Анамнез декадентствующего пессимиста

Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый мир покорно нес тяжёлое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и обиженных. Перед его глазами проходила череда нелепых жизней и бессмысленных смертей, на которую он взирал со злым равнодушием. А люди просто гуляли по улицам и разговаривали друг с другом. Жизнь вовсе не должна была получиться именно такой, как сейчас. Думай не думай – по-нашему не будет. Впрочем, всё в порядке вещей, подумал он. Тут ничего не изменишь.

Хотелось чего-то особенного, и было странно идти домой спать. Гадательный билетик, гороскоп: «Через одну личность средних лет вы получите большую радость. Совершайте начатое дело. В трудный час вам помогут».

Мои и не мои дела переплелись во мне как тёплые тела. Хорошо, что у тебя неважно со зрением – ты меня не заметил на улице, я проходила мимо. Я тебя узнаю, но не с первого взгляда. Я стою. Вы проходите. Так и надо. Никто к тебе не едет, не спешит. Всю дорогу грустно слушала, улыбаясь весело. Приехав домой, заметалась по квартире, как брошенная в банку рыбка. Когда, в мыслях о тебе, вдруг встанет посреди комнаты, забудет, зачем пришла. С волнения не уснёт.

Она ушла из моей жизни, и я обнаружил, что многое во мне самом тоже исчезло навсегда. Как после отлива волна непременно уносит что-нибудь с берега за собой. Мне остался лишь пустой, бессмысленный мир, в котором все искажено, и вещи потеряли свое истинное значение. Холодный, сумрачный мир. То, что было у нас с ней, в этом новом мире уже невозможно. Я это знал. У каждого человека так: ты можешь получить что-то особое от судьбы только в какое-то определенное время своей жизни. Это будто крошечный язычок огня. Люди осторожные, внимательные и удачливые способны его сберечь, раздуть из него большое пламя и потом жить, подняв высоко над головой уже факел с этим огнем. Но если хоть раз его потеряешь, больше он к тебе никогда уже не вернется. Я потерял не только ее. Вместе с нею я лишился и этого драгоценного пламени.

Мой друг, она знает меня чуть-чуть, ещё она нежна совсем + скучаю иногда. А иногда и совсем не скучаю, но помню. Она – друг + она знает меня чуть-чуть. Просто среди имён различных решил её спросить-отыскать любовь, а получилось – лишь потерял. И лучший мой друг тоже почти пропал, с ним лишь письма редкие свистят, и память + пришедший – ты мой друг, ты знаешь меня чуть-чуть. Мне редко удавалось застать тебя в эфире, но всегда приятно, ты княжна там, а я сударь здесь всегда был. И вся моя колючесть к тому и сводится, что я сударь. Да, сложно + но еще сложней судьба, по ноткам которой мы играем. Конечно, это я завёл весь театр, драмы, но + что сказать? Прости. И ничто не поможет. Ты мне друг? Ты знаешь меня? Чуть-чуть? Я много думал, но мало помнил, о чём с тобой беседы я вёл? Понятно – жизнь, дела, года, и имена, мечта + а потом? Стёрто. Теперь я смелый, теперь вопрос: "Скажи, насколько больше/меньше семечки арбуза твоя мысль обо мне?".

Я признал, что вернуться она могла только таким способом: всплыть сквозь суету буден, сквозь пошлую городскую сутолоку, сквозь бытие, привычное и пресное, как хлеб. Я был рад видеть её. Встреча с ней напомнила мне начало моей жизни, которое, несомненно, было лучше её продолжения.

P.S.: "Что ж, теперь, когда мы увидели друг друга, – сказал Единорог, – мы можем договориться: если ты будешь верить в меня, я буду верить в тебя! Идёт?"

Тогда мы заводили, не спеша, полубеседу, полуразвлеченье: "Послушай, если сможешь, – она вдруг говорила, – пошли в воскресенье хоть в кино или куда захочешь. Я вижу, вы любите книги. Это всегда заметно по тому, как люди их держат… Твой трагический смех, который я дома пародирую.

Глава 31. Заколдованность

Прав был критик Г., говоря, что они ещё не знают, как вы вредоносны – растлите надеждой и бросите. И вот, бросаю, оставляю на берегу машущих платочками и отплываю, сам не знаю, куда. Вон, позавчера пришло письмо: «Чрез вас лукавый вещает не окрепшим умам, под соусом повести». И знаешь, твоя отвага для подростков – снотворна, потому что нега – первая бесконечность, как запах земли в причёске.

«Крайне страстные, и то, что они желают, они склонны наиболее яростно искать; тревожные, даже и очень беспокойные, недоверчивые и робкие, завистливые, злобные, временами расточительные, временами запасливые, но по большей части жадные, ворчливые, изнеженные, неудовлетворённые и всегда жалующиеся, недовольные, капризные, мстительные, легко тревожные и пирующие в своих фантазиях, нелюбезные к речам или склонные к грубой речи, но строгие, скучные, печальные, суровые, себе на уме, очень настойчивые и, как изображена меланхолия в виде печальной женщины, опирающейся рукой на раскрытые книги, пренебрегают обычаем и одержимы поэтому гордыней, мягкие, пьющие; и ещё – глубокого постижения, превосходного понимания, мудрости и остроумия».

«Развращенность столь опасна, столь деятельна, что целью обнародования их чудовищной философской системы становится лишь одно – распространить и за пределы их жизней все совершенные ими преступления; сами они уже не могут это сделать, но зато могут их проклятые писания, и сия сладостная мысль утешает их в отказе от всего существующего, к которому их вынуждает смерть».

«Не скрою от вас, что у меня грустное чувство вследствие того, что вы "от сует всех отчалю", – говорит она просительно. Путает фразы, лицо её принимает плачущее выражение. Оказывается, когда она жалеет, глаза у неё становятся грустными-грустными.

«Не замыкайся, не уходи в себя, – умоляет его жена. – Ты напугал меня. Скажи, что всё это неправда. Ты часто говоришь что-нибудь просто так. Скажи, что это неправда».

Голос её был слабенький, совсем бумажный. Сколько людей выходит в ларёк за папиросами и не возвращается к жене. Помнишь, я говорил тебе, что мы с тобой в заговоре против всего мира.

– Он заблудился, заблудился, и как его расколдовать, я не знаю. Самое нежное в мире не остановит его.

Но, неисправимый, он толковал своё. То ли некая добрая фея надо мной ворожит…

– Стремясь расколдовать его, ты лишь переколдовываешь. К тому же время, которое всё расставит, в конце концов, на свои места…

Она постоянно старалась рассеять его мрачные мысли, ей и в голову не приходило, что он только этими грустными мыслями и может спастись.

«Вы как-то слишком много стали думать обо мне», – он улыбнулся, как большой, самодовольный кот, который, играясь с мышкой, ненароком приручил её.

– Если б я только знала, в чем виновата. Что я сделала. Бесполезно, бесполезно. Изменить я ничего не могла и мне приходилось с этим мириться и надеяться, что время, которое так много меняет, может быть, изменит и тебя… не тебя, а того, кем ты стал. Не за то, кто ты, а за то, кто я, когда я с тобой…

– Больше я его не трогаю, боюсь, как бы не вывести его из себя… нравится ему быть как во сне, ну и ладно!.. бог с ним… Как к его силе не ревновать?

Гудящая хризантема газовой плитки. Ведущая в пустоту лесенка из лежащих друг на друге трёх кусков чёрного хлеба.

– Извини, – ещё раз прошептала мне на ухо она. Затем отстранилась. – Я, бывает, и сама перестаю понимать, что к чему. Плечи мои задрожали.

– Не надо, просто не тот период, – сказал он тихо.

– Не тот, – согласилась я, с неожиданной легкостью проходя сквозь игольное ушко.

Глава 32. Во все тяжкие

Она всегда говорила, что меня трудно понять, всё время жаловалась на это. Может быть, человек не так нуждается в любви, как в понимании? Я так нежно понимаю тебя, но поступаю как дворник. Я одобрял одно, а следовал другому… Слышу, неужели и вправду каждый перед другим виноват? А сказать нужно так много, что я не могу сдерживать себя. Поэтому человек не может в конце концов не услышать другого человека, если тот очень-очень захочет, ведь его мысли всегда открыты мыслям других, его творчество открыто творчеству других, его любовь открыта любви других. Какая радость, когда человек что-то слышит.