Анамнез декадентствующего пессимиста

Такие девушки умеют держать паузу, слушать паузу и вообще не спешить никуда. С ними не обязательно поддерживать разговор, можно просто смотреть друг на друга, словно играя в простую игру: ну, какая ты? ты красивая, да? и смотришь на меня? а зачем? И она тебе отвечает на все эти вопросы, ничего не говоря.

«Странно» – сказала она и протянула руку. – «До свидания, не забывай меня», – сказала рука. – «Спасибо Вам». – «За что?» – «Не знаю», – она взяла мою руку в ладонь, пожала, но не отпустила. – «Ни за что. Просто ты сам по себе мне дорог» – говорила её рука. Потом ещё что-то добавила, но я не понял.

И сразу я почувствовал в ней существо близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза я видел уже когда-то в детстве, в фотоальбоме.

Ей чудилось, будто его столь внимательные к ней глаза могут смотреть на неё непросто, по-иному, мужским взглядом, о котором она до сих пор даже не подозревала.

Он галантерейно пожимает ей руку и тоже смеется. Непринуждённо, по-дружески, будто знакомы с песочницы… "Пойдём, – произнёс ты, тронув меня за локоть. – Пойдём, покажу тебе местность, где я родился и вырос". Ты так осторожно это говоришь, – сказала я, – как будто боишься обидеть кого-то.

"Никакая цель, никакое вожделение и никакое предчувствие не стоят между Я и Ты. Бог как раз тогда подстраивает встречу, когда мы… Всякое средство есть препятствие. Лишь там, где все средства рассыпаются в прах, происходит встреча.

Здесь существенно, что он смотрит ей вслед так же долго, как она от него уходит, а застывает так же мгновенно, как она оглядывается. В таком шатре из ответно-встречных поворотов и взглядов уже можно жить, а что произойдет потом, какая любовь у них начнется, или кто кого погубит, – дело воображения…

Чего не бывает под луной? Бывают "потопы, огни, мечи, трусы" (молитва к Иисусу сладчайшему), бывают и добрые встречи. Ведь тебя не предвещали линии судьбы на моей ладони, ты не была предсказана мне гаданием на кофейной гуще, ты не появлялась в зеркалах моего одиночества… Душа все предчувствует, но предсказать не может. А тебе не внушает отвращения мысль, что мы могли бы никогда и не встретиться? – Есть немного. Кстати, когда и где мы познакомились? Не помню. А где вообще можно встретиться с людьми в такой дыре, как наша?

Жаль оставлять в глазах толпы… Как, однако, вам всё известно обо мне! Зато вам никогда не угадать тех слов, с которых началось наше знакомство. «Синьора, вы для меня слишком роскошны, а я слишком витиеват для вас». Слишком чудесна и слишком одна. Как предложить свою любовь фее, которая смеётся над вами?

– Я слышала, что вы интересный человек, и пришла познакомиться. Ничего не имеете против? – Очень польщен, милости прошу. Только должен предупредить, что слухи, дошедшие до вас, вряд ли правильны: ничего интересного во мне нет.

– Ты подошёл ко мне со спины, положил голову мне на плечо и сказал: "Не прогоняйте меня, если я вам не понравлюсь, пожалуйста". – Ты взглянула на меня, некоторое время поколебавшись, а затем решила, что мне можно доверять.

– Не можете ли вы из своей прелестной особы составить мне приятнейшую компанию? А потом, не в силах согнать с лица глупейшей улыбки, я сказал тебе: "Понимаю, как я вам противен, но…" – что было дальше, не так уж и важно. Правда, ничего?

Первое время она все приглядывалась к нему. Она сперва так смущалась, что все смотрела куда-то вдаль. Потом стала отвечать смелее: «Мне так хорошо, мне хочется болтать страшные глупости!». Потом становилась сомнамбулична, и шла, клоня голову на мое плечо.

Мы говорили, и когда она спрашивала о чём-нибудь, то заходила вперёд, чтобы видеть моё лицо. Им важно было обо всём друг другу рассказать. Их слова были просты, как на кухне. Что бы я не начинал говорить, ее глаза кивали мне в ответ. Мы говорили о том, что считали хорошим. Мы могли говорить друг другу совершенно что угодно. Потому что говорить с матерью – всё равно что с кошкой советоваться. Потому, что он шёл рядом и мурлыкал что-то задумчиво…

Раз ты так красиво говоришь, тебе бы открытки сочинять. Простите, – перебила я, желая показать свою учёность, – но ведь в сутрах говорится, что самым драгоценным является человеческое рождение, поскольку только человек может достичь освобождения. Разве не так?

О твоем существовании я узнала около 16.30. Сейчас всего 17.15, а ты уже сумел удивить меня, поразить, заинтересовать, растрогать, вызвать зависть, опечалить и обрадовать. В последнее время у меня мало переживаний, оттого я острей воспринимаю подобные чувства. Ты был прав, когда сказал, что ни в каком совете я не нуждаюсь. Мне попросту надо было высвободить это из себя, кому-то рассказать. Теперь я даже знаю, что меньше всего я хотела бы рассказать это тебе. Кроме того, это вдруг стало слишком банальным, чтобы тратить на это твое время.

Какая странная алхимия наших отношений. Милый подснежный друг, запомни, я на тебя не сержусь, ведь в наши отношения вмешалась метафизика. Может, я устану или обижусь, но никогда-никогда не покажу вида. Разве этого недостаточно для того, чтобы присмотреться и не расставаться?

Честно говоря, ее основания рассчитывать на мою благодарность столь многочисленны, что было бы даже скучно все их перечислять. Приятно заметить столь нежное сердце в столь в таком в общем как вот Вы. Кому же другому, как не Вам, сказать мне всё это? Мне кажется, – хотя, может быть, нескромно так говорить, – что у нас с вами удивительное сходство характеров. Позвольте мне также Вам сказать, что никогда ещё у меня не было такого мягкого, нежного друга, как Вы. Только обещайте, мы не будем с вами никогда целоваться. – Обещанья не даю, но обещаю.

А помнишь, как я тогда сказала: "давай напьёмся и будем целоваться…", а ты так обрадовался, что у меня зачесались глаза. Потом ты разочаруешься, потом ты привяжешься, и мы будем дружить всю жизнь.

Ее губы были не полными, но очень мягкими. Она целовалась расслабленно, как-то нерешительно, как будто рот ее не мог выбрать себе место, чтобы задержаться. Он скользил по моему телу, как новичок на роликовых коньках. Я всегда надеялся, что он где-то, наконец, остановится и почувствует себя как дома, приведя меня в экстаз, – но он все куда-то слишком быстро ускользал, так и не найдя себе места; он ничего не искал себе, кроме равновесия, как будто его влекла не страсть, а банановая кожура. Один Бог знает, что сказал бы обо всем этом Ф. Он сказал: – Ничего между собой не связывай.

…Теперь я догадываюсь, зачем носили паранджу. Она имела значение занавеса в театре, который раздергивался в редкие дни спектакля. За четыре часа, что мы почти молчали и только смотрели друг на друга, я совершенно уверился, что лицо – окно, подобие иллюминатора, откуда можно выглянуть, куда возможно войти, а также откуда льется на землю мягкий свет.

Вы – потаённый, а я – дура. Вспомните, я улыбалась, была милой, доброй и славной.

Она – особенная. Вроде дурочки. Не очень я её люблю, всё-таки – своенравна. Когда она очутилась совсем рядом, я стал делать ей знаки, словно давая понять, что я её узнал. Она посмотрела на меня, как на зверя, нисколько не польщённая, но всё-таки несколько заинтересованная. Мы как-то разговорились, поскольку ты знал о прошлом больше, чем я. И по мере того как мы переходили от темы к теме в поисках точного смысла, точного выражения…