Анатомия «кремлевского дела»

То есть имели место чисто бытовые разговоры о “тяжелых материальных условиях”, как метко выразился Горький.

Председатель: (к Раевской) А вы отрицаете?

Раевская: Я абсолютно отрицаю.

Председатель: Вы знали, что Розенфельд антисоветски настроена?

Раевская: Нет, ее убеждений не знала. Узнала только из обвинительного заключения.

Председатель: А чем объяснить, что Розенфельд об этом говорит?

Раевская: Я не помню, я не только с ней никогда не говорила, а ни с кем никогда не говорила.

Председатель (к Мухановой): Вам известны антисоветские взгляды Раевской?

Муханова: Нет, о Раевской только слышала от Розенфельд, а лично с Раевской никаких бесед не вела [1116] .

1116

Там же.

Хороша участница группы, о настроениях которой руководитель знает лишь понаслышке от другого члена группы.

Председатель: Вы не вели с Раевской никаких бесед о террористических намерениях?

Муханова: Нет.

Председатель: В связи с чем вы говорили Розенфельд о настроениях Раевской?

Муханова: Не помню.

Председатель: Не в связи с группированием вокруг себя а[нти]с[оветски] настроенных лиц?

Муханова: Помню хорошо, что Розенфельд это говорила, но в связи с чем, не помню [1117] .

1117

“Вспоминай меня, глядя на небо…” “Кремлевское дело” и процессы 1930– х годов в судьбе семьи Урусовых – Раевских. Письма. Дневники. Документы. М.: Русский путь, 2016, с. 220.

Каким образом на основе таких “изобличающих” показаний можно вынести суровый приговор – секрет, известный лишь советской юстиции.

В конце судебного следствия, 27 июля, подсудимым предоставили последнее слово. Лёна, видимо, все еще надеялась на чудо – суд убедится в абсурдности обвинений и, может быть, вынесет ей мягкий приговор, переквалифицировав обвинение на менее тяжкое.

Раевская: Я еще могу сказать, что виновной себя ни в чем не признаю, в отношении к[онтр]р[еволюционной] тергруппы, существовавшей в библиотеке, я ее замыслов, к[онтр]р[еволюционных] разговоров не знала, я узнала только на предварительном следствии, даже частично из обвинительного заключения. Что касается голословного заявления Нины Александровны, что я с ней вела к[онтр]р[еволюционные] разговоры, о которых она не помнит, очевидно, она их и не может помнить, потому что их не было и не могло быть. Что касается смыкания, как сказано в обвинительном заключении, с участниками этой группы, то я ни общих разговоров, ни дружбы ни с кем из участников этой группы не имела. В отношении распространения моих клеветнических а[нти]с[оветских] слухов – мне никогда не приходило в голову их распространять. В отношении “дворянского гнезда”, т. е. заметки в стенгазете, там моя фамилия не фигурировала. И я хотела сказать еще относительно моей работы в Кремле. Лица, меня рекомендовавшие и принимавшие на работу, знали о моем происхождении. Еще я хотела сказать относительно того, что антиобщественную роль в Правительственной библиотеке я никогда в жизни не играла, хотя я служила недолго в библиотеке, но с самых первых и до последних дней я была застрельщицей самых лучших начинаний, учебных, служебных, в общественной жизни, и думаю, что заслужила доверие, которое мне было оказано сотрудниками. Больше ничего не хочу сказать [1118] .

1118

Там же.

Согласно справке, подготовленной в 1989 году Прокуратурой и КГБ СССР, лишь 6 человек (Н. Б. Розенфельд, Н. А. Розенфельд, Е. К. Муханова, М. К. Чернявский, Г. Б. Синани-Скалов и А. А. Гардин-Гейер) полностью признали на суде свою вину, то есть распространение антисоветской пропаганды и “террористические намерения”. Именно с ними следователи серьезно “работали” во время следствия, грозя расстрелом в случае отказа от дачи показаний. На остальных нажимали меньше, зря сил не тратили. В итоге еще 16 человек признали лишь пассивное участие в антисоветских разговорах (то есть сплетнях о личной жизни руководства – среди них брат и сестра Синелобовы, В. Г. Дорошин и В. А. Барут), а 14 человек вообще не признали своей вины (Л. Б. Каменев, военные из комендатуры Кремля П. Ф. Поляков, И. Е. Павлов, И. П. Лукьянов, библиотекарши Е. Ю. Раевская, З. И. Давыдова, П. И. Гордеева, А. И. Конова, “белогвардейцы” Л. А. Воронов, С. А. Руднев, А. И. Сидоров, а также В. И. Козырев, Н. Б. Скалова и секретарша Енукидзе Л. Н. Минервина). Но при вынесении приговора это учтено не было. Военная коллегия Верховного суда приговорила всех сознавшихся к десяти годам заключения в политизоляторе – за исключением А. А. Гейера, которому дали 8 лет, и М. К. Чернявского, получившего расстрельный приговор. Как уже говорилось, вопреки постановлению Политбюро приговорили к расстрелу и Алексея Синелобова. Остальные получили сроки тюремного заключения от двух до десяти лет. Каменев, как известно, получил 10-летний срок с поглощением прежнего, 5-летнего. Все, кто получил более двух лет, подлежали поражению в правах на 3 года, а у приговоренных к более чем четырехлетнему заключению или расстрелу конфисковали лично им принадлежавшее имущество [1119] .

1119

Там же. С. 221.

Остальные проходящие по “кремлевскому делу” обвиняемые не удостоились даже формальной судебной процедуры. Рассмотрение дела на ОСО происходило в отсутствие обвиняемых. Сергей Раевский в своих мемуарах так описывает свое “осуждение”: его вызвали из общей камеры с вещами, перевели в маленькую двухместную камеру. Там он провел ночь.

Наконец повели меня в комендатуру, где сидел энкавэдэшник с двумя шпалами на петлицах.

– Раевский? Имя-отчество?

Отвечаю. Чин продолжает:

– Раевский Сергей Петрович, сотрудник Института стали. Решением Особого совещания НКВД вы приговорены за контрреволюционную деятельность к пяти годам заключения в концлагерь Ухта. Распишитесь здесь! [1120]

1120

С. П. Раевский. Пять веков Раевских. М.: Вагриус, 2005, с. 481.

И отправился Сергей Петрович по этапу в Ухтпечлаг вместе с подельниками А. И. Мячиной и ее мужем, П. Н. Мячиным, И. А. и А. П. Дьячковыми, И. К. Долговым, М. А. Прохоровым, К. К. Мухановым, В. Я. Головским, Я. В. Апушкиным, А. М. Гусевым и своим тестем Ю. Д. Урусовым.

136

Некоторые исследователи (в частности, Светлана Лохова) сомневаются, что Алексей Синелобов был расстрелян. Теоретически расстрельный приговор могли “приостановить”. Приостановка приговора производилась после его вынесения судом и даже после составления расстрельного списка, передаваемого для исполнения коменданту Военной коллегии И. Г. Игнатьеву; при этом факт приостановки исполнения приговора отражался в акте о приведении приговора в исполнении. Однако, как правило, эта негласная процедура применялась к тем, кому чекисты хотели отсрочить расстрел с расчетом временного использования этих лиц в качестве внутрикамерных агентов-провокаторов (“наседок”). Алексей Синелобов, судя по протоколам его допросов, практически отказался сотрудничать со следствием, и его расстрел напоминает скорее чекистскую месть. Ведь не было никакой необходимости задействовать сложную процедуру вопреки решению Политбюро, если результатом все равно бы стало выполнение этого решения. В любом случае пока что в нашем распоряжении нет документов, подтверждающих или опровергающих данную версию.

137

Проследить дальнейшую судьбу всех осужденных по “кремлевскому делу” непросто. Например, известны судьбы лишь 21 человека из 30 приговоренных Военной коллегией. Двоих (М. К. Чернявского и А. И. Синелобова) расстреляли, а 19 других отправились отбывать сроки в тюрьмы особого назначения (политизоляторы НКВД). В Ярославский политизолятор были этапированы Л. Н. Минервина (2 года), Н. И. Бураго (6 лет), Н. Б. Скалова (8 лет) и Н. А. Розенфельд (10 лет). В Челябинский – А. И. Сидоров (5 лет) и И. Е. Павлов (7 лет). Наибольшая по численности группа была отправлена в Верхнеуральский политизолятор: П. Ф. Поляков (6 лет), И. П. Лукьянов (6 лет), Л. А. Воронов (6 лет), Е. Ю. Раевская (6 лет), М. В. Корольков (8 лет), В. И. Козырев (10 лет), Ф. Г. Иванов (10 лет), М. И. Новожилов (10 лет), Г. Б. Скалов (10 лет), Е. К. Муханова (10 лет), Н. Б. Розенфельд (10 лет), Л. Б. Каменев (10 лет). Вероятно, в Верхнеуральскую тюрьму этапировали и З. И. Давыдову, как можно косвенно установить из писем Лёны Раевской матери, но дата ее смерти неизвестна. Неизвестно, где отбывал срок В. Г. Дорошин (10 лет), но вторично осужден он был Военной коллегией Верхсуда в Москве 2 июля 1937 года. Абсолютно неизвестны дальнейшие судьбы А. Е. Авдеевой (2 года), П. И. Гордеевой (2 года), А. И. Коновой (2 года), М. Д. Кочетовой (3 года), С. А. Руднева (3 года), К. И. Синелобовой (4 года), В. А. Барута (8 лет) и А. А. Гейера (8 лет). На сегодняшний день нет никаких данных, что кому-то из тридцати приговоренных Военной коллегией Верхсуда по “кремлевскому делу” удалось пережить Большой террор и выйти на свободу.

138

Удивительно, но после изгнания на пленуме ЦК из партии Енукидзе продолжал занимать должность уполномоченного ЦИК по Минераловодской группе курортов. Но партийные активисты не дремали и, вдохновившись пропагандистской кампанией, развернувшейся после пленума, принялись строчить доносы. Некоторые из них отложились в фонде Ежова в РГАСПИ. Например, письмо некоего “защитника революции” А. Соломатина о том, как Енукидзе благоволил семье “помещиков” Бахрушиных (так как ухаживал за подругой жены Ю. А. Бахрушина, сына создателя знаменитого московского музея) [1121] . Или коллективное письмо о тесной дружбе Енукидзе с актрисой Н. П. Русиновой и об услугах, оказанных Авелем Сафроновичем членам ее семьи чуть ли не в обход советских законов [1122] . Или письмо какой-то большевички по фамилии Кекс о том, как Енукидзе в 1918 году помогал семьям неких Рабиновича (“крупного спекулянта”, у которого Кекс работала гувернанткой) и Комаровского (“бывшего директора Тифлисского банка и владельца санатории “Воробьевы горы”) выехать за границу (в Киев). Выезд удался, причем “с такими удобствиями, с какими сейчас может ехать только Ленин”. Возмущенная Кекс настрочила донос Свердлову, и ее вызвали в Кремль, где она в итоге встретилась с Енукидзе и обрушилась на него с критикой, заявив ему прямо в глаза, что “не место ему (Енукидзе) сидеть в правительственном кабинете, а там, где сидят Комаровские и Рабиновичи”, после чего Енукидзе выгнал ее из кабинета. Позже Кекс побывала у председателя ЧК Петерса, который как мог оправдывал Енукидзе, утверждая, что тот лишь проявил доверчивость и был обманут врагами. Дальше рассказ Кекс приобретает фантастические черты: ее якобы вызвали к самому Ленину, и Ильич, улыбаясь, терпеливо разъяснил молодому партийному товарищу со стажем менее года, что Енукидзе не враг:

1121

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 103. Л. 115–117.

1122

Там же. Л. 109–111.

Хотя в партийном отношении вы еще младенец, но у вас хорошее и здоровое партийное чутье, а это очень важно для члена партии. Я вас вызвал по поводу вашего заявления относительно тов. Енукидзе. Мне бы не хотелось, чтобы у молодого члена партии осталось такое плохое мнение о Енукидзе как о враге советской власти. Вы поступили совершенно правильно, что написали о том, что, казалось вам, является преступным по отношению к советской власти. Так должен поступать коммунист всегда. Енукидзе совершил грубую преступную ошибку, но он не враг советской власти [1123] .

1123

Там же. Л. 124.

Но действительно серьезного отношения требовали к себе другого рода доносы. 31 июля 1935 года заместитель Енукидзе по курортной линии М. И. Ганштак, несомненно метивший на место своего начальника (и в конечном итоге занявший его), сообщал А. И. Акулову (преемнику Авеля Сафроновича на посту секретаря ЦИК СССР) о безобразном инциденте на собрании врачей в Кисловодске 11 июля. Инцидент заключался в том, что Енукидзе пригласили на это собрание, усадили в президиум, дали возможность выступить и при этом встретили и проводили аплодисментами. Еще один инцидент произошел на пленуме горсовета. Енукидзе, по словам Ганштака, получил особое приглашение на пленум, в нем не нуждаясь, так как являлся членом горсовета еще с давних времен. Енукидзе снова выступил, снова был встречен аплодисментами – и при этом ни слова не сказал о той критике, которая прозвучала в его адрес на июньском пленуме ЦК. А когда другие ораторы пытались все же “проработать” Енукидзе, в ответ им из зала слышались крики: “не по существу”, “регламент”. Конечно, добавлял Ганштак, крайком не мог пройти мимо подобных инцидентов,

в результате снято все руководство горкома, оба секретаря, предгорсовета, отдельные члены партии получили строгие партвзыскания [1124] .

Акулов переслал донос Ежову. Аналогичный донос получил Ежов и 6 августа от редактора “Правды” Мехлиса, направившего Николаю Ивановичу полученное им письмо от корреспондента газеты на Северном Кавказе Л. Перевозкина. Перевозкин подтвердил факты, изложенные в письме Ганштака, добавив при этом, что на повторном пленуме кисловодского горсовета

1124

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 103. Л. 129об.