18 Дождик осенний, поплачь обо мне

– Какую тебе версию, господин граф?

– А сколько их?

– Вообще-то три, - призналась я.
– Если говорить об официальных.

– Интересно, - он улыбнулся и положил правый локоть на стол, - давай все три.

Я вдохнула поглубже и начала.

– Первая, чаще всего упоминаемая - это то, что конечной целью готовящегося переворота была отмена крепостного права. Подготовка была очень масштабной, длилась с самого окончания военной кампании, и причиной ее начала было несправедливое отношение к крестьянству, участвовавшему в военных действиях, после войны.

– Крестьяне, добрый наш народ, да получат мзду от бога, - кивнув, процитировал да Айгит, - я понял. Что со второй версией?

– Вторая версия, - замялась я, - Не знаю, как тебе объяснить, чтобы понятно было... В общем, этот переворот имел интересную подкладку. Все заговорщики принадлежали к разным тайным обществам, работавшим формально по одной программе, но настолько широкой и размытой, что они даже группу нормально составить смогли не с первого раза, первый их союз был распущен из-за того, что все перессорились. Эти общества назывались масонскими ложами.

– Я понимала, с кем говорю, и объясняла просто. Захочет подробностей - спросит сам, у него никогда не задерживалось.
– По первой версии, правда, причиной роспуска союза была утечка информации, то есть, обнаружили шпионов, донесших в правительство о существовании союза. В общем, создали два новых общества, Южное где-то на Украине, и Северное в Петербурге. В Южном основной фигурой был Павел Пестель, а в Северном Никита Муравьев и Кондратий Рылеев, все масоны. И по этой версии целью было ограничение монархической власти конституцией. Разумеется, монарх был против. По этой версии участники восстания выглядят просветителями, пропагандистами либерального движения, просвещенными демократами и тому подобное. Ну как масонам и положено. Согласно этой версии, они хотели поднять вооруженное восстание в войсках, свергнуть самодержавие, отменить крепостное право и всенародно принять новый государственный закон - революционную конституцию. Выжившие после ссылки, по крайней мере, придерживались именно этой версии, упирая на то, что России не хватает просвещения для того, чтобы получить приемлемый результат хоть в чем-то. Лидеров заговора приговорили к смерти через повешение, но то ли веревки были гнилые, то ли перекладина... в общем, пришлось предпринимать вторую попытку, хотя это и против здешних правил. Так вот, когда для них вязали петли второй раз, кто-то из казнимых вздохнул, мол, "бедная Россия, и повесить-то толком не умеют".

– Ясно, - резюмировал Дейвин, - но я что-то не вижу здесь места для третьей версии.

– Для третьей версии места предостаточно, - радостно заверила его я.
– Для начала, когда после ареста все их документы оказались на столе у их бывшего товарища по походам, а в том году шефа жандармов, Александра Бенкендорфа, он хватался за голову, читая их проекты освобождения крепостных без подготовки, без имущества, без земли, без подъемных. Могло быть не лучше английского огораживания по итогам... ой, извини, это другая тема.
– Я вовремя заткнулась, да. Следующим сравнением стали бы трудармии Троцкого и ВЧК - ОГПУ, но конституции Пестеля по бессмысленной жестокости к простому сословию все не упомянутое проигрывало с большим отрывом.

– Хорошо, - кивнул он небрежно, - я запомнил и потом поищу, продолжай.

– Большая часть этой версии опирается на экономику. Восстание очень кстати освобождало заговорщиков от необходимости платить долги, их программы, ну кроме самого плана захвата власти, местами были страшны и приводили к последствиям гораздо худшим, чем реальное положение дел в стране на год восстания. А местами это было смешно, как любые идеалистические бредни людей, далеких от нужд того самого народа, чьи интересы они взялись защищать. И в любом случае ничего хорошего из их затеи не вышло бы, потому что люди такие были.

– А какие они были люди?
– с интересом спросил да Айгит.

– Прямо не знаю, с кого бы начать, - усмехнулась я.
– Вот был такой Никита Муравьёв, с друзьями дружелюбен, с солдатами суров. Был его кузен, Муравьёв-Апостол, он носил пенсне, говорил непросто. Либерал, гуманист Рылеев, живи он сейчас в Европе, защищал бы геев. Лично мной нелюбимый Пестель написал конституцию задним местом...
– И только тут я заметила, что меня несет, и заткнуться я уже не в состоянии.
– Прикажи мне прекратить, - жалобно сказала я графу, - я сама не замолчу, - и тут же добавила, - неудавшийся террорист Якушкин мечтал узреть царя в виде тушки...

Дейвин не мог сдержаться. Он захохотал в голос, наконец-то увидев Алису такой, какой видел ее на роликах в Ютубе, когда они передавала ему и князю приветы из разных углов края, а они все никак не могли за ней успеть, такой, какой она была до допросов и до возвращения от сайхов. Живой. Настоящей.

– Алиса, жги!
– воскликнул он, смеясь.

– Самый крутой отжиг не мой, а я даже не знаю, чей, - сказала она вдруг серьезно.
– Ты же понимаешь, что они стали легендой, несмотря на то, что их двадцать пять лет гноили по рудникам Сибири и вернулись они сущими развалинами? Ты же догадываешься, что эту легенду передавали дальше и члены их тайных обществ, и их родня, и знакомые их родни?

Дейвин догадывался, о да. Легенды о салонах и клубах поклонниках древних богов бытовали в Саалан до сих пор. Несмотря на то, как эти люди кончили свою жизнь. Он кивнул, побуждая Алису продолжать.

– Так вот, - сказала она, - этот миф пережил всю российскую империю. На него молился Толстой, им бредил юный Достоевский, не буду уже про Герцена, Белинского и Чернышевского, тем более что они все равно не писатели. И до сих пор им болеет весь журфак, треть истфака универа и половина филологических дам и дев.

– Со вторым ее утверждением Женька, кажется, был совершенно согласен, судя по тому, что Дейвин нашел в своих реакциях. Граф слушал со все большим интересом. Это было жутким, очень новым и очень важным знанием.
– И кстати, про Толстого.
– Алиса вдруг посмотрела ему прямо в лицо, чего не делала с первых допросов осенью двадцать третьего годе.
– Скажу тебе занятную вещь, ее даже на журфаке не все знают. Дело в том, что в отношении романа "Война и мир", а это тысяча двести страниц и два тома размером с кирпич, автор планировал, что это будет первая часть трилогии. Персонажи, которых читатель видит в финале "Войны и мира", должны были кончить свою карьеру и жизнь на Сенатской площади. Ты это не читал, конечно, но поверь, что там очень интересно заплетается.

– Очень интересно, - сказал он совершенно искренне.- Невероятно интересно, Алиса. Скажи мне последнее. Какая из этих трех версий тебе ближе?

– Из этих - никакая, - уверенно и серьезно ответила она.

– Есть четвертая?
– удивился он.

– Ну...
– она хотела пожать плечами, но остановила себя, - сколько людей, столько версий, иначе-то не было никогда, и не будет. Но если ты хочешь именно мое мнение...

– Да, хочу, - подтвердил Дейвин.
– И именно твое.

– Хорошо, - кивнула девушка.
– Я думаю, что если бы царский двор берега не потерял окончательно, и не начал плевать на лысины генералам войны победнее и менее знатным, забывая вывесить их портреты в Зимнем дворце, как было обещано, обделяя пенсиями и приглашениями на праздники, и хамя походя на ровном месте, то за декабристами никто бы не пошел. А не рехнуться, так ломая порядок, как им пришлось ломать, просто нереально. Порядок же не сам по себе, он людьми поддерживается, и присутствует в их головах.

– Да, пожалуй, - кивнул он.
– А какого ты мнения о царе?

– О нем говорили вот как, - без запинки сказала Алиса.
– Недолго царствовал, да много куролесил: сто семь сослал в Сибирь, а пятерых повесил.

– То есть, твоя позиция выглядит как "им бы всем висеть на одном дубу"?
– уточнил он.

– Ну... нет, не вполне, - не согласилась она.
– Будь царский двор порядочнее и обязательнее, этим бы было место в психушке. А так они сошли за нормальных и стали лидерами. Лучше от этого они не становятся, но если обстановка требует именно таких лидеров, других не будет, их просто всунуть некуда... А вообще из всего этого поколения самый интересный человек - Горчаков. Но поскольку он в этом всем не участвовал и масоном не был, о нем два с половиной исследования и меньше всего архивных документов. Я в свое время на его судьбу вышла через строчки Пушкина, посвященные дню лицея. Ты потом посмотри, господин граф, оно стоит того.

– Посмотрю, - согласился он, - потом. А что ты думаешь об их целях?

– А цель у всех людей только одна, - пожала она плечами.
– Понять, где истина. У этих истина была такой.

– Истина?
– переспросил Дейвин.
– Что такое истина? Факты или точка зрения?

– Ни это и не то, - она покачала головой, отметая его предположение.
– Был такой литературовед, Юрий Лотман. Он как-то сказал, что истина дается только ценой жертвы самого дорогого. И что по сути дела, получить истину можно только когда ради нее погубишь себя. Истина не бывает "для всех и ни для кого". Рылеев жертвовал, когда пошел на эшафот, а Пушкин - когда не полез в это все. А Бенкендорф - когда своих боевых товарищей допрашивал, отказывая себе в праве на общее с ними прошлое, честное и славное. И я думаю, что пока не найдешь для себя свою истину, жизни, в общем-то, и нет...

– Спасибо, - он протянул ей платежную карту.
– За твое время, за эту историю и за твое мнение.

Девушка приняла карту, не коснувшись его пальцев, отсалютовала и вышла. Дейвин откинулся в кресле и постучал пальцами по столешнице. Ну вот и все. Его часть исследования была завершена. Осталось только расписать представление для Святой стражи, заверить его у князя и вручить Хайшен. Надо будет только сразу предупредить ее, что это копия его будущей книги, а не внутренний материал расследования. Дейвин открыл новый файл и принялся за дело. Через двое суток он встал из-за монитора и упал в постель. Еще двенадцать часов его не удалось добудиться ни Нодде, его секретарю, ни его гвардейцам. Затем он встал, привел себя в порядок и понес представление на подпись князю. Димитри, увидев первого зама у себя в кабинете без пяти минут полночь, только приподнял бровь и принял распечатку. Он закончил чтение в пять утра, подумал и все-таки лег спать. Во сне князь видел такое, что при каждом воспоминании об этом документе нервная усмешка появлялась у наместника еще неделю. А упоминания о ключевых местах и именах вызывали у него сочувственный вздох в адрес Унриаля да Шайни..