Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

1876

ОЧАРОВАНЬЕМ И ОТРАВОЙ… Перевод А. Корчагина

Очарованьем и отравой Ты наполняешь грудь мою, — Ловлю лучи твоей улыбки, Яд глаз твоих зеленых пью. Виновница моих страданий, О них не знаешь ты совсем. Могу сказать, как ты красива, Но как люблю тебя — я нем.

1876

ИКОНА И ОКЛАД Перевод Ю. Кожевникова

Когда ты мир захочешь с ума свести шутя, Оденься в черный бархат, прелестное дитя, Предстань, как мрамор белый, с сияющим лицом, С глазами, что пылают пленительным огнем. И волосы льняные и белоснежность плеч Должна ты в черный бархат, красавица, облечь! Но если хочешь сделать ты лишь меня счастливым, Оденься в шелк шуршащий с сиреневым отливом. Тебе придаст он робкий и нежно-хрупкий вид, Грудь бледно-восковую, улыбку оттенит. Твой облик станет скромным, застенчивым, сердечным, Неизъяснимо милым и нежным бесконечно. Когда идешь ты, мнится: в тебе коварства нет — Твой смех звучит по-детски и ласков твой привет, Когда ж ты сядешь, гордо откинувшись назад, Надменную царицу встречает скромный взгляд… Стою совсем убитый, когда, собой счастлива, Передо мною ножкой качаешь ты игриво. И робкую надежду ты безвозвратно губишь: О, я отлично знаю, что ты меня не любишь, Прекрасная такая, влекущая такая, Здесь на земле под солнцем, как будто неземная. Меня ты дразнишь взглядом, и смех твой как отрава. Играть влюбленным сердцем тебе одна забава… Но большего достоин ли я, чем рок судил, Чем взор, который в сердце ты, ангел, мне вонзил? О, смейся надо мною, коль хочешь, так убей — Одна твоя улыбка, мечта твоих очей Для мира значат больше, чем эта жизнь пустая… Коль умереть я должен, умру, тебя прощая. Кто я? Лишь разум слабый и робкая душа, О ком никто не спросит, ах, ни одна душа. И я мечтал когда-то поэтом быть… Стремленье, Увы, достойно было улыбки сожаленья, Иронии жестокой!.. О чем еще мечтал? Хотел, чтобы мой голос был чистым, как кристалл, Нес людям утешенье и даровал им слух… Теперь… Теперь я вижу: огонь мечты потух. При всех моих познаньях, при всем моем уменье Не воплотить улыбки твоей в стихотворенье. Погребена ты в сердце моем, но разум хилый В стихи облечь не может прекрасный облик милой! И чтоб воспеть всю прелесть божественно-святую. Иметь бы нужно арфу, но не мою — иную, Избитыми словами: цветы, лучи, брильянты, Не описать мне прелесть, достойную лишь Данте. О, смейся надо мною, ничтожнейшим пигмеем, Мечтавшим, что на свете мы быть одни посмеем. О женщина, о ангел, о мрамор белоснежный, Тебя зажечь хотелось мне искрой страсти нежной! Ужель в воображенье любовь моя посмела Считать своим твой облик и сладостное тело? Безумец я… Так смейся! О, смейся надо мной. Закрытые глаза мне заволокло слезой, Чтоб больше мне не видеть уж никогда отныне Ни строгих черт античных, ни женских плеч богини… Так жизнь моя проходит в страданье бесконечном, Хоть взглядом одарила меня одним сердечным. Но ей любви не надо, ей нужно поклоненье… У ног ее склоняюсь, как раб, в немом смиренье, «А что поэт наш пишет?» — уронит вдруг при всех. Издевка, но блаженство мне даже этот смех, О, как я был бы счастлив, когда б она хоть раз Взглянула на того, кто с нее не сводит глаз. Да, да! Я был бы счастлив лишь словом, лишь улыбкой, Ведь мне ее улыбка дороже жизни зыбкой. Но знаешь ли, природа нам жизнь дала, глумясь, Родится гений редко, все остальные — грязь. И мне доступно также то восхищенье миром, Которое когда-то испытано Шекспиром, Я тоже член той секты несчастных и упорных, Кто трудится, мечтая о совершенных формах, Но гений — это гений, велик он сам собой, А я лишь неудачник, обиженный судьбой! Обиженный? Но так ли? Несчастным был тот день, Когда я вдруг увидел прекраснейшую тень? Скользнувшая улыбка, насмешливое слово, — Ужели слишком мало богатства мне такого? Случайный взгляд и ласка, что будет, как отрада, Всю жизнь до самой смерти — такого мало клада? Иного я достоин, и требовать я смею? Хулы мирской не слышу я за спиной своею? Дано ли мне судьбою, чтоб лирой я потряс Не век, как те, другие, хоть день, хотя бы час? Красивые слова я нанизывал уныло, Рассказывая людям, что близко мне и мило… Но таково ль призванье поэта во вселенной? На времени бегущем, как волны, пеной бренной Убогих слов пытаться изобразить красу И лунного восхода и шорохов в лесу? Но сколько б ни писали, и сколько б ни твердили, Поля, леса — все чудо, такие ж как и были, Они всегда прекрасней, чем все писанья наши. Родная нам природа неизмеримо краше Всех виршей современных с их описаньем серым. Печальное занятье твердить вслед за Гомером И прочими творцами известный всем рассказ, Что лучше был поведан в десятки тысяч раз. Да, солнце постарело, земля — старуха ныне: На мыслях и на сердце лежит колючий иней, Лишь груди в восхищенье приводят юных, нас, А красоты искусства слепой не видит глаз… До времени завянув, читаем в пыльной школе Замасленные книги, трухлявые от моли, Из умствований скудных, из тощего бурьяна. Хотим взрастить мы розы иль сочный плод румяный, В мозгах у нас лишь суммы бесчисленных значков, Весь мир для нас составлен, из многих тысяч слов, Невыносимо тесный, он безобразно скроен, Он фразами украшен и на песке построен, Бездушный и убогий, он выглядит печальным. Слепое подражанье твореньям гениальным… Прекрасные, объемлют они все земли, сферы Под взором Калидасы, в гекзаметрах Гомера! Поденщики пера мы. И рифмой и рассказом Мы злоупотребляем, насилуя свой разум… Свинец не станет златом… И наши сочиненья Убогая подделка, не пламень вдохновенья. Я не кузнец, не пахарь, чья жизнь в трудах сурова. Я золочу монету фальшивым златом слова, Разменную монету, медяшки мысли бедной… Сотрется позолота, и жизнь предстанет медной… «Прекрасному, — твердят нам, — даст форма воплощенье». Поэтому к стихам я питаю отвращенье… Ведь человек обязан всегда быть сыном века, Иначе он, несчастный, как умственный калека, Заслуживает только быть запертым в больнице. Пусть там плетет любые пустые небылицы. Не вовремя родиться — несчастие твое… Судьба, увы, дана нам, чтоб проклинать ее. Но если проклинаешь, то, значит, ты — поэт, Век пошлости в проклятьях оставит только след. Между поэтом жалким, что грустно, словно четки, Слова перебирает, чтоб были рифмы четки, И офицером с саблей, спесивым и надменным, Какой быть может выбор? Здесь выбор несомненный! Он женщин восхищает осанкой и мундиром, И дева выбирает его своим кумиром… Права ты, подчиняясь лишь чувственной стихии. Мудра одна природа, а мы глупцы слепые — Ведь к страсти побуждает тебя другое тело; Обнимет он и мнится, что ты помолодела. Ты не сошла с ума, Чтоб вместо офицера вдруг избрала сама Поэта, что ночами не спит, слагая строки И рифмой окрыляя раздумий смысл глубокий… Солдат, он легкой шуткой тебя развеселит, Поэт же слишком робок, насупившись сидит, Он ловок, как улитка, поднять не смеет глаз И, прежде чем он скажет, все взвесит десять раз, Глядит он так скорбяще, вздыхает он, чудак, И, в кресло погрузившись, все дни проводит так… Но сколько б ни сидел ты и не глядел уныло, Ты этим не сумеешь проникнуть в сердце милой. Что спрашивать с ребенка? Он жаждет развлечений. Я ж взглядом безнадежным каких ищу видений? Зачем же звать богиней, и феей, и звездою? Раз женщиной родилась, то ей не стать иною. Но все же… Ведь однажды я слышал голос нежный: «Склонись же головою, несчастный и мятежный, Чтобы могла тебя я обнять и приласкать!» Божественная, снова все повтори опять. Мое воображенье — мой спутник неизменный, Я вновь живу мечтою, как в сказочной вселенной: Настанет день счастливый, когда в пустую келью Ты — дочь, жена, царица — внесешь свое веселье, Мысль сразу станет ясной, рассеется тоска, Когда волос коснется моих твоя рука, Я обернусь невольно и посмотрю назад, И вдруг земной богини увижу нежный взгляд… Беги! Что ждет в грядущем тебя со мной, когда В наш век стихи и рифмы — сплошная ерунда. Нет, я не принуждаю тебя идти за мной. Я всех твоих несчастий быть не хочу виной. Чем быть поэтом, лучше стать просто бирючом: Сжигая рифмы в печке, мы не согреем дом, Отдам я даже сердце, чтоб выпила ты кровь, Нужда — тот лед, который потушит и любовь. ……………………………………………………….. И вдруг ты замечаешь, что ты сидишь со мной, Дитя, чьи ножки — холод, а губы — летний зной. И спрашиваешь нежно: «Ты что такой несмелый?» Ты, наконец, хоть слово услышать захотела. Ты целый час зевала и ждешь теперь награды: В любви стихом французским тебе признаться надо. Ты, наконец, решилась! И чувствую — слегка Моей руки так нежно касается рука. Шепчу я еле слышно, плечо твое целуя: «Ты чересчур прекрасна, и чересчур люблю я!»

1876

ПЕЧАЛЬ Перевод Р. Морана

Казалось, сквозь ворота меж облаков туманных Прошла царица ночи в одеждах сребротканых; Под куполом небесным, в чудесном мавзолее, В своей могиле синей так мертвенно белея, Усни, усни спокойно в мерцании свечей, Ты, чтимая безмерно владычица ночей! В просторном мире иней покрыл поля и дали, Наброшены на села блестящие вуали; Искрится воздух. Будто беленные известкой, Развалины сверкают в степи, пустой и жесткой. Не спится лишь погосту со сгнившими крестами, Там совы отдыхают. И звонница при храме Потрескивает тихо. В столб ударяет било. Незримый демон, мимо стремясь стезей унылой, Иной раз мимоходом глухую доску тронет Зубцами легких крыльев — и медь печально стонет. Священная руина Стоит благочестиво, стара, грустна, пустынна. В разбитых окнах ветер ночной свистит протяжно, И мнится, он колдует, шепча заклятья важно. А на иконостасе в печальном запустенье Лишь контуры остались, расплывчатые тени. Где был священник — речи свои сверчок бормочет, Где был псаломщик — шашель усердно стены точит… ………………………………………………………….. Та вера, что иконам свои дарила краски, В мое вложила сердце причудливые сказки. Теперь от бури жизни, от гроз и от смятений Лишь контуры остались, расплывчатые тени. Усталый, красок мира в себе уж не найду я, Осенней скорби полный, сверчок скрипит, колдуя. На сердце опустелом держу я тщетно руку — Шум древоточца в гробе сродни глухому стуку. И жизнь моя порою мне кажется рассказом Из уст чужих, — как будто я посторонним глазом За ней слежу, как будто меня не существует… Кто это без запинки о ней мне повествует, И я над всем, что слышу, смеюсь? Мне все равно. Что мне чужие муки?.. Я мертв, я мертв давно.

1876

СКАЗОЧНАЯ КОРОЛЕВА Перевод Ю. Нейман

Серебрясь, луна рождает Белоструйные туманы, И они плывут над полем, И светлы и легкотканны. А цветы на посиделках Рвут обрывки сети черной, На одежды ночи нижут Самоцветов ярких зерна. Над озерной тихой гладью, Тенью облачной одетой, Где колышутся, сменяясь, Струи мрака, струи света, Отводя камыш рукою, Девушка стоит безмолвно, Красные бросает розы В зачарованные волны. Чтобы вызвать чей-то образ, Наклонилась над водою: Ведь закляты эти воды С давних пор святой Средою. Розы девушка бросает, Чтобы тень явилась чья-то: Ведь издревле эти розы Пятницей святой закляты. Смотрит… Золотятся косы В лунном трепетном сиянье, В голубых глазах мерцают Все легенды, все сказанья.

1876

ОЗЕРО Перевод Ю. Кожевникова

До краев в кувшинках желтых, Дремлет озеро лесное, Нежно лодку убаюкав Чуть заметною волною. Вдоль по берегу тропинкой Я иду, и в сердце дрожь: Ты вот-вот камыш раздвинешь И на грудь мне упадешь. Мы с тобою сядем в лодку, Поплывем, обнявшись дружно. Я невольно брошу весла. Ты оставишь руль ненужный. Властно нас обнимут чары, Ласка лунного сиянья, В камышах шуршащий ветер, За кормой волны журчанье… Никого… Мечта напрасна… Все один, куда б ни шел ты. Только озеро лесное До краев в кувшинках желтых.

1876

ЖЕЛАНИЕ Перевод Ю. Нейман

К ручейку, что чуть трепещет, В лес ко мне приди скорей, На заветную поляну, В темной зелени ветвей. Поспеши ко мне в объятья, Упади на грудь опять, Чтобы легкой ткани дымку С твоего лица убрать. У ручья, в душистой чаще, Сладко будет нам одним, Здесь тебя осыплют липы Цветом трепетным своим. Златокудрую головку Низко-низко наклони, Только розовые губы Ты оставишь для меня… Нам приснится сон счастливый; Дуновенье ветерка Переливы тихой песни Донесет издалека. И опять, под песню леса, Мы притихнем, засыпая. Станут нас баюкать липы, Легким цветом осыпая.

1876

ПОД КРЫЛО ГОЛОВКУ СПРЯТАВ… Перевод Г. Перова

Под крыло головку спрятав, Сном голубка почивает, В лунном свете оперенье Перламутром отливает. В небе высыпали звезды И на мир глядят, мигая. Ночь безмолвна. Только гальку Шевелит волна речная.

1876

КЭЛИН (Страницы сказки) Перевод Н. Вержейской

Газела

Бродит осень в роще хилой,

Верещит сверчок унылый,

В окна бьет тоскливый ветер,

Ты у печки ждешь остылой,

Чтобы тихо к изголовью

Сон спустился легкокрылый.

Что ты вздрогнула нежданно?

По сеням идет твой милый.

Он обнимет стан твой стройный

С нежной страстью, с юной силой.

Милый зеркало достанет,

Чтоб оно твой лик явило,

Чтоб оно твою улыбку

И мечты отобразило…

I

Месяц красный, как жаровня с раскаленными углями, Озаряет лес и замок, вознесенный над холмами, И потоков бурных воды, ниспадающие с круч; На безжизненные скалы он бросает яркий луч: Крепостные стены встали, на утесы опираясь, И смельчак скользит над бездной, по отвесу вверх взбираясь. Он цепляется за камни, он по выступам ползет, Наконец, окна достигнув, он ломает переплет, Проникает в амбразуру и неслышною стопою Пробирается тихонько к потаенному покою. Сквозь решетки узких окон светит кроткая луна, Как в цветах переплетенных, в них запуталась она. И куда лучи проникнут, там полы белее мела, А в углах, где их не видно, сажа темени осела. Ткань, прозрачней паутины чудодея-паука, Вся блестя и колыхаясь, словно льется с потолка. Ткань готова оборваться, пасть под тяжестью бессчетных Переливчатых каменьев, самоцветов искрометных. Там, за пологом, принцесса, в бликах ласковой луны, На высоком, пышном ложе видит радужные сны. То, что лик ее округлый, как заря, лучист и светел. Сквозь струящиеся ткани мигом юноша заметил. Непослушная застежка расстегнулась над плечом, Тело девушки сияет в целомудрии своем. Золотые кудри смело разметались по подушкам, Голубою тенью жилки от висков сбегают к ушкам, А на лбу точеном брови изгибаются дугой, Их природа начертала неповторною чертой. И ресницы чуть трепещут, как густые опахала, И рука ее повисла так беспомощно, устало. Жаром юности тревожной грудь принцессы налита. Чуть дыханье приоткрыло непорочные уста, Несравненная улыбка шевелит их еле-еле, И рассыпанные розы увядают на постели. Он срывает тонкий полог, к ложу быстро подойдя, И слетают на пол брызги самоцветного дождя. Он глазам своим не верит, он исполнен восхищенья: Непостижна прелесть девы и очам воображенья. Над красавицей склонившись и, себя не помня сам, Припадает он губами к свежим девственным губам, А потом кольцо снимает с указательного пальца И… внезапно исчезает… Поищи теперь скитальца!

II

А наутро с изумленьем видит юная принцесса, Что ее бескровны губы и… оборвана завеса… Дева думает: «О, радость! Может быть, вчера ко мне Збурэтор [40] являлся смуглый, чтоб умчать меня во сне?»

III

Пусть о девах каждый судит благосклонно или злобно, Но красавица Нарциссу [41] сразу сделалась подобна: Увидав в зеркальной глади облик, влагой отраженный, Он пред ним застыл навеки и стоит завороженный. И любой, кто в это время королевну ни застал бы, Кто врасплох пред зеркалами вдруг ее ни увидал бы, Тот не мог бы не заметить, как она, собой любуясь, Глаз от стекол не отводит, и смущаясь, и волнуясь. Тот бы понял, что случилось, и вздохнул бы — как ни странно; Дева юная постигла красоту свою нежданно, — Образ вдруг пред ней представший, отраженный зеркалами, Со снопом волос лучистых и с бездонными глазами. Созерцая совершенство ослепительного тела, Королевна молодая вспоминает то и дело: «Я не знаю явь ли это, сон приснился ли чудесный, Но входил ко мне красавец чернокудрый, неизвестный. И с тех пор, о нем тоскуя, и с тех пор, томясь в разлуке, Я к пришельцу простираю умоляющие руки. То горюя, то внимая зову сладостной надежды, В волоса я одеваюсь, как в роскошные одежды. От любви, от ожиданья розовее стал румянец… Почему же не приходит снова милый чужестранец? Изгибая стан свой стройный, я пред зеркалом танцую… Разве где-нибудь найдет он краше девушку другую? Я люблю себя за то лишь, что меня любить он может. О мой рот! Смотри — не выдай то, что помыслы тревожит. Пусть никто о том не знает, даже он, мой друг любимый, Он, ко мне в покой вступивший силой чар непостижимой».

40

Збурэтор— крылатый дух любви в румынских поверьях.

41

Нарцисс— в древнегреческой мифологии — прекрасный юноша, влюбившийся в свое отражение в воде.

IV

Еженощно приходил он в час всеобщего молчанья, И принцесса просыпалась от горячего лобзанья. Дева юношу однажды удержала у себя, Поглядев в глаза с мольбою, начала шептать любя: — Нет! Останешься со мною ты, доныне чуждый счастью. Я стремлюсь к тебе всем сердцем, и полна я нежной страстью. Ты не думай, что на свете нет души тебе родной, Что бродить ты вечно должен тенью скорбной и немой. Ты не будешь жить отныне всем чужой и одинокий: Ты теперь мой добрый гений, мой избранник грустноокий. — Он садится с нею рядом, обнимает гибкий стан, Светом слов ее любовных лик принцессы осиян. Молвил юноша: «Впервые я глаза увидел сказки. Смысл речей твоих неясен, но я слышу трепет ласки. Блеску молнии подобен золотой желанный сон, Лишь тебя рукой касаюсь, мне тотчас же снится он. Счастлив я, когда ты смотришь все нежнее и нежнее, И твоих волос сиянье по моей струится шее; Счастлив я, когда, желая к сердцу милого прильнуть, Ты свое лицо положишь мне доверчиво на грудь; Счастлив я, когда целую кожу плеч твоих атласных И в твоем дыханье чую сладость наших чувств согласных; Счастлив я, когда в волненье даришь ты свои уста, И сердца в изнеможенье, и сбывается мечта». Им друг другу бы хотелось в этот миг сказать так много. Но любовь — плохой учитель цицероновского слога. Поцелуй — красноречивей всех обычных слов земных: И ликующим влюбленным в миг блаженства не до них. В темноте лицо принцессы обожгло румянцем алым, Волоса ее укрыли, словно брачным покрывалом.