1914

— Только кайзера? — подал голос я. Обычно я не встреваю в серьезные разговоры, но у меня была причина нарушить правило. — Кайзера, и больше никого?

— Нет, Ваше Императорское Высочество. Там ещё были портреты нашего Государя, императора Австрии Франца Иосифа и короля Англии, Георга Пятого, — пришлось признать Маклакову.

— Получается, портрет Вильгельма ни о чём не говорит. Похоже, Мюллер уважал монархию, как таковую. Или хотел жить среди коронованных особ. Ненаказуемо, Николай Алексеевич.

— Да, Ваше Императорское величество, — и Маклаков посмотрел на Papa, не одёрнет ли он наследника.

Не одёрнул.

— Второе, — солидно, как умненький мальчик, продолжил я. — Осматривали ли «Мерседес» дяди Ника при въезде?

— Нет, Ваше Императорское высочество. Транспорт Великих Князей, как и сами Великие Князья, досмотру не подлежат.

— Напрасно. Теперь, надеюсь, исключений не будет.

— Но, Ваше Императорское высочество, это невозможно! Великий Князь Николай Николаевич…

— Великий Князь Николай Николаевич всего лишь человек. Не помазанник Божий. Его, как и любого другого, могут использовать в своих целях разрушительные силы. Случившееся тому свидетельство.

— Алексей прав. Отныне все экипажи подлежат досмотру, — сказал Papa. — О личном досмотре Великих Князей, как и всех членов Императорской Фамилии, речь, разумеется, не ведётся. Но только членов Императорской Фамилии. Все же остальные… Впрочем, это мы обсудим с графом Фредериксом и Воейковым, это их компетенция.

— Позвольте, Papa, закончить — воспользовался паузой я.

Papa позволил.

— Вы показывали Великому Князю фотографию Мюллера, Николай Алексеевич?

— Нет, Ваше Императорское высочество. Зачем? Мюллер же привёз и отвёз Великого Князя.

— Мюллер ли? А если это был не Мюллер?

— Как не Мюллер? А где же тогда Мюллер?

— Где, где… В Неве. Или уже вынесло в Залив. Вот, я изобразил шофёра дяди Ника — и я протянул министру рисунок. — Поспрашивайте и в гараже Фриде, и по месту проживания, тот ли человек. И, если в гараже есть фотография Мюллера, непременно покажите её Великому Князю. Или мне.

— Вы думаете, Ваше Императорское Высочество, что…

— Я не исключаю возможность, что Мюллера подменил злодей, а сам Мюллер был устранен. Убит.

— Но почему?

— Чтобы подозревали немцев. А это, может быть, вовсе и не немцы. Вы, Николай Алексеевич, размножьте мой рисунок, да раздайте кому нужно. Не значится ли данная личность в розыске, в картотеках, где-нибудь ещё? Не видели ли шофёра рядом с посольствами? Британским, французским, ну и германским тоже? А вдруг и самого сумеете задержать? Ну, вдруг? Есть же в полиции толковые люди, нет? И ещё — проверьте, чем внезапно заболел постоянный шофёр дяди Ника, не подсыпали ли ему отравы какой, или пурген, каскару саграду? Доктор-то его смотрел? Не выяснили?

И я удалился. Чин чином, испросив позволения у Papa.

Удалился работать. Покушение покушением, а читатели ждут историю о подводном крейсере «Пионер».

Вечером зашёл Papa.

— Только что телефонировал Маклаков. Да, в гараже сказали, что Мюллер — это другой человек. Не тот, которого ты изобразил.

— Печально, любезный Papa. Получается, что погиб не только мсье Кегресс, но и господин Мюллер. А самое печальное, что охота идет на вас, и она продолжится… — и я выложил ему итоги ночных размышлений: о регентстве, и о вступлении в Войну.

— Ты считаешь, что причина в этом? В войне?

— Да. Революционеры не упустили бы возможность убить заодно и дядю Ника, и господина Янушкевича — на обратном пути из Петергофа в Петербург. Но не убили. Почему? Потому что и дядя, и Янушкевич очень не прочь повоевать, и очень бы пригодились на случай войны с Германией. Отсюда — покушение организовали не революционеры, и не Германия.

— Возможно… Весьма вероятно, — сказал Papa. — Мы приняли меры.

Ну да, меры. Теперь в приёмной Papa двое дежурных вместо одного. И парк патрулируют дополнительные наряды охраны, и на царскосельском вокзале агенты вглядываются в каждого — не злодей ли. Это мне Михайло Васильич рассказал.

— Мне кажется, любезный Papa, нужно и другое.

— Что другое, Алексей?

— Следует чётко определить порядок престолонаследия.

— Что именно ты имеешь в виду?

— Обнародовать, чтобы все знали: наследник я, если не доживу — Ольга, затем Татьяна, Мария и Анастасия. И, поскольку Ольга — прежде всего, Ольга — становится вероятной наследницей, то считать возраст совершеннолетия — с шестнадцати лет. Как и моё. Или с восемнадцати, для солидности.

— Ну, брат, это как-то слишком…

— Самое время, любезный Papa, самое время. Тогда станет ясно, что нас — много. Сейчас как? Сейчас между претендентом Икс и престолом стоят двое. Вы, любезный Papa, да я. Причём меня можно и не считать. А если добавятся Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, — я нарочно произносил имена сестер медленно, растягивая шеренгу, — это уже совсем другое дело. Тихой сапой стащить корону не удастся.

— Ты думаешь, это кто-то из Великих Князей?

— Не сам, нет. Но если предложат корону — никто не откажется. Мол, раз уж так вышло…

Ну да, не отказался же Александр Павлович, впоследствии прозванный Благословенным, принять корону из рук убийц своего отца, императора Павла Петровича.

Видно, об этом подумал и Papa.

— Это так просто не делается, — ответил он.

— Что смог Павел Петрович, сможет и Николай Александрович. Если я вдруг когда-нибудь стану Императором, то вообще устраню гендерное неравенство.

— Это что за зверь такой — гендерное неравенство?

— Неравенство полов. Дарую женщинам право избирать и быть избранными. Например, в Думу. И престолонаследник будет определяться по праву первенца — кто первый родился, тот и наследник, неважно, мальчик или девочка. Это сразу снимет ненужные моменты.

Это я о Mama, которая переживала, что не может подарить державе наследника престола. Да и сейчас переживает — вдруг я умру? Что тогда? То есть она, уверен, и так бы переживала за меня, свой сынок, не чужой, но тут ведь ещё и государственное дело.

— Придет твоё время, Алексей, тогда и решишь насчет этого… гендерного неравенства. Всё нужно делать постепенно, страна рывков не любит, от рывков её качает.

— Как говорит Михайло Васильич, «широко шагать — портки лопнут».

— Кладезь мудрости, — засмеялся Papa. Невесело засмеялся, какой уж тут смех, когда вчера чуть не сгорел, а что будет сегодня — Бог весть.