1914

Явился я к шапочному разбору, увидел лишь спину министра внутренних дел. Ну, и ладно.

— Опоздал ты, Алексей, — сказал Papa. Глаза красные, но выглядит бодро, несмотря на бессонную ночь. Или он смог прихватить часок-другой?

— Опоздал? Нам объявили войну?

— Нет.

— Мы объявили войну?

— Опять нет.

— Так к чему же я опоздал?

— К обсуждению дальнейших шагов. В свете последних событий.

— Я, любезный Papa, ничего обсуждать не могу. Не дорос ещё, — с нарочитой скромностью ответил я.

— Обсуждать тебе, пожалуй, и в самом деле рановато, но ведь тебя заботит всё, что связано с Сербией, не правда ли?

— Сербия меня не заботит. Жила бы страна родная, и нет других забот. Меня, любезный Papa, интересует всё, что связано с нами. С вами, с Mama, с сёстрами. И со мной тоже. А Сербия, что Сербия… О Сербии есть кому позаботиться. А нет, так найдется кто.

— Ну, ну, — усмехнулся Papa. — Желающих, конечно, искать долго не придётся, да только вряд ли они понравятся сербам.

— Я, любезный Papa, не сербский цесаревич. Для меня вся Сербия не стоит жизни одного русского солдата. Не за Сербию русский солдат жизнь отдавать должен. Уж если умирать, то за свою родину, а не за чужую.

— Это откуда ж ты такой мудрости набрался?

— Дедушка научил. Во сне, во сне, — поспешил добавить я.

— Во сне… — задумался Papa.

Он вовсе не легковерен, наш Papa. И не живет в мистическом тумане. Но признает существование непознанных сил, и я — свидетельство тому, что эти силы здесь, рядом.

— Дедушка говорит, что сильная армия нужна не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы не воевать. Нет лучше союзника, чем своя армия и свой флот.

Papa вздрогнул. Посмотрел на меня странно, словно у меня крылья выросли. Или рога.

— Да, конечно. Сильная армия, сильный флот… У нас же сильная армия? — будто ища подтверждения, спросил он.

— Очень сильная, иначе бы англичане с французами не зачастили к нам.

Дедушка, Александр Александрович — сильный козырь, но козыри, особенно сильные, нужно беречь, зря не тратить.

— Ну, вот, — сказал он, доказывая что-то невидимому собеседнику.

— И потому её нужно особенно беречь, — продолжил я. — Вот у меня год назад один мальчик попросил подзорную трубу, английскую. Сказал, что собираются в пиратов играть, а если у него будет труба, он станет капитаном.

— И?

— А через неделю он вернул трубу, но разбитую, искореженную. Сказал, что пираты сражаются, а в сражении всякое бывает. Мне ведь не жалко, нет?

— А ты?

— Я поблагодарил его за урок. Тогда я потерял трубу, но зато когда вырасту — не потеряю армию, не отдам её ловкачам на «поиграть в пиратов».

— Умно, — согласился Papa.

— Но подзорная труба оказалась разбита, — вздохнул я. — А ведь знал, ведь знал!

— Откуда ты мог знать, Алексей?

Я встал в позу и прочитал стишок:

I had a little pony his name was Dapple Grey

I lent him to a lady to ride a mile away

She whipped him, She thrashed him

She rode him through the mire

Now I would not lend my pony to any lady hire…

Papa задумался. Я тоже. A stitch in time saves nine. Там, в двадцать первом веке, следят за астероидами. Пристально и скрупулёзно. Если расчёты показывают, что астероид может угодить в Землю, его нужно отклонить на дальнем подлёте. Ударить ракетой, траектория отклонится чуть-чуть, а через миллиард километров это чуть-чуть спасёт планету и всех нас. Такая теория. На практике пока не проверялось.

Вот и сейчас я пытаюсь — отклонить. Не астероид, а мировую войну. Я и в самом деле, не понимаю, почему за сербские интересы должны погибать наши солдаты. И не один ведь погибнет, не сто, и даже не сто тысяч. Миллионы. И русских, и немецких, и австрийских, и французских. Мне, конечно, жальче всех наших, но ведь и другие тоже могли бы жить мирно, строить города, пахать, петь, жить, а не удобрять собою поля, свои и вражеские. Потому их тоже жалко.

— Но я пришел к вам, любезный Papa, не из простого любопытства.

— Нет? Принес новые рисунки? — он указал на папку, в которой я обыкновенно держал свои работы

— Ольга и Татьяна, разбирая ваши старые бумаги, нашли то, что, по их мнению, может представлять важность, — я достал из папки исписанные листы.

— Что это? — Papa не торопился их брать. Через семью многие пытаются на него воздействовать. Заполучить выгодный подряд, или местечко в министерстве, или ещё что-нибудь. Моя семья — не челобитчики, говорит он.

— Это докладная записка, которую вам, любезный Papa, послали в феврале, но за множеством более важных дел вы её не прочли. Но сегодня…

— Кто послал?

— Сейчас я видел министра Маклакова, его спину. А это — послание вашего бывшего министра Дурново, Петра Николаевича.

— Петра Николаевича? Хорошо, прочитаю. Позже.

— Любезный Papa! Вчера было рано, а завтра будет поздно. Я вас очень прошу — прочитайте сейчас.

— Ну, хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал Papa. Как с больным ребенком. Но я и есть больной ребенок, разве нет?

Он надел очки, и стал читать.

Меморандум Дурново отыскали Ольга и Татьяна. И Ольга, и Татьяна ничуть не глупее меня, а с учётом возраста наверное умнее. Но доложить Papa приходится мне. Помимо прочего я — Государь Наследник Цесаревич, мне позволено многое. Вот так запросто войти в кабинет Papa, например. Такое время, такое укоренившееся отношение к женщинам. Если когда-нибудь доживу до коронации, в числе первых проведу закон о гендерном равенстве. И в наследовании короны тоже. И сразу половина населения империи возрадуются, а ведь мне это не будет стоить ни копейки!

Подумал — и устыдился. Двадцать первый век из меня лезет, можно сказать — прёт, с его меркантильностью, с его привычкой считать рубли. Бедным я был в двадцать первом веке, не дерзал. Вот и думаю, как бедный. А сейчас мне, Наследнику Цесаревичу, крохоборство вроде бы и ни к чему — и живу на всём готовом, и содержание получаю огромное. Ан нет, всё гляжу, как бы тут сэкономить, а там заработать! Правда, Mama мои экономность и рачительность по душе. Одно слово — деревня! То есть Европа.

Papa дочитал.