Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
Что же Северусу оставалось делать? Только прижаться ещё теснее к горячему, худому, всё равно жаждающему ласк, с ещё более впалым животом, чем у старшего брата даже, телу Квотриуса, которое он хорошо чувствовал через тонкую тунику, и снова впиться поцелуем в уста самого Святого Квотриуса…
В долгожданное необычное отсутствие Поттера, не прибежавшего оттуда, где он шлялся, даже на запах жарящегося мяса, а он же не ел третьи сутки, странно это, но плевать на каких бы то ни было Гарольдусов. Они уже успели избавиться от одежды напрочь. Расстался и Северус с заляпанными кровью, изорванными ниже колен, брюками, и его тонкие, стройные, но ставшие сильными ноги сейчас обцеловывал брат.
… Их пытались прервать
Можно было, хотелось незамедлительно растянуть Квотриуса заново и войти в него на всю длину члена, но… нет, не сейчас. Северус желал, чтобы это проделал с ним самим Квотриус и, приподнявшись на мгновение, лёг перед братом на спину и, взяв его руку, сам ввёл первый палец в себя. Ощущение было уже подзабытым, а потому - очень неприятным, словно… там мешается что-то, но Квотриус незамедлительно продолжил начатое Снейпом - согнул палец там, внутри, растягивая брата. Затем осторожно перевернулся на живот сам и уложил высокородного брата также на живот, рядом. Он ласкал его тело, отвлекая Северуса от растягивания страстными посасываниями и лёгкими укусами спины и лопаток, спускаясь всё ниже, к его копчику, спустился в межъягодичное пространство и ввёл и другие пальцы, нашёл чувствительный орган и сжал его меж двух пальцев. Нащупав простату, Квотриус уже не выпускал её из пальцев и вновь перевернул старшего брата на спину, ища наиболее эрогенные зоны на теле высокорожденного брата и одновременно вылизывая живот Северуса, постепенно, нарочито долго подбираясь к соблазнительной впадинке, не входя в неё языком.
И, наконец, потрогал её языком.
И Северус закричал от наслаждения, заговорил снова на англском языке - это было знаком наивысшего удовольствия, как уже ведал я. Потом Северус только протяжно стонал и коротко всхлипывал, я же потирал простату третьим пальцем. Сам же, охваченный любовным пылом, мог лишь удивляться недюжинной сдержанности брата. Ибо ласка сия простаты - столь сильная, что сам я всегда кричал от наслаждения в полный голос. Внезапно, грудь моя стала влажной и тёплой, и понял я, что излил семя Северус, прекрасный в своей тихой силе северного, разыгравшегося до того, что начали ерошиться волосы на затылке моём, ветра. Впервые, в изнеможении любовном задувшего так, что пролился дождь на меня, дороже злата.
Дороже ароматических масел стало семя Северуса для меня, дороже амбры и елея, порою привозимых в наш торговый городок финикийцами - купцами. И те четверо, кои обслуживают граждан в термах, массируя их, удивительное дело - ногами, маленькими ступнями своими, словно бы детскими, суть разорённые бандой разбойников купцы, доехавшие почти что до самой Марины, охраняемой полулегионом солдат Божественного Кесаря. А ещё, отвернув голову свою, видел я краем глаза, всё же, как бесстыжий финикиянин обслуживает гражданина задом своим, как они оба отчего-то кряхтят. Мы же с Северусом никогда не кряхтели, словно старые развалюхи и кряхтеть так… похабно не собираемся. Сие верные, милостивые боги отца моего… нашего не позволяют нам любить столь бесстыже, как эти граждане…
А, и боги с ним, Великим Понтификом* , как говорят, уже не первым, сменившим религию предков своих и веру и отдавшим всё предстояние пред единственным, подумать только, Распятым Рабом каким-то, особым «святым римским папам - священникам». Ну, да унесло меня в вопросы верований, а сие есть неблагодарность по отношению к Венере Златокудрой и сыну её божественному, Амурусу, Стреляющему Метко и без промаха, как пронзил он священною стрелою своею сердце моё по отношению ко брату старшему, единственному моему возлюбленному… А разве Любовь не таковой должна стать - разделённой, одной на двоих?..
Не прекращая ласку изнутри, спустился я ещё ниже, к пенису брата, взял его в рот, облизав перед этим пах, и низ живота, на которые излилась горячая, солоновато-горчащая, ароматная сперма, и стал легонько ласкать пенис, чтобы снова поднялся он гордо. И добился я своего легко - Северус протяжно застонал и, коротко вскрикнув, прижал голову мою к бёдрам своим, желая немедленно излиться. И разрядка, ещё более сильная, чем первая, неосознанная, пришла совсем скоро. И было это невыразимо приятно и так вкусно, словно оттрапезничал я самою изысканною пищею в мире.[i]
Северус после двойного семяизвержения вовсе не чувствовал усталости, нет. Напротив, он сейчас был готов к тому, чтобы, как животное встать на четвереньки и опуститься на локти, предоставляя вход распалённому Квотриусу. Он был сейчас жарким, как июльское солнце, светящее в спальню Гоустла, уже давно поднявшееся и зовущее Северуса, листающего в постели какой-нибудь научный журнал или лирику, просто пойти и, схватив на кухне кусок тёплого, дорогого пшеничного хлеба с ломтём мяса - парной телятиной, искупаться, наплаваться вдоволь нагим, чтобы течение обмывало всё благородное тело, в прохладной, проточной реке Устер, оставив все мысли о науках в сторонке, где-то посреди одежды на берегу.
Так и свершилось то, чего возжелал Северус в ночь тяжкого ранения Квотриуса. Но то, что так и не осуществилось на протяжении недели. А была неделя сия такой мучительно долгой и тяжёлой, как для магической, так и для обычной, человеческой его сущностей, какой никогда не было места даже в донельзя напряжённой, прежней, той, что была до Последней Битвы и последовавшей за нею Войны жизни Снейпа. А жизнь его, надо сказать, хоть и двойною, но и героическою была в те, казалось бы, давние, прошедшие, но вовсе, как казалось бы, незабытые тяжёлые времена.
… И хоть с трудом превеликим, но промолчал Северус, когда боль от проникновения пениса брата охватила его, сжав зубы до скрипа и прикусив до крови язык. Тем создал он боль иную, отвлекающую. Но уже совсем скоро, когда Квотриус, войдя в брата старшего полностью, замер на несколько минут, подарив тому чувство неизъяснимой прелести и наслаждение от заполненности, завершённости, объединённости своей во единое целое, в одного андрогина, одного гермафродита, одно, правда, однополое, а не двух- или, скорее, бесполое существо превратив брата своего высокорожденного, ждавшего этого мгновения столь долго, боль почти забылась.
И вот Квотриус несмело, в начале рывками, стал двигаться в брате своём, но природа возобладала над его осторожностью, робостью и кротостью. И вот уже двигается он сильно, выходя и возвращаясь, как птица некая в гнездо своё, но не радуется Северус, а молчит. Значит, не так хорошо ему, как брату младшему, познавшему, нарушив волю грозных и милостивых в одно мгновение богов, брата старшего, овладев им. Но всё, что сумел Квотриус, так это причинить только боль сильную, которую стоически перетерпел брат, не издав ни вскрика, ни стона даже. Хотя до сих пор со стыдом воспоминал полукровка, как кричал в первый раз, но вот его, теперь уже его Северус…