Детская проза

Ой, а зеркало! Хорошо ещё, что вовремя вспомнила. Каари подошла к зеркалу. Каких только вещей не было у мамы: флакончики, баночки, коробочки, расчёски, щётка… Пыль между ними так трудно вытирать! Хотя Каари и старалась быть очень осторожной, она всё равно чуть не опрокинула какой-то большой флакон. И всё-таки таким чистым, как хотелось бы Каари, столик перед зеркалом не стал. Скоро проснулись мама и папа и удивились, что Каари уже одета. Они похвалили Каари, и она очень обрадовалась. Пока мама…

— Послушай-ка, Сепи. Я еду на лыжах на болото К а лтио обследовать разные места, и там могут оказаться домашние северные олени. Им голодно в тайге, и в конце зимы они приходят к деревням. Ты не удержишься и будешь гоняться за ними, и они могут забегаться до смерти, такие они сейчас изголодавшиеся и слабые. Пользы от этого никакой, а, наоборот, только ущерб для владельцев оленей… К тому же сейчас слишком много снега. Снег лежит слоем толщиной в метр и даже больше, а у тебя нет лыж. У меня, видишь…

Я всматривался в лица бойцов и командиров — спокойные, уверенные, молодые. «Таких людей, — подумал я, — не запугает и не осилит никто на свете». Ровно в назначенный час, как приказал командир полка, наша колонна тронулась в путь. Замелькали дома, скоро кончилась улица, и мы выехали в поле. Люблю я наши места! Невысокие холмы — сопки — поросли дубняком, дорога вьется по подножьям сопок, по оврагам и лугам. Трава в иных местах такая, что рослого человека не видно в ней. Когда тихо, можно услышать,…

Спорить с Ларисой Люська не умеет: у Ларисы голос громче и учится она на класс старше, чем Люська. Она всегда заставляет Лешку падать в обморок, а Лешка тысячу раз переспрашивает, что же он должен делать. И все порывается скакать на коне и строчить из пулемета, а Лариска злится. Вообще, когда Люська и Лешка играют одни, без Ларисы, у них лучше получается. Они накидывают лассо на мустангов, охотятся на тигров и удавов, освобождают от рабства негров и лазают на пальмы за кокосовыми орехами. И не…

– Как красиво! – Мы сегодня и свечи, и подсвечник к себе возьмём, можно? Зажигать подсвечник не будем, свечки в нём нет, – сказала Слава. Когда мы уже лежали в кроватях, а мама, пожелав спокойной ночи ушла, произошло вот что. В темноте одно из окошек нарисованного на подсвечнике домика зажглось. Мы так и сели на кроватях. – Ты свечку вставляла? – спросила меня Слава. – Нет, – тихо ответила я. Свет из нарисованного окна падал на снег и тот искрился, как…

– Сколько всего с нашим братом происходит за зиму! Можно книгу написать. Иногда такое случается, специально не придумаешь. Есть что вспомнить. И смешное, и страшное. Вы ещё маленькие. У вас ещё нет в памяти плохих воспоминаний, пусть и не будет. Старые лыжи говорили не останавливаясь, а маленькие лыжи замерли и переглянулись между собой.– А у нас уже был такой случай. Помнишь, откуда у тебя эта царапина? – тихо спросила правая лыжа левую. Левая лыжа не ответила. Она словно оцепенела…

Вечером пришла Сашина няня, и Саша ушла из сада, оставив меня одного. Она про меня не вспомнила! Я так растерялся, что перестал соображать. Ведь одно дело, когда Саша рядом, но не играет со мной, и совсем другое, когда её нет совсем. Тут ко мне подошла незнакомая девочка. Она последней уходила из садика. – Ой, какая игрушка! Я возьму тебя с собой, а завтра утром принесу назад. Девочка взяла меня и вышла на улицу. Был тёплый майский вечер. Но от страха я совершенно замёрз. А что…

Чтобы знать, чем был для народа и армии этот парад, надо представить себе те дни… Уже пятый месяц гремела Великая Отечественная война. Обычно все войны кончались тогда, когда атакующая сторона захватывала главный город государства. Потому что в главных городах находились самые большие заводы, оттуда правительство управляло государством, а во время войны — своими войсками. В Москве тоже много заводов и фабрик, на которых строили автомобили, самолёты, станки, перерабатывали нефть, шили обувь,…

Я улыбнулся. — Ты что, укусить меня хочешь, — сказал Мишка, снова отведя аппарат. — Я ж улыбнуться прошу, а он скалится. — Как умею, так и улыбаюсь, — сказал я. — И вообще, чего это я улыбаться буду, если мне не смешно. — А ты вспомни чего-нибудь смешное и улыбайся. Только не слишком рот-то разевай, а потихонечку так, загадочно. Я стал вспоминать что-нибудь смешное, но вспомнил только, что сегодня вечером надо давать дневник маме на подпись. — Слушай, —…

— Да не ори ты, — сказал я. — Весь дом переполошишь. Генка на секунду замолчал, но потом не выдержал и запел: Самая заветная мечта — высота, высота… Когда он был уже на уровне третьего этажа, я остановился. — Погоди, передохнуть надо. — Представляешь, — крикнул мне сверху Генка, — если бы ты жил в этой квартире, а я б к тебе в гости залез! — И он перемахнул из «люльки» прямо на балкон. — Ты бы лопнул от страха. — Лопаются…

Тогда я чуть не заревел, Потому что она могла до всего дотянуться, а я нет. Я ей говорю: — А я, Лёлища, как подставлю к ёлке стул и как достану себе тоже что-нибудь, кроме яблока. И вот я стал своими худенькими ручонками тянуть к ёлке стул. Но стул упал на меня. Я хотел поднять стул. Но он снова упал. И прямо на подарки. Леля говорит: — Минька, ты, кажется, разбил куклу. Так и есть. Ты отбил у куклы фарфоровую ручку. Тут раздались мамины шаги, и мы с Лёлей убежали в другую комнату. …

Вечером, когда почтальон приносил свежую газету, отец читал вслух новости с фронта. Мы с сестрой, маленькие, слушали и ничего толком не понимали. Дядя Гриша хмурился и блестел глазами, особенно, если новости с фронта были невеселые. А после того как прочитывалась газета, начинал спорить с отцом о том, кто кого побьет: наши немцев или немцы наших. Они всегда спорили. Пришла осень. Дядя Гриша собрался уезжать в гимназию. Последние дни перед отъездом он ходил притихший, задумчивый и почти ни с кем…

Он рукавом утер кровь с лица и тоже побрел в класс. Приходнова догнала учительница и увидев, что с ним творится, ахнула, схватила за руку, и они побежали на второй этаж к медсестре. В туалете плакал маленький Соловьев, уткнув голову в холодную стенку. Мальчишки, лишившись предводителя, не трогали Таню, только с любопытством на нее оглядывались. А она, с порванным воротничком, растерянная, растрепанная, дрожала всем телом и ни на кого не могла смотреть. Мужской туалет, эта запретная для девочек…

— Только посмей! — пригрозил отец. — И посмею! — Семка выскочил во двор и по мокрой от росы дороге зашагал к дому дяди Михайла. Трудно было найти в поселке более веселого человека, чем Михайло. Единственным богатством его был венский аккордеон в деревянном футляре, который он, демобилизовавшись, привез из Австрии; все свободное время Михайло играл на нем, окруженный мальчишками; ни один вечер художественной самодеятельности в клубе не обходился без него. И, когда Михайло уставал…

Одноглазый шел по рынку, не замечая людей. Он расталкивал их плечами и локтями, ругался, мальчишек поддавал коленом. Перед собой он по-прежнему неловко держал голубя. Сережка шел за ним, и чем дальше он шел, тем жальче становилось Злюку. Чтоб голубь увидел его, Сережка забежал сбоку и кивнул птице. Но хотя головка голубя была направлена в его сторону, он даже и не посмотрел на Сережку. Обиделся, видно, что Сережка так быстро забыл дружбу и так легко продал его первому же спекулянту. Да и зачем понадобился…

— Ты останешься здесь, — проговорил отец. — Народ нужен и здесь. — Я вернусь сюда, — сказал Яшка. — Вернусь учителем. — Нет, — ответил отец. — Да, — сказал Яшка. — Согласен. Но олешек не получишь — придется пойти пешком. — Пойду, — сказал Яшка. Больше он не говорил с отцом. Он надел малицу, натянул пимы, взял взаймы в соседнем чуме две буханки хлеба, кусок вареной оленины, пакетик грузинского чая, спичек, котелок, семьдесят…

Вдруг на нас упала чья-то тень. Прижав к животу кастрюлю, мимо прошла бабка. Шла она враскачку, как гусыня, в длинной, давно вытертой панице. Остановилась бабка возле бочки, стоявшей поодаль, у рыжих кустиков яры. Поставила на землю кастрюлю, медленно развязала ремешок, сняла старую маличную рубаху, покрывавшую бочку, потом нагнулась и достала большой кусок оленины. Повертела его в руках, опустила назад и взяла другой. Когда кастрюля была полна до краев, бабка так же медленно завязала ремешок на…

Вдруг все пропало. Сверчок сидел на каминной полочке и по-детски болтал лапками в теплых полосатых носочках. А его скрипочка, как прежде, лежала рядом. — О, вы улыбаетесь, мои дорогие? Вы растеряны? Это замечательно. Вы даже себе представить не можете, как это замечательно! У вас совершенно отсутствующий вид, словно вы были в иных краях! Я прав? О, конечно, конечно! Присаживайтесь, отдыхайте! Сверчок ловко слез с каминной полочки, снял с огня свой чайник и разлил кипяток по чашечкам. …

Запятая не выносит таких заключений. «Заключение — это главная мысль, идея всего сочинения. Если вы не умеете думать, зачем тогда пришли в классическую гимназию?» [1] — вопрошает он с упором на определение «классическую», и пухлое лицо его при этом делается серьёзным. — Надо было идти в другую. А у нас нужно думать, думать и ещё раз думать!» Обычно автор читает своё сочинение в классе, после чего все высказываются по поводу его содержания (чтоб «привыкали к самостоятельным оценкам»), и…

— Лёш, а Лёш, скоро ты, что ль? Лёшка только пыхтит в ответ. Ну конечно, он не скоро. Попробуй-ка тут скоро. Небось рукавички потерял? Ох и растяпушка! — нараспев тянет Оля. Ничего я не потерял! — сердито бормочет Лёшка. Ещё, чего доброго, Оля сейчас явится сюда на помощь! — Не терял я, не терял, — бормочет Лёшка, а сам прислушивается: не ушла ли Оля? Вдруг уйдёт! Надоест ей ждать — и уйдёт. Но Оля стоит. Девочки её с собой звали — не пошла. Мальчишки пробовали…