Аляска

– Нельзя. Увидят, сразу поймут, что взлом был. Охрана на уши встанет. А на то, что замка нет, внимания никто не обратит. Днем он на двери висеть не должен.

Дужка замка была толщиной с палец, а главное - изготовлена из прочнейшей стали. Хачик несколько раз с сильным нажимом провел по металлу ножовочным полотном. Я ожидала, что после этого на дужке появится глубокая бороздка. Но увидела лишь жалкую царапину.

– Ладно!
– угрожающе сказал Хачик.
– Мы еще посмотрим, кто кого!

И стал терпеливо водить по дужке ножовочным полотном. Я же обеими руками держала корпус замка: он не должен был колебаться под напором инструмента. Мокрая сталь скользила под пальцами, мне приходилось сжимать их изо всех сил. Хачик помогал мне левой рукой: придерживал ею дужку, а пилил правой. Ему было неудобно. Полотно несколько раз соскальзывало. Он пыхтел, выпячивал нижнюю губу, сдувал с лица капли дождя.

– На верстаке ножовкой в пять минут перепилил бы!
– глухо ворчал он.
– А так черт знает что получается!

У меня занемели руки. Я попросила:

– Давай отдохнем!

Хачик охотно разогнулся, раскрыл правую ладонь. Узкая металлическая полоса оставила на ней глубокий след, а мелкие зубцы - кровавые ранки на пальцах. Царапина на дужке так и осталась царапиной... Хачик размял пальцами ладонь, через силу улыбнулся:

– Во попали, да? Теперь только держись!

Он снова склонился над замком. Я - тоже. Наши головы соприкасались. Зубцы полотна легли на дужку и стали вжикать по металлу. Примерно через полчаса Хачик уже стонал от боли в ладони, а у меня стало сводить от напряжения пальцы рук.

– Нам нужно сменять друг друга, - сказала я, - а то покалечимся.

Хачик отдал мне ножовочное полотно и взялся за корпус замка. Я стала пилить дужку. Снова заболело больное плечо, а ведь я совсем о нем забыла...

Прошел час. За это время мы несколько раз менялись ролями. Хачик уже не ворчал, тем более не улыбался и не шутил. Я ничего не видела, кроме размеренного движения металлической полосы. Ничего не слышала, кроме бесконечного 'вжик-вжик'. Ничего не ощущала, кроме боли в руках. Моя правая ладонь была стерта в кровь.

Начинало светать. Сквозь тающие сумерки я теперь могла видеть стоящий поодаль недостроенный трехэтажный кирпичный дом, рядом с ним - самоходный гусеничный подъемный кран. Из-за дома выглядывал арочный металлический ангар...

Дождь затихал. Полотно углубилось в дужку замка на половину ее толщины.

– Попробуй сломать, Хачик, - прошептала я.
– Сил больше нет...

Он криво ухмыльнулся в ответ:

– Ты что... Это легированная сталь! Здесь на волосок ее останется, и то пилить придется!

Хачик выпрямился и часто замигал, сбрасывая с ресниц капли дождя. Он стоял напротив меня - мокрый, обессиленный, устало опустив руку с ножовочным полотном. Его нос и губы посинели от холода, голос звучал напряженно. Но я не видела в глазах Хачика ни злости, ни раздражения. Только усталость. И еще - стремление довести дело до конца.

Я вспомнила, что он говорил мне о мужской дружбе. 'Он просто исполняет свой долг, - подумала я.
– Без оценки, без рассуждений. Это для него то, что должно быть сделано, и все!.. Потому что он кавказец... Надо же! И ростом невелик, и статью не вышел, и всего лишь прапорщик. А ведь настоящий мужчина!'

Прошел еще час. Стало совсем светло. Дождь прекратился. Хачик со стоном нажал на ножовочное полотно, и оно прошло сквозь палец дужки насквозь. Я тут же отпустила замок: держать его больше не было сил.

– Все!
– выдохнул Хачик.
– Сколько времени?

Я посмотрела на свои верные 'непромокаемые' наручные часики:

– Пять утра.

– Через час в колонии подъем. Еще через полтора зеков на стройку поведут. Успеешь почиститься, обсохнешь.
– Он снял замок и распахнул дверь бытовки.
– Заходи!

В лицо пахнуло сырой затхлостью, запахом масляной краски. Я осторожно переступила порог. В помещении было не убрано. На полу валялись лопаты, ломы, испачканные бетонным раствором ведра. Возле окна стоял голый топчан. На нем красовалась куча грязной ветоши. 'Здесь что-то не так!
– пришла тревожная мысль.
– Отари не мог звать меня в этот бедлам! Он такой аккуратный, обязательно сделал бы уборку!'

– Эй... А мы куда надо пришли?
– дрожащим голосом спросила я.

Хачик молча встал рядом со мной и огляделся. Его взгляд уперся в две пары армейских сапог, что стояли рядом с топчаном.

– А это что еще такое?!
– воскликнул он.
– Ерунда какая-то...
– Он подошел к сапогам, внимательно их оглядел.
– Это охранники оставили, точно! Почему? Сушить? В казарме места нет?..
– Он с тревогой посмотрел на меня.
– Слушай, может, поэтому Отари и ключ не сумел оставить? Отобрали у него?

– Кажется, он здесь и не был, - хмуро ответила я.
– Иначе порядок бы навел...

Хачик выругался. Взял меня за руку.

– Я все узнаю сегодня, Оля! Пойдем. Утром солдаты за сапогами придут. Нельзя здесь оставаться.

Мы вышли из бытовки. Хачик, перед тем, как захлопнуть дверь, еще раз кинул взгляд на армейские сапоги и сказал обреченным голосом:

– Вот невезуха!..

Я опустила голову. Силы оставили меня. Господи, ну что же это такое? Значит, все, что мы сегодня пережили, - напрасно? Значит, Отари я не увижу?! Меня захлестнуло отчаяние. Нестерпимо заныло плечо, ему ответила саднящей болью израненная ножовочным полотном ладонь. На глаза навернулись слезы.

– Пойдем, Оленька, пойдем!
– не глядя на меня, звал Хачик и осторожно тянул за руку.
– Не расстраивайся, мы все исправим. Только давай сначала через КПП проползем!

Мне теперь было наплевать, выберемся мы со стройки или нет. Я не хотела ни о чем думать, шла за Хачиком, с трудом переставляя ноги. Он подвел меня к КПП со стороны глухой стены, заглянул за угол:

– Дверь открыта, бабка спит! Вставай на четвереньки, двинули!

Я так и не увидела старую Евдокию, бывшую надзирательницу женской колонии. Толкнула лбом решетку турникета и выползла из КПП...

Когда мы проходили мимо колонии, в ней резко завыла сирена.

– Подъем в зоне!
– прокомментировал Хачик.
– Через час моя смена... Выйду и тут же с Отари переговорю.
– Он заботливо приобнял меня за плечи.
– Все у него узнаю, слышишь? Вечером расскажу!