Анатомия «кремлевского дела»

Можно видеть, что, находясь на нелегальном положении, Хачатуров времени не терял и бездельем отнюдь не страдал. Кроме добычи паспорта для своей возлюбленной он развил бурную деятельность еще на двух направлениях. Особый интерес вызывает “связь” с З. Л. Михайловым-Шофманом, поскольку именно она, по всей видимости, являлась для Хачатурова источником средств к существованию. В спецсообщении, направленном Сталину заместителем начальника Особого отдела ГУГБ НКВД М. С. Горбом 9 сентября 1935 года, Михайлов-Шофман назван “помощником представителя прессы Херста в СССР” – этим представителем на тот момент был Линдсей Пэррот, московский корреспондент информационных агентств “Интернэшнл ньюс сервис” и “Юниверсал сервис”, входивших в “газетный трест” Херста. Чекисты, естественно, обвиняли Михайлова в шпионаже в пользу США. Беспартийный Михайлов до революции, как и Хачатуров, был меньшевиком, а в годы Первой мировой войны эмигрировал за границу. Неизвестно, когда именно он вернулся на родину, но большим доверием у новой власти явно не пользовался – как указано в спецсообщении, в 1925 году он уже отбывал ссылку за шпионаж. Ясно как божий день, что помощником Пэррота устроиться без помощи “органов” он бы никак не смог. Ведь еще в 1934 году заведующий отделом печати НКИД К. А. Уманский называл Пэррота одним из “недружественных инкоров, пользующихся любым поводом для устных и письменных гадостей” [1146] . Так что, как и в случае с Бенгсон, если Михайлов на кого и шпионил, то на родные “органы”, которые, без сомнения, поручили ему приглядывать за Пэрротом. Но кроме шпионажа приходилось и в самом деле Пэрроту помогать – ведь этот настырный корреспондент все время требовал новые и новые материалы. Для этого были у Михайлова и источники – Е. Л. Бернштейн-Янтарев, П. Э. Шенберг, Д. П. Агатов и М. И. Хачатуров. Вероятно, Михайлов платил им за составление обзоров советской прессы; при этом лишь Янтарев в описываемый период имел постоянную оплачиваемую работу – он служил ночным редактором газеты “Советская торговля”. Остальных троих М. С. Горб назвал людьми без определенных занятий. Однако известно, что П. Э. Шенберг в прошлом работал в японском телеграфном агентстве, одновременно являясь негласным сотрудником ОГПУ [1147] . Но вместо того, чтобы наблюдать за японцами и исправно доносить на них “органам”, Шенберг подружился с японским журналистом Отакэ Хирокити из другого агентства и по-дружески открылся ему, что работает на ОГПУ. Это стало известно коллеге Шенберга Р. Н. Киму, который быстро настрочил донос, и Шенберг был на 5 лет отправлен в ссылку, откуда вернулся незадолго до своего второго ареста. Не исключено, что и с Янтаревым и Агатовым происходило нечто подобное. Неудивительно, что Михайлов-Шофман и четверо его помощников (включая Хачатурова) при первой же возможности стали легкой добычей “органов”, которые периодически чистили и прореживали корпус своих сексотов. Чекисты предсказуемо обвинили “журналистов”, которые теперь именовались “агентами”, в шпионаже и измене родине. Обвинение строилось на том, что Михайлов с помощью своей “агентуры” якобы передал Пэрроту

1146

Советско-американские отношения 1934–1939 гг. (Россия ХХ век. Документы). М.: МФД, 2003, с 178.

1147

Куланов А. Е. Роман Ким. М.: Молодая гвардия, 2016, с. 125.

для американской разведки шпионские сведения о строительстве подводного флота на Дальнем Востоке, о конструкциях подводных лодок и радиусе их действия, о постройке стратегической железнодорожной линии вдоль реки Амура и об имевших место контрреволюционных настроениях в рядах Красной армии [1148] .

А также

клеветнические, контрреволюционные материалы о тов. Сталине, которые были опубликованы и использованы прессой Херста для антисоветской кампании в Америке [1149] .

1148

Лубянка. Сталин и ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь 1922 – декабрь 1936. М.: МФД, 2003, с. 687.

1149

Там же.

Михайлова приговорили к высшей мере наказания, но удивительным образом его делом занялось Политбюро, и расстрел был заменен на 8 лет лагерей (позже, в 1938-м, он все равно был расстрелян). Дальнейшую же судьбу Хачатурова можно проследить по воспоминаниям его дочери, Н. М. Пирумовой, которой в 1992 году разрешили частично ознакомиться с делом отца. Оказалось, что на следствии в 1935 году Хачатуров не стал запираться, признал все обвинения в контрреволюционности и шпионаже – теперь уже чекисты и его предыдущий приговор считали вынесенным за контрреволюционную деятельность. Получив новую “десятку”, Хачатуров был отправлен в лагерь. В лагере в 1937 году завели на него новое дело, закончившееся расстрелом. Как можно понять из воспоминаний Пирумовой, записанных американским историком, приставленный к Хачатурову лагерный стукач донес оперчасти, что Михаил Иванович надеется на освобождение, которое каким-то образом обеспечит ему из-за границы Эльза [1150] .

1150

Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History, Volume 1, Number 3, Summer 2000 (New Series), p. 514.

141

Прибыв в Харьков, Енукидзе с сентября 1935-го по февраль 1937 года занимал должность директора Харьковского областного автогужевого транспортного треста. Серые холостяцкие будни скрашивала ему Тамара Лицинская, переехавшая вслед за Авелем Сафроновичем в Харьков из Москвы, оставив детей на попечение матери. К июньскому пленуму ЦК 1936 года Енукидзе подготовил заявление о восстановлении в партии. Оно, собственно, было готово и к декабрьскому пленуму, но тогда руководство сочло преждевременным рассмотрение этого вопроса. Теперь же заявление было рассмотрено, и пленум с подачи вождя вынес иезуитское решение: снять запрет с восстановления Енукидзе в партии, но решение этого вопроса передать на усмотрение низовых парторганизаций – как будто те могли решить такой вопрос самостоятельно. Просто Сталину было чуть легче и удобнее диктовать свою волю какой-нибудь низовой парторганизации, нежели пленуму ЦК.

В итоге спустя три месяца, 7 октября 1936 года, при рассмотрении заявления Авеля Сафроновича на заседании бюро Харьковского обкома “было предложено от приема Енукидзе в партию воздержаться”. Сверх того, Енукидзе был обвинен в “неразборчивом отношении к людям” и “в замазывании своих отдельных ошибок, в частности по вопросам истории Закавказских парторганизаций” [1151] . Так бесславно закончились попытки Енукидзе вернуть себе былой статус, хотя бы частично.

1151

Филиппов С. Г. Руководители центральных органов ВКП(б) в 1934–1939 гг.: справочник; [под общ. ред. А. Б. Рогинского]. М.: Политическая энциклопедия, 2018, с 37.

142

О том, как протекала жизнь узников тюрем особого назначения, можно получить некоторое представление из писем Лёны Раевской матери, опубликованных в 2016 году ее родственниками. Конечно, письма рисуют далеко не полную и крайне однобокую картину быта заключенных, но в этом виновата не Лёна, а жесточайшая тюремная цензура. Заключенным категорически запрещалось сообщать в письмах любые сведения о тюремном режиме, об обстоятельствах своего дела, о сокамерниках. Каждое письмо на волю и с воли тщательно просматривалось цензором, в том числе на предмет обнаружения шифра или тайнописи, и при этом безжалостно вычеркивались любые строки, в которых цензор усматривал намек на запрещенную информацию. Поэтому заключенный в переписке со своими родственниками вынужден был ограничиваться описанием бытовых мелочей положительного или нейтрального свойства.

Перед отправкой на этап осужденных Военной коллегией перевели из внутренней тюрьмы НКВД в Бутырскую тюрьму и предоставили свидание с родственниками (к Лёне на свидание пришла мать с сыном). Лёне предстояло отбывать срок в Верхнеуральском политизоляторе. Первое письмо оттуда она написала 18 августа 1935 года, через три дня после прибытия. В нем она рассказала, что 2 августа, получив передачу и деньги от матери, переданные 31 июля и накопившиеся на ее тюремном счету ранее,

была взята на легковую машину, и мы все впервые увидели Москву. Радости опять не было границ [1152] .

1152

“Вспоминай меня, глядя на небо…” “Кремлевское дело” и процессы 1930– х годов в судьбе семьи Урусовых – Раевских. Письма. Дневники. Документы. М.: Русский путь, 2016, с. 57 и далее.

Осужденных женщин привезли на вокзал для дальнейшего этапирования в Верхнеуральск.

Уехала с Казанского вокзала вечером. В дороге покупали ягоды, овощи, молоко, мясо, горячие блюда, семечки. На остановках нам собирали букеты цветов… Доехали до места в тринадцать дней, очень незаметно, т. к. разговаривали и питались круглые сутки…

Как будто ехали на отдых в Крым. Возможно, Лёна не хотела расстраивать мать унылым тоном повествования и поэтому старалась бодриться, да и за время, проведенное в следственной тюрьме (где переписка с волей запрещалась), набралась арестантского опыта. В итоге описание жизни в уральской тюрьме получилось почти идиллическим:

Здесь каждая вещь нужна, как и в Москве, устраиваемся как дома… Я первое время ничего не буду делать, отдыхаю, за три дня очень загорела, играем в теннис и волейбол, устраиваем коллективную физкультуру, бег, а то я очень засиделась… Мне собрали цветов со своих гряд, они стоят у меня на столике… Моемся без конца… Для занятий почти все есть, учебники, книги. Совершенно нет тетрадей и бумаги, и купить нельзя. Я получила разрешение на одну присылку бумаги и тетрадей из Москвы… Денег, имеющихся у меня, хватит надолго. Здесь можно выписывать за деньги многие продукты и разные вещи и мелочи. Постараюсь этим не пользоваться, только если очень соскучусь без сладкого или масла и молока. Я пока совсем здорова, так что масла и молока получать бесплатно по состоянию здоровья не буду. Начавшийся диатез сейчас быстро проходит от солнца и изобилия воды. Завтра начинаю лечить зубы, в аптеке лекарства все есть… Газеты и журналы получаем все выходящие…

Попала Лёна, по-видимому, в одну камеру со своими подельницами. Точных данных об этом нет (заключенным запрещалось делиться подобной информацией в письмах), но по некоторым фразам можно строить определенные догадки. В одном из писем (от 24 октября 1935 года) упоминается некая “Зина”, которой по состоянию здоровья назначили молоко. В другом письме, написанном годом позже, 24 октября 1936 года, говорится про “именинный день” в камере (именины Зинаиды). Публикаторы писем Лёны делают предположение, что Зина – это подельница Лёны З. И. Давыдова. В еще одном письме (от 18 мая 1936 года) говорится о “камерной поэтессе” – это может быть намек на Екатерину Муханову, которая, как мы знаем из материалов следствия, еще до ареста писала “упаднические” стихи, конфискованные при обыске у нее в квартире.

В августе 1935 года в Верхнеуральском политизоляторе досиживал свой срок троцкист А. И. Боярчиков. Он оставил воспоминания, которые с точки зрения исторической точности мало чем отличаются от чекистских протоколов. Однако его рассказам о тюремном быте доверять все-таки можно, ибо они лишены сенсационности. Боярчиков сообщает, что тюремные камеры были рассчитаны на 10 человек. Также описывает он относительно свободные порядки, царившие в тюрьмах особого назначения при Ягоде:

У вновь прибывших в изолятор вызывала удивление система добрых отношений заключенных с администрацией тюрьмы. Если за воротами тюрьмы в то время за нечаянно оброненное слово прятали людей в тюрьму, то в изоляторе за каменной стеной была свобода слова, фракций, группировок, партий и печати (рукописной). Политический режим в Верхнеуральском изоляторе напоминал политический режим после февральской революции 1917 года, когда в стране была всеобщая и полная свобода. Все камеры в Верхнеуральском изоляторе, а также все тюремные дворы в часы прогулок заключенных были свободным государством в государстве без свободы. На прогулках во дворах и в камерах тюрьмы все заключенные свободно собирались на собрания, где выступали представители противоборствующих групп и фракций. Именно свобода слова и собраний в изоляторе разбила оппозицию на многочисленные группы и течения… В дни праздников мы выходили на прогулки с красными знаменами (из белых тряпок, выкрашенных марганцовкой) и пели песни революции, после чего все собирались в один круг и начинали митинг, на котором выступали лидеры противоборствующих групп… Особняком от всех стояли сионисты [1153] .

1153

Боярчиков А. И. Воспоминания. М.: АСТ, 2003, с. 187.