Алгоритм счастья
Шрифт:
– А у нас спектакль отменили, - продолжает мама.
– И завтрашнюю репетицию. Вот отосплюсь!
Рита подходит к матери, садится перед ней на карточки, заглядывает в лицо.
– Мамочка, неужели ты ни о чем не слышала?
– Слышала, слышала, - улыбается мама.
– Увидишь, детка, все обойдется. Ну какие они правители, эти.., как их там... Смешное такое название...
– ГКЧП, - подсказывает Рита.
– Вот-вот, - смеется мама.
– С такими-то физиономиями... У нас их бы и в массовку не взяли, не то что на главные партии. Жаль, сорвали спектакль, да какой...
– И вдруг рука
– Почему?
– вскидывает голову Рита.
Тонкие пальцы матери касаются ее подбородка.
– Потому что ты еще дурочка, - певуче говорит мать, - а это взрослые игры.
– Никакие там не игры, - вырывается от матери Рита. Она оскорблена и возмущена.
– Ну пусть не игры, - легко соглашается с рассерженной Ритой мама. Все равно не ходи. Танки в городе... Подумать только! Что-нибудь да порушат.
– Почему?
– Тесно им потому что, - не очень понятно отвечает мать.
– Им подавай широкое поле... Танк в городе - что слон в посудной лавке.
– Ты всегда мыслишь образами, - ворчит Рита.
– Для певицы это не недостаток, - снова смеется мама, но лицо ее тут же становится опять серьезным.
– Ты еще только начинаешь жить, доченька.
Дай мне слово, что не пойдешь.
– Не дам!
– упрямо вскидывает голову Рита.
На телефонный звонок бросается как тигр: один прыжок - и она уже у аппарата.
– Рит, ты?
– кричит Олег.
– А у нас подкрепление! Прибыли автобусы, пригнали со стройки кран!
Баррикады теперь высоченные! Вот теперь они, пожалуй, уже преграда... И еще подвезли вагончики.
– Какие?
– Ну-у-у, туалеты... А то представляешь, во что превратится площадь?.. Коммерсанты раздают бутерброды... Но это так, пустяки. Главное - у каждого окна сидит снайпер. Основная защита - внутри...
У Риты от обиды перехватывает горло: такие события, а ее прогнали!
– Але, Рит, але!
– Слушаю.
– Включай "Эхо Москвы"! Ищи на средних волнах! Их то прерывают, то они снова в эфире. Все!
Пока! Бегу на смену.
К "Эху" прислушивается даже мама - правда, она закрутила уже бигуди. "Сегодня ночью возможна атака", - предупреждает радио, и Рита впервые видит, как мама крестится. "Может, не надо было мне уходить, - тревожится Рита.
– Так ведь велели!
Начнется что-то серьезное, а мы тут попадаем в обморок,.." И она ставит будильник на шесть утра.
– Я тебя не пущу, - слабо говорит мама, явно не веря в действенность собственных слов.
***
Полночи слушает Рита "Эхо Москвы", положив под подушку приемник. Сообщения тревожные, нервные: в Москву идут новые танки - на смену тем белобрысым мальчикам и их командирам, не очень решительным. Похоже, готовится штурм. "Ах ты, дурочка! Для танка это совсем не преграда, вспоминает Рита.
– А что преграда? Мы. Ты и я. И этот старик..." Там, у пятого подъезда, вместе с другими стоит против танков ее безоружный Олег.
– Они не решатся нас раздавить...
Но ведь в Китае решилась. И в Тбилиси. И в Вильнюсе... За прошедший день Рита узнала многое - то, что как-то проходило мимо ушей, скользило
по краю сознания. Значит, танки. А в них, наверное, уже не мальчики. И с этими танкистами никто, как с теми, вчерашними, не разговаривал, листовки им не давал... В три часа радио замолчало, и Рита мгновенно провалилась в глубокий сон. Казалось, только закрыла глаза, а уже утро, звенит, заливаясь, будильник. Тут же, еще не встав, включила "Эхо".– Поезжайте к Белому дому!
– призывал взволнованный голос.
– Смените тех, кто провел здесь ночь. Они замерзли, устали!
– "Значит, не было штурма. Слава тебе, Господи!"
Дождь льет как проклятый, как нанятый. Тихо, словно вор, Рита выскальзывает из постели, влезает в брюки, натягивает на себя свитер. Ничего себе август!
И тут входит мама. Боже мой, мама! Да она сроду раньше десяти не встает.
– Доченька, не уезжай, - жалобно просит она.
– Там страшно.
– Мне страшно дома, - отвечает Рита, и это правда.
– Там страх проходит: нас много.
– Что я буду делать, если с тобой что-то случится?
Мамины глаза наполняются слезами. И, глядя В эти полные слез глаза не помнит Рита, чтобы мама из-за нее когда-нибудь плакала, - не успев сообразить, что такое она говорит, Рита врезает матери ев всей жестокостью молодости:
– Ничего, у тебя есть твоя опера. И Аркадий Семенович.
Слезы высыхают сразу, будто кто стер их платком. Мама смотрит на дочь долгим взглядом.
– Спасибо. Утешила.
Она поворачивается к Рите спиной, идет на кухню.
– Я буду тебе звонить, - говорит ей вслед, сразу раскаявшись, Рита.
– Да-да, позванивай, - иронически отвечает мама.
Потом останавливается и пробует отговорить дочь в последний раз:
– Что, собственно говоря, ты можешь сделать? Ведь ты женщина.
– - Нужно присутствие, мама, - виновато объясняет Рита.
– И еще йод, бинты, вата - просили по "Эху".
Мама не говорит ничего, но когда Рита входит на кухню, кроме яичницы с колбасой, на краю стола все это для нее уже приготовлено.
– Мамочка!
– счастливо, восклицает Рита.
– Как я тебя люблю!
– Нет, дочь, не любишь, - неожиданно и страшно отвечает мать.
– И мне тебя очень жаль.
Она снова уходит - теперь уже из кухни В комнату. Последнее слово всегда за ней. "Она не может так чувствовать, - потерянно думает Рита. Она Просто обиделась за Аркадия Семеновича. И за оперу. Не правда, что я ее не люблю! А она? Она меня - любит?"
Рита не успевает додумать ужасную мысль до конца.
Входит мама, вынимает из буфета термос, наливает в него крепкий чай, сыплет, стараясь попасть в маленькое отверстие, сахар, ставит термос перед Ритой. Все это - молча.
– - Нет, мамочка, нет!
– бросается ей на шею Рита.
– Как ты можешь так думать?
– Хорошо, если мне это только кажется, - не глядя на Риту, сухо отвечает мать.
***
Эскалатор заполнен людьми, бежать невозможно, и приходится, сдерживая себя, стоять.
– Что ж за дождь такой несусветный?
– слышит Рита за своей спиной. Может, распылили какую аэрозоль? Как во Вьетнаме...
– А зачем?
– Чтобы нас разогнать. Ну уж нет, не дождетесь!
Тоже, значит, едут к Белому дому.