21 интервью

Минчин: Есть какие-то роли, которые подольше хотелось сыграть?

Табаков: Жизнь наградила меня хорошими ролями, хотя я, наверное, мог бы работать в театре Корша, где выпускали спектакль за неделю. У меня много еще невынутых заготовок. Я был распределен после школы-студии МХАТ в театр Станиславского, которым руководил М. М. Яншин, я ушел в «Современник». Может быть, и хорошо, потому что И. Смоктуновский сыграл потрясающе эту роль – Мышкина в «Идиоте». Вот это одна из ролей, которая, как заноза, в душе сидит. И Хлестаков, которого я сыграл – самый большой успех в театральной моей жизни. Я человек честолюбивый: я знал, что это было. Немало! Я думаю, что Порфирия Петровича Головлева мне не придется играть. Я уже не гожусь. Это не означает, что я сыграть не смогу. Это возрастное. Тут есть свои проблемы.

Минчин: Каждые десять лет театр умирает, чтобы возродился новый. Какая участь ждет театр Табакова? Кому со временем вы передадите эстафету?

Табаков: Во-первых, мы выдержали значительно больший срок. В октябре 1998 года будет двадцать лет, как Валерий Фокин поставил в подвале спектакль по пьесе А. Казанцева «С весной я вернусь к тебе». Я думаю, что мы первое двадцатилетие перевалили. Внятно и всерьез одарен как режиссер, мне кажется, Володя Машков. Бывает тонок и изящен Саша Марин. Есть, кому оставить.

Это, может быть, самое существенное, что отличает наш театр от других.

Минчин: Ваши личные и творческие планы? Во МХАТе что-то будете играть как актер?

Табаков: Да! Мы возобновим «Амадея». На этот раз Сергей Безруков в роли Моцарта.

Минчин: Личные планы? По поводу второго удара – с Мариной Вячеславовной?

Табаков: Это все-таки больше к Марине Вячеславовне.

Минчин: Порох в пороховницах, я думаю, еще не отсырел?

Табаков: Вроде ничего. И она не жалуется…

Минчин: Где будете встречать третье тысячелетие?

Табаков: Думаю, в Москве. Я очень люблю этот город. А может, поеду в Саратов. Чем старше я становлюсь, тем больше испытываю нужду пройти к могилам, походить по улицам.

Минчин: По памяти?

Табаков: Да, по памяти. Это небесполезно.

Минчин: В Саратов меня кто-то приглашает четвертый год?

Табаков: Волга в районе Саратова – чистая река, теперь там даже есть раки. Я всякий раз просто балдею от тех живностей, которые там водятся. Конечно, съездим.

Минчин: Что вы любите читать? И что читаете?

Табаков: Люблю читать Пушкина, Ахматову, Пастернака, Булгакова, Чехова. Читаю Астафьева – все, что публикуют.

Минчин: Прочтут ли ваши поклонники толстый том мемуаров великого актера Олега Табакова?

Табаков: Боюсь, что прочтут. Я пытаюсь как-то кропать, наговариваю, а потом редактирую. Еще раз говорю, что это не сенсационный материал, это не «Низкие истины» и не «Возвышающий обман», это скорее свидетельства очевидца. Боюсь, эти мои суждения и оценки довольно резко расходятся с оценками и суждениями моих коллег, и это для меня неудивительно. На протяжении всей моей жизни так оценивал и так жил, только с той разницей, что был довольно хитер, и, когда сильно расходились мои суждения с суждениями большинства, я просто молчал или уходил в сторону.

Минчин: У вас была и есть удивительная жизнь. Расскажете? И дозволено ли рассказать в этой книге всю правду?

Табаков: Нет. Конечно, всей правды там не будет. Все-таки до той поры, пока живы люди, о которых вспоминаешь. Хотя я собираюсь вспоминать о тех, кого нет. Я не знаю, есть ли право у человека: по апостольской заповеди – не суди, да не судим будешь… Это в самом деле справедливо. Можно судить какие-то общественные явления, можно выражать какие-то суждения относительно ценностей художественных. С людьми гораздо сложнее. Там всей правды не будет, но будет знание, которым снабдила меня жизнь.

Минчин: Вопрос, который хотите задать самому себе?

Табаков: Я бы очень хотел, чтобы мой сын Антон по возможности меньше чувствовал свою вину по отношению к родителям своим. Меньше, чем чувствую я. Чем старше я становлюсь, тем больше я понимаю, что виноват перед мамой и отцом. В том, сколько им было недодано. Это моя проблема, касающаяся одичания людей сегодня. К сожалению, идея платить добром за добро разделяется не абсолютным большинством людей земного шара. Очень бы хотелось, чтобы чаша сия миновала Антона, и Павла тем более.

Минчин: О МХАТе. Что есть, что было и что будет?

Табаков: Во-первых, у всякого театра бывает жизнь в полосочку, как говорил одесский портной, слой г…, слой повидла. Я думаю, что дело в том, что нам определено определенное время и не дано «предугадать, как наше слово отзовется»… Так же не дано предугадать, когда оно перестает отзываться. Это все очень горькие проблемы. Тригорин об этом так страшно говорит: «Я ощущаю себя, как пьяный мужик, отставший от поезда. Он уходит далеко, далеко…». Это очень серьезная и неразрешимая проблема, на мой взгляд.

Минчин: Но какой-то виток они могут ходить по кругу?

Табаков: Я думаю, что это не риторический вопрос. Я вижу всю сложность положения МХАТа, но от этого я люблю О. Н. Ефремова не меньше. Он единственный мой учитель по профессии, оставшийся в живых. Я желаю ему здоровья.

Минчин: В чем вы видите хотя бы коренную проблему: репертуар или труппа?

Табаков: Все, вместе взятое. Долгое время абсолютным победителем был театр на Таганке, и в одночасье время смахнуло его. Иногда подвыпивший шахматист, не желая проигрывать, смахивает фигуры… С той разницей, что пьяный шахматист может уйти в свою комнату и отвернуться в угол, и затихнуть, уткнувшись в подушку, и забыть, а в театре такой возможности нет. Он публичен от рождения до последнего дня. Потом это вообще очень странно неразрешимая проблема: увядание театра. Все знают, как рождаться, а вот механизма ухода в мир иной, причем достойного, дающего возможность уважать себя, – нет.

Минчин: Последний вопрос. Куда пойдет русский театр в третьем тысячелетии? Куда бы вам хотелось, как вы видите его направление?

Табаков: Я думаю, что он будет возвращать себе мастеровитость, владение профессией. Это будет в большей степени актерский театр, нежели русский театр последних 25–30 лет. Актер всегда будет основным действующим лицом в русском театре. Это вовсе не означает, что я умаляю фигуру режиссера. Талантливый режиссер гораздо нужнее талантливым актерам.

Минчин: Режиссеры так и будут умирать в актерах?

Табаков: Я полагаю, что это опять из тех признаков, которые являются традицией русского театра. Это не игра слов. Все-таки русский театр – это театр смысла.

Минчин: Чем он отличается от европейского?

Табаков: Эмоциональностью, активностью воздействия на зрителя, просто теми харакири, которые регулярно делают наиболее талантливые актеры театра.

Минчин: И в этом вы видите смысл современного театра?