1914

Глава 8

6 июля 1914 года, воскресенье

Вперёдсмотрящий

Я сидел под тентом, смотрел на берег и рисовал.

На «Штандарте» всё шло заведенным порядком. Подумаешь, переход в Кронштадт, задача не из сложных. Отплытие назначено на полдень, а пока есть время, Papa прощается с Тухольмом, крейсируя вдоль берега на байдарке. Любит он физические упражнения до чрезвычайности. Думаю, ему и марафон под силу. Немножко только потренироваться — и пробежит, да ещё славно-то как пробежит. На хороший результат.

Завтра прибывает французская эскадра, с Пуанкаре. Будут заверять Papa в вечной дружбе и преданности. К встрече французского президента нужно готовиться, глава государства, хоть и не монарх, и потому мы уходим из дивных шхер. То есть это для Papa и Mama они дивные, мне же порядком наскучили, да и сёстрам тоже. На берегу комары, оставаться же на «Штандарте», день за днём стоять на бочке в виду берега скучно. На бочке не я стою, на бочке стоит яхта. Бочка с виду бочка и есть, большая, цепью соединена с мёртвым якорем, не подведёт. А «Штандарт», стало быть, швартуется к бочке. Такова морская премудрость, освоенная мной среди прочих морских премудростей.

Сестры же пока катаются на качелях-каруселях, что установлены на берегу. Специально для нас установлены. Мне эти карусельки, скажу честно, неинтересны. Для малышей это, для детского сада. Да и побаиваюсь их немного — не так соскочишь, подвернешь ногу, а мне подворачивать ноги ни к чему. Пусть сёстры катаются. Вот она, жизнь принцесс во всей красе и роскоши! Качели да карусели, при том, что Ольга и Татьяна вполне уже взрослые барышни. Потому барон А. ОТМА для них — проводник в волшебную страну. Вроде Швамбрании, только много лучше. Или нет? Из Швамбрании вышел Кассиль. Хотя сейчас он в неё только вошёл. В моем двадцать первом веке кто его знает, Кассиля? И я бы не знал, если бы не домашняя библиотека бабушки.

Сижу, изображаю подводный город атлантидов. Не я придумал, Анастасия. Пусть, говорит. Раз есть подводная лодка, должен быть и подводный город. Древний, времен египетского Сфинкса, и даже раньше. Город затонул, а жители, кому удалось спастись, основали Египет. Чёрную Землю, Та Кемет.

Вот и изображаю Сфинкса под водой. А это непросто — пером и тушью передать толщу воды. Сосредоточен, стараюсь, даже язык слегка высунул.

Так полдень и встретил — с высунутым языком.

— Полдень, Ваше Императорское Высочество! Джентльмены пьют и закусывают! — сказал Михайло Васильич, ставя передо мной подносик с бокалом морковно-свекольного сока. И пёрышко зелёного лука на закуску.

— Благодарю, — сказал я. Фразу о джентльменах Михайло Васильич разучил по моей просьбе. По настоятельной просьбе. Убедил его довод, что Императорское Высочество Государь Наследник Цесаревич и Великий князь имеет право на прихоти.

Имеет, с этим Михайло Васильичу пришлось согласиться.

Закончив с крестьянским десертом (да-да, в меню это значится как «крестьянский десерт»), я вернулся к искусству. Тушь высохла, и я убрал подводный город в особую папку, переложив папиросной бумагой для вящей сохранности. Принялся за новую работу, над которой думал весь вчерашний вечер.

Тут тщательность не требовалась, напротив. Раззудись, плечо, размахнись рука!

Я, конечно, не косарь. Цесаревичи мы. Но к назначенной минуте — успел.

Вся Императорская Фамилия высыпала на палубу — посмотреть, как будет уплывать берег.

Сестрички исполнили заготовленный сюрприз — песню «По морям, по волнам». Я дирижировал — размахивал руками. Молча, такой у нас уговор. Сёстры, конечно, меня любят, но меня, а не моё пение.

Снялись с бочки и пошли в Кронштадт. Малым ходом. Mama и сестрицы утирали слезы батистовыми платочками. Papa, утешая всех, говорил, что мы вернемся, мы обязательно вернемся, как только закончится визит французов, но видно было — он и сам не очень-то себе верит.

Новые виды, свежий ветерок и предчувствие родного дома потихоньку всех успокоили, слезы высохли, и жизнь вошла в обыденную колею.

Я вернулся к столу, ко мне подошли остальные. Какое-никакое, а развлечение — посмотреть, что я изобразил.

— Это… Это что такое? Это зачем? Для твоей книги? — Papa не знал, что ему делать с увиденным.

— Это? Мне ночью приснился дедушка, я и нарисовал, пока помню. Сны разные бывают. Одни помнятся долго, всю жизнь, другие исчезают как утренний туман.

— Дедушка? Anpapa?

— Император и Самодержец Всероссийский Александр Александрович.

На бумаге дедушка сидел на берегу озерца, с удочкой в руках. Я, конечно, дедушку никогда не видел, зато видел множество картин, фотографий и памятников. Получилось, скажу без ненужной скромности, похоже.

— А это кто?

— Это просители.

Из камышей выглядывали трое. Один — карикатурный толстяк в сюртуке и лосинах, на голове шапокляк, на ногах сапоги, на поводке бульдог. Другой, вернее, другая — женщина в бальном платье с флагом в руке, но у женщины было лицо Пуанкаре, знакомое по газетам. Третий же был маленький и злобный карлик с бычьей головой, в одной руке сабля, в другой револьвер.

— Джона Буля и Марианну я узнал, но кто этот…

— Апис, серб, убийца королей.

— Это не доказано.

— Мне так дедушка сказал. Во сне. Апис — это начальник сербской разведки, он убил короля Александра и королеву Драгу. Лично топтал тела. А теперь и бедного эрцгерцога застрелил.

— Эрцгерцога застрелил студент… или гимназист.

— Этот гимназист был револьвером в руках Аписа. Не револьвер убивает. Убивает тот, кто направил оружие и выстрелил. Мерзкий цареубийца, так дедушка назвал негодяя.

— Во сне! — уточнил Papa.

— Да. Конечно. Во сне, любезный Papa. — я робко улыбнулся. — Михайло Васильич говорит, что не всяким снам стоит верить, мол, во сне можно увидеть чёрта на сосне.

— Здравая мысль, твой Михайло, вижу, понимает толк в жизни.

— О, Михайло Васильич просто кладезь народной мудрости, — согласился я. Нельзя пережимать, Papa этого не любит.

Но Papa сам вернулся к рисунку, видно, не отпускало:

— А что это они говорят?

Говорили персонажи обыкновенно, как принято в карикатурах этого времени: над головой изображается пузырь, а в пузыре — текст. Papa вдали видит отлично, из малопульки бьёт белку в глаз, но для чтения ему нужны очки. Возрастное. Очки на людях он носить не любит. Пётр Великий очков не носил, Николай Павлович очков не носил, стало быть, и ему не след. Другое дело в семейном кругу, в покойном кресле, у лампы с зелёным абажуром, когда он читает вслух Пушкина, Диккенса или Фенимора Купера.

Но сейчас очков у него не было, и разобрать написанное ему было трудно.

— Марианна говорит: «Сербия в опасности! Ваш долг её защитить! Джон Буль ободряет: 'Вы только начните, а мы поможем!». Апис требует: «Пришли своих солдат, у тебя их много, а мне нужно, браток»

«Браток» пришелся Papa не по вкусу, покоробил. Papa поморщился, но всё же продолжил:

— Что же им отвечает Anpapa?

— «Тише вы! Когда русский царь ловит рыбу, Европа должна молчать!»

— И всё это тебе приснилось?