1914

— Конечно. Секрет, но не тайна. Достоверных-то сведений у публики нет. И это как раз удобно. Вам, дорогой Papa, обращаться к народу с еженедельными манифестами положение не позволяет. Высшая власть должна жить на Олимпе, вдали от смертных. Вот барон А. ОТМА и будет доносить до подданных ваши мысли. Мы можем писать безбоязненно, не тревожась о том, что станет говорить княгиня Марья Алексеевна. Те, кто допускает, что барон — это Алексей и мы, будет относится к политическим обзорам с особым вниманием. Не только гимназисты, нет. Серьёзные люди. Они поймут.

— Да? — видно было, что идея заинтересовала его. Он ещё не принял её, но — заинтересовала. Иметь действительно «своих» журналистов — почему бы и нет? Сейчас он об этом подумает, потом ещё подумает, а завтра, глядишь, и скажет…

— Хорошо, — не стал откладывать до завтра Papa. — Вы напишите обзор последних событий, а я посмотрю, как это у вас получится.

— Посмотрите, дорогой Papa, — сказала Ольга.

И посмотрела на меня.

Я достал из папки три листка. Это то, что Ольга написала утром. Я их поместил в свою папку для рисунков, чтобы не помялись. И чтобы не засветить раньше времени, выражаясь языком фотолюбителей.

— Шустры вы, — сказал Papa.

— Двадцатый век, время не ждёт, — ответила Ольга.

Papa надел очки, и стал читать.

— Мы подумаем, — сказал он величественно, дочитав до конца. — Объявим свое решение вечером.

Вот и славно.

Ольга ясно и доходчиво написала, что позиция России относительно войны между Австрией и Сербией такова: семь раз отмерь, один отрежь. Россия за мирное решение вопроса, но раз уж случилась война, мы, Россия, приложим все усилия, чтобы война маленькая не переросла в войну большую. Будем тушить пожар, пока не сгорела вся Европа. Тушить, и призывать к тому все великие державы. Такое вот послание всем людям доброй воли.

И мы пошли на Ферму. Mama и Papa в роскошном «Delaunay-Belleville», а мы по-крестьянски, ножками.

У Mama и голова последнее время болит много реже прежнего, и ноги почти вернули былую резвость, и вообще она любит бывать на Ферме. Так она говорит. Причиною считает болгарскую простоквашу, она ж мечниковская. Её, изучив брошюрку Ильи Мечникова, научилась готовить Мария. И написала о простокваше заметку в «Газетку», чем вызвала молочнокислый бум. Дамы бальзаковского возраста как одна стали требовать простоквашу, да не простую, а ту самую, Простоквашу Вечной Жизни. Оно понятно: если эту простоквашу пьёт семья Императора, значит, очень, очень целебная, цари ведь пьют и едят только наилучшее. Началась охота за культурой. Марии-то просто было: попросила в болгарском посольстве. Нет, не сама, а через графа Фредерикса. И дело сделано, через неделю доставили — из самой из Болгарии! Мария, следуя инструкции (Мечников в брошюрке описал процесс в подробностях, не корысти ради, а на благо человечества), приготовила первые литры, и стала кормить ей таксу Хину, живущую при Ферме для недопущения крыс и мышей. Хина простоквашу одобрила, за уши не оттащишь от миски. Убедившись в полной доброкачественности продукта, Мария стала поставлять простоквашу на наш стол.

Отец Александр, батюшка, разрешил простоквашу и в пост. Детям и больным можно, то не грех.

И Mama стала сторонницей мечниковской простокваши. Пьёт по стаканчику три раза в день. Стаканчик, правда, невелик, граммов на сто.

Я и сам пью. Если добавить черничное варенье, даже немножечко, чайную ложечку — идёт на ура. Но я себя ограничиваю. Двигаюсь я много меньше пацаненка моих лет, и если не буду ограничиваться в еде, быстро наберу вес. А это нехорошо. Не в плане эстетики, просто лишний вес — лишняя нагрузка на суставы, чего следует избегать. Я избегаю.

На Ферме все разошлись по интересам. Сёстры, а с ними Mama пошли в птичник. Свежие яйца, только что из курицы! Да и просто сердце радуется, когда всего много — кур, уточек, гусей, индеек! Каждая принцесса немножечко крестьянка. Наоборот, думаю, тоже.

Papa приклеивал фотографии в свинский альбом. Он говорит, что так лучше думается — когда занят необременительным и приятным делом. Он пробовал себя в роли фотографа-анималиста, снимая преимущественно поросят. Попадались очень и очень забавные сюжеты. Хоть в журналы посылай, где деньги платят.

А я, расположившись на балконе и дыша сельским воздухом, привёл подводную лодку «Пионер» во Владивосток. Там капитана ждал запечатанный конверт с новым заданием — помочь японцам. Раз уж отношения наладились, и мы у них винтовки покупаем, отчего ж не помочь?

У острова Кюсю стали бесследно исчезать рыболовецкие шхуны, а не так давно пропал пароход и с ним двести моряков и пассажиров. Бесследно! Почти бесследно: двух матросов подобрали рыбаки. Те ничего толком рассказать не могли. только плакали, смеялись, и всё время повторяли «годзира, годзира, годзира». Годзира — это чудовище из старинных преданий, японский Левиафан, объяснил юнге Павлику капитан «Пионера», опытный морской волк.

Что ж, преданиями старины глубокой русских моряков не запугать, и вот «Пионер» в сопровождении японского крейсера «Соя» и двух миноносцев вышел на поиски неведомого врага.

Изображал Годзиру я со всем старанием. Что я, мало годзир видел? Мог бы ещё и Кинг-Конга к истории приспособить, но нет, это будет перебор. Как-нибудь в другой раз.

И здесь к нам пожаловали гости. К усадьбе подъехал черный «Mercedes», это дядя, Николай Николаевич. Так и есть: водитель почтительно открыл дверцу, и дядя ступил на землю Фермы. Он не один, с ним и другой Николай Николаевич, Янушкевич. Начальник Генерального штаба. Они прошли в дом, а водитель загнал «Mercedes» в гараж. Чтобы солнце не напекло. Будет стоять рядышком с «Delaunay-Belleville», мирно и спокойно. Франция и Германия, под одной крышей.

С чем приехали? Если бы один дядя Ник, то можно было бы думать о семейных делах, но если взял Янушкевича — ясно, разговор будет о делах военных.

«Уша на макуша и всё подслуша», как говорят шпионы на своём шпионском языке.

Но поначалу ничего слышно не было — в кабинете Papa закрыты окна. Ненадолго: курильщики, Papa и uncle Nic, нуждаются в кислороде. Иначе папиросы погаснут. Янушкевич не курил. Не по чину ему здесь курить.

— Если не объявить мобилизацию немедленно, — говорил как раз Янушкевич, — армия не будет готова.

— К чему готова? — это Papa.

— К началу боевых действий, Ваше Императорское величество.

— С кем же предполагается вести боевые действия?

— С кем прикажете, Ваше Императорское величество! — вывернулся Янушкевич.

— Правильный ответ, Николай Николаевич. Верный, — благосклонно сказал Papa. — Однако сейчас я не предполагаю воевать. Совершенно.

— Но, Никки! А как же наши обязательства перед Сербией? — это дядя. Мне Николай Николаевич дедушка, двоюродный, но вслед за Papa я зову его дядей.

— Как выяснилось, my uncle, у нас нет никаких обязательств перед Сербией. Впрочем, у Сербии перед Россией тоже.

— Я говорю о моральном долге.

— Лишь Господь может спрашивать с меня моральный долг. Перед Ним я и отвечу, — спокойно, и даже снисходительно ответил Papa.

Обыкновенно он, Papa, с дядюшкой разговаривал, как со старшим. Он и был старшим, Николай Николаевич. Старшим по возрасту, старшим по опыту. Но с некоторых пор дядя снова стал Николашей. Нет, не в лицо, и не при чужих, но — Николашей. Снова — потому что так его звал дедушка, Император Александр Александрович. Он невысоко ценил кузенов, Николая и Петра. Последний у него был Петюшей. И теперь, когда Papa почувствовал, что корона — это не только обязанности, а ещё и права, он не стесняется показать это и другим. Даже дядюшке Николаю Николаевичу.