Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
не осталось и следа. Сдержанность манер стала грани
чить с некоторой чопорностью, но была свободна от
всякой напряженности и ничуть не обременяла ни его,
ни других. Основная особенность его поведения состояла
в том, что он был совершенно одинаково учтив со
* В числе гостей был дальний родственник Блока, будущий
поэт и переводчик Данта, М. Л. Лозинский, от которого я и узнал
об этом выступлении Блока. ( Примеч. Г. Блока. )
107
всеми, не делая
нера, ни на умственный его уровень, ни на социальный
ранг.
На нем черный корректный сюртук, крахмальный
стоячий воротничок, темный галстук. Студенческая ще
голеватость сменилась петербургским уменьем носить
штатское платье. Ничего богемного, ничего похожего на
литературный мундир. Никакого парнасского грима.
И тем не менее наружность его в то время была такова,
что всякий узнал бы в нем поэта. Такой наружности не
могло быть ни у чиновника, ни у коммерсанта, ни у ак
тера, ни у ученого, ни у офицера, ни у живописца. Б оль
шего соответствия между внешним обликом поэта и сущ
ностью его стихов я не могу себе представить.
Лавры занимательного рассказчика и остроумного со
беседника никогда не прельщали Блока. Он был очень да
лек, принципиально далек от стремления овладевать
разговором. Человек, стяжавший положение «души обще
ства», вызывал в Блоке не зависть, а обратное чувство,
не лишенное брезгливости. Но в юморе Блок знал толк,
и временами, словно против воли, ронял убийственно
жестокие эпиграммы. Не могу забыть, как он сказал мне
однажды про некоего весьма популярного писателя:
«А я все-таки продолжаю любить его, несмотря на то, что
давно с ним знаком» 2.
Но, произнеся сквозь зубы что-нибудь подобное, он
потом всегда как будто раскаивался. Гораздо больше лю
бил он простые домашние шутки, которые смешили его
своей наивной традиционностью. Они-то чаще всего и
вызывали его детский хохот.
Шутливость и легкость выражений исключались на
чисто, когда Блок говорил о своей поэтической работе.
Тон его в этих случаях становился таков, будто он тол
ковал не о себе, а о другом человеке, отданном на
его попечение. Так мог бы говорить отец о сыне, профес
сор о любимом ученике, честный врач о трудном пациен
те. Речь шла в этих случаях не о «поэтическом даре», а
о поэтическом долге и о поэтической ответственности.
Это, на мой взгляд, одна из самых характерных черт
Блока. <...>
Он видел мир не таким, каким видим его мы.
В этом я убедился воочию, встретив или, точнее го
воря, подглядев как-то раз Блока на улице. Это длилось
не больше одной минуты. Я ехал на площадке трамвая
108
по Троицкому мосту. Он шел пешком навстречу и не за
метил меня.
Было это летом, кажется, 1918 года.Он глубоко заложил руки в карманы серого летнего
пальто. Ноги в белых полотняных брюках двигались
быстро, но как-то разбросанно и очень уж легко. Прямой,
как всегда, бодро подняв курчавую голову, он весело
посматривал по сторонам и то ли бормотал про себя, то
ли напевал. С ним происходило что-то до того интимное,
что я, наблюдая за ним исподтишка, почувствовал даже
некоторую неловкость.
Это шел поэт, но не «поэт, изучающий нравы», и не
Чехов с записной книжкой. Было совершенно ясно, что
он находится в состоянии творчества, что он весь во
власти каких-то только что «принятых в душу» ритмов,
которые несомненно совпадали с ритмом его неестествен
но легких шагов. Он смотрел на свой «железно-серый»
город 3, видел его и не видел, то есть видел в нем то, чего
реально нет, но что, по его представлению, должно быть
и некогда будет. Вокруг каждого предмета, вступавшего
в поле зрения Блока, возникал нимб его поэтической
мечты. Только эти «нимбы без числа» 4 он и видел. Перед
светлыми глазами поэта был тот новый мир, который, по
его словам, «неудержимо плывет на нас» 5, та новая,
омытая Революцией Россия, что «глядит на н а с , — как он
г о в о р и л , — из синей бездны будущего и зовет туда» 6.
СЕРГЕЙ СОЛОВЬЕВ
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ БЛОКЕ
1
Мне лет восемь, и я еду вдвоем с отцом от станции
Подсолнечная. Колокольчик весело звенит, кругом — кру
тые овраги, горы с зелеными квадратиками молодой ржи.
Проехали темный еловый лес, и как-то неожиданно на
пригорке появилось небольшое Шахматово: несколько до
мов, деревни рядом не видно. Наконец осуществилась меч
та моего детства: я увижу моего троюродного брата Сашу
Блока, о котором мне так много рассказывали и который
представляется мне каким-то прекрасным мифом.
Мы входим в дом. Появляются две незнакомые мне
тети — тетя Аля и тетя Маня Бекетовы — ласково увлека
ют меня за собой и спрашивают у прислуги, где Саша.
Кухарка отвечает: «Ушли за грибами, не скоро придут».
Я первый раз в чужом месте, и мне как-то не по себе...
Но Сашура возвращается скорее, чем его ждали. Высо
кий, светлый гимназист, какой-то вялый и флегматичный,
говорит в нос. Но мне сразу становится интересно. Он
издавал журнал «Вестник», при участии своих двоюрод
ных братьев Кублицких. Тогда уж меня поразила и
пленила в нем любовь к технике литературного дела и