21 интервью

Табаков: Бог его знает.

Минчин: Удивительно, что до сих пор ставят Горького.

Табаков: Это мой выбор – «Последние». Я бы так сказал, катастрофические перебрасывающие мостки в сегодняшний день истории. Общественный катаклизм, и на фоне его крушение дотла семьи, семейных связей, разрушение ячейки общества напрочь. Прогнило.

Если говорить о кино, то есть очень интересный замысел фильма по «Господам Головлевым». Это то, что сейчас в воздухе носится. Вся история типов Верховного совета, одного и другого. Это щедринские типы. Есть замысел а-ля английская телевизионная библиотека – русская драма от Хераскова, Сумарокова и до наших дней. Просто это очень важно, потому что не знают же ни хрена. А это просто полезно наряду с разными «сникерсами» и так далее: если бы раз в неделю давали бы по ТВ. Но пока денег нет. Все упирается в деньги.

Минчин: Интересно, откуда брались деньги на такое количество фильмов, театральных постановок в театрах, телевидении в прошлые годы?

Табаков: Это нефтедоллары. Сегодня на жизнь школы-студии дают 27–28 % нужных субсидий. Это четвертая часть.

Минчин: А раньше театры финансировались на 100 %?

Табаков: Да, конечно. «Современник» был самоокупаемым театром, «Таганка» была.

Минчин: За границей вы будете делать какие-то работы?

Табаков: Да. Я буду ставить «Механическое пианино» в Хельсинкском муниципальном театре. Чуть позднее буду ставить в Японии «Билокси Блюз». Есть предложения из Венгрии, Канады. Если говорить о педагогической работе, то в этом году состоится уже третий раз летняя школа в Бостоне. В течение шести недель мы знакомим молодых американских, канадских, мексиканских актеров с той системой, которая известна во всем мире как система Станиславского.

Минчин: Вы занимались своей актерской работой около сорока лет. Это очень большой срок. Задам американский вопрос: вы обеспечены?

Табаков: На сегодня, после развода, можно сказать, нет. Я выплатил своей жене 120 тысяч долларов, и это привело меня к необходимости даже взять взаймы деньги в Инкомбанке и у друзей. Я пока что должник. Я рассчитываю, что в ближайшие два-три года рассчитаюсь.

Минчин: Но миллионов вы не скопили, как успешный актер вашего дарования на Западе?

Табаков: Я могу тебе возразить. Семь лет назад у меня на сберкнижке было около 120 тысяч рублей. Это были очень большие деньги. Они обеспечивали мне и моей жене достойную старость. Даже одними процентами. И когда началась вся эта пертурбация, то мне показалось глупым… Я не стал их брать, переносить. Они просто ничего не стали стоить. Это стоимость всей моей глупой жизни. Я разделил с моим народом. Я потерял все эти деньги. По тем временам это было 3040 тысяч долларов.

Минчин: Какой бы вы хотели себе задать вопрос и ответить на него?

Табаков: Я думаю, что если бы я начал сначала, я бы так и прошел бы, но, может быть, с маленькими коррективами. Я не стал бы ничего менять. Я думаю, что я ни на что другое не гожусь, как только на театр.

Минчин: Что есть профессия актера? И нормальная ли с точки зрения психики эта профессия?

Табаков: Нормальная. Эта профессия оздоравливающая. На сцене проходит радикулит, зубная, головная боль. Сыгранный удачно спектакль снижает давление.

Минчин: Но, посмотрев с другой стороны, в этом что-то есть, раздваивающее, как и у писателя нормального, который должен влезть в шкуру своих героев, перевоплотиться. Не наносит ли это какой-то…

Табаков: Это все так. Нет, это прекрасная профессия. Я думаю, что я в своей жизни пережил такие секунды, которые не снились ни королям, ни президентам.

Минчин: Вы сказали, «хорошо, что есть жизнь жизненного опыта».

Табаков: Да, это, наверное, есть горечь утрат – жизненный опыт. При всем этом жизнь – самый удивительный подарок, который получает человек за всю свою жизнь. Сама возможность прожить – это волшебный подарок.

Минчин: Есть такой философ Плотин, он считал, что жизнь есть приготовление к смерти, а смерть есть начало жизни. Верите ли вы в потусторонний мир?

Табаков: Я верю в довольно высокую организацию жизни на земле, в разум, который ведет эту жизнь. Горних высей достигающий разум и дух. Важным представляется бывать на могиле моей матери. Или отца моего, или бабушки, когда я приезжаю в Саратов. Это моя потребность. Это несомненная связь, это серебряный шнур, который длится, и, когда у меня начинают идти дела плохо, я сажусь в машину и еду к маме на могилу. Я прибираю листья, разгребаю чего-то и мою камушки мраморные, и отпускает немножко. Во всяком случае, мне это кажется очень важным. У меня нет никаких вещих снов. Я не церковный человек, но когда я прихожу, я обязательно ставлю свечку. Может быть, эта связь с мамой и отцом и есть нервущийся серебряный шнур. Если б ты меня спросил, хотел бы я, чтобы приходили мои дети… Я не имею сейчас отношений с детьми. Минимальные.

Минчин: Отчего так?

Табаков: В результате развода. Хотел бы я, чтобы они бывали на моей могиле. Да. И еще больше, чтоб Полина бывала, это внучка моя любимая. Дочь дочери моей. Мне было бы важно, чтоб она бывала. Это важно для человека, который приходит, – не для того, кто лежит. Может быть, оттого, что я довольно рано боль утрат начал узнавать. Вообще людям требуется негативный жизненный опыт. Я никому его не желаю, но душу человека растит страдание.

Минчин: Питает ее…

Табаков: И наоборот, человек, лишенный этого, во многом все-таки пустоцвет. Это совсем не означает, что, чтобы сыграть Отелло, надо задушить собственную жену, я не в этом смысле говорю, но… ах, как странно вдруг рождается из тебя… Почему так или иначе надо говорить что-то, когда роль зреет, созревает. Очень часто в моей жизни подсознание выбрасывало мне это, а не потому, что это произошло со мной. Если оглянуться… ах, как важна защищенность любовью, признательностью людей.

Минчин: Почему вы выбрали роман «Псих» для постановки в вашем театре?

Табаков: Я полагаю, что тут сказывается угаданность современной проблематики, которая прежде всего для меня, в то время особенно, была в отсутствии политической двусмыслицы и социальной вульгарности и перевода рассматриваемой проблемы в план сугубо личный, то есть человек для меня все… Идея – ничто, человек – все. Вот угаданность остановила мое внимание на этой литературе. Дело в том еще, что я обладал исполнителями, двумя удивительно подходящими как для знающего их театрального человека и их педагога; исполнителями, имеющими право дерзать от первого лица, то есть попытаться прочесть эту историю лирически. Отчего она сразу становилась значительной по смыслу и социально, и общественно. Именно по причине наличия такого героя. Может быть, обстоятельства личного свойства, связанные с тем, что мой брат сводный по отцу, Женька, был шизофреник, и знание «прелестей» сумасшедшего дома было для меня не заемным, не почерпнутым из художественной литературы, а знакомым. Я бывал там много раз. Горечь эта, она все равно не совсем еще высказана мной, не вынута из меня. Я не знаю, но это каждый из нас носит в себе – мину замедленного действия.

Минчин: Впечатление, что с «Психа» начался поворотный виток в театре. Вы стали резко обновлять репертуар и выпускать по две премьеры в сезон.

Табаков: Какие две? Мы, если взять последний год, выпустили семь названий. Я думаю, что пришло время, когда даже самые молодые обрели уверенность в своих силах, а стало быть, и работа стала все меньше и меньше учебно-педагогической, а приближающейся к художественному театральному языку. Связано с взрослением.