Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

понемногу склеиваются, раны залечиваются, хочешь

другого... Мне искренно кажется, что «Орфей» и «Медея»

далеко уступают «Urbi et Orbi». Почти так же немного

выше «Конь блед». И так должно быть всегда после за­

траты чудовищных сил (а ведь Брюсов иногда тратил же

их «через силу»). После сильного изнурения пища сразу

в рот не полезет. Конечно, при М. Д. 28 «Орфей» разрос­

ся перед тобой, но... прислушайся к его «субстанции»:

много перебоев, словом, то, что кажется «внешним нут-

123

ром», на «авось»; много перенятого у самого себя То же

в «Медее», которая, однако, выше».

Так резко изменилось его настроение за какие-нибудь

полгода. Вместо прежнего бодрого пафоса в тоне писем

зазвучало что-то мрачное и разочарованное. В том же

письме он говорит: «Конечно, после всех наших споров

о Мережковском, мне продолжает быть близко и необхо­

димо «соловьевское заветное», «теократический принцип».

Чтобы чувствовать его теперь так исключительно сильно

(хотя и односторонне), как прежде, у меня нет пока огня.

Кроме того, я не почувствую в нем, вероятно, никогда

того, что есть специально Христос».

То, что недавно нас связывало, уже казалось Блоку

«односторонним».

В январе 1905 года он усиленно звал меня в Петер­

бург. Отношение его к Мережковским изменилось, он пи­

сал, что они «совсем другие, чем когда-то. Дмитрий Сер­

геевич и говорить нечего — ничего, кроме прозрачной бе­

лизны, нет. Зинаида Николаевна тоже бела, иногда

(часто) — совсем». Я не поехал. А летом 1905 года была

моя последняя юношеская поездка в Шахматово.

Пути наши с Блоком круто разошлись. Переписка

оборвалась. Скоро она сменилась ожесточенной журналь­

ной полемикой.

10

<...> Мы ожесточенно нападали друг на друга от 1907

до 1910 года. Затем полемика затихла. Появились стихи

Блока «На поле Куликовом», где я радостно узнал мощ­

ные и светлые звуки прежнего певца «Прекрасной

Дамы». <...>

Осенью 1910 года я написал Блоку приветливое пись­

мо, с предложением ликвидировать наш раздор. Он ра­

достно отозвался. 23 ноября 1910 года он писал мне:

«Твое письмо очень радостно мне. Да, надо и будем гово­

рить... Я был бы рад видеть тебя скорее».

Но прежней дружбе не суждено было воскреснуть. Мы

продолжали смотреть в разные стороны. Встречи наши

были ласковы, дружелюбны, но внешни. Вместо первона­

чальной любви, последовавшей вражды, наступила благо­

склонная отчужденность.

124

11

В апреле 1911 года я навестил Блока в Петербурге.

Его не было дома. Я сел подождать в кабинете и вникал

в стиль его комнаты. Все было очень просто, аккуратно

и чисто. Никакого style moderne, ничего изысканного.

Небольшой шкап с книгами, на первом месте — много­

томная «История России» Соловьева.

Пришел Блок. Из передней я услыхал его обрадован­

ный голос: «Ах! пришел!»

Очень он был нежен. Вся семья — Любовь Дмитриев­

на, мать Блока Александра Андреевна и вотчим его,

полковник Франц Феликсович К у б л и ц к и й , — встретили

меня как воскресшего из мертвых. Не могу не помянуть

добрым словом ныне уже покойного Кублицкого. Худой,

поджарый, высокий, с черными усами и кроткими черны­

ми глазами, мягкий, деликатный и в то же время убеж­

денный военный, бравый, смелый, обожаемый солдатами.

В 1915 году он командовал но южногалицийском фронте

и вернулся в Петербург в шинели, забрызганной кровью.

При этом он всегда болел туберкулезом легких и кашлял.

Мы условились с Блоком, что я приеду летом в Шах-

матово. Не веселый это был приезд. Блок жил с матерью

в большом доме. Любовь Дмитриевна была где-то далеко

на гастролях. Незадолго перед тем Блок получил наслед­

ство от отца, профессора Блока, умершего в Варшаве, и

перестроил большой шахматовский дом. Появились но­

вые, комфортабельные верхние комнаты, и здесь все было

чисто, аккуратно, деловито. Блок сам любил работать

топором: он был очень силен.

«Хорошо, что ты п р и е х а л , — встретила меня Александ­

ра А н д р е е в н а . — Саша страшно скучает. Сегодня мы гово­

рили: хоть бы страховой агент приехал!»

В заново отделанном доме нависала тоска. Чувство­

вался конец старой жизни, ничего от прежнего уюта.

Блок предавался онегинскому сплину, говорил, что Пуш­

кина всю жизнь «рвало от скуки», что Пушкин ему осо­

бенно близок своей мрачной хандрой.

Зачем, как тульский заседатель,

Я не лежу в параличе? 29

На столе у Блока лежали корректурные листы чет­

вертого сборника стихов 30, он давал мне их на утренние

прогулки. Здесь были «Итальянские стихи», написанные

Блоком во время поездки в Италию, год назад, летом 31.

125

Путешествие по Италии имело для Блока большое

значение. Уже в его ранних стихах было много от италь­

янских прерафаэлитов: и золото, и лазурь Беато Анже-

лико, и «белый конь, как цвет вишневый» 32, как на

фреске Беноццо Гоццоли во дворце Риккарди, и что-то

от влажности Боттичелли. И действительно, в Умбрии в

нем ожили напевы стихов о Прекрасной Даме.

С детских лет — видения и грезы,

Умбрии ласкающая мгла.

На оградах вспыхивают розы,

Тонкие поют колокола.

Особенно тонко почувствовал он Равенну, где «тень

Данта с профилем орлиным» пела ему о «новой жизни».