со мной.

– Хорошо.

Я купил билет и на следующий день в шесть утра вылетел в Москву.

Глава четвертая: Шилов. Новый "друг".

Ровно в шесть, когда бригадир сказал:

– Шабаш, мужики, кончай это пыльное дело!
– я взял заранее приготовленный пакет, в котором находилась бутылка шампанского, и направился в конец зала.

– Ты куда, Рома?!
– удивленно спросил Панкратов.