Анатомия «кремлевского дела»

Отрывочные описания бытовых подробностей жизни заключенных Верхнеуральского политизолятора находим также в письме одного из бывших подсудимых по делу “Московского центра” Б. Н. Сахова (Цукермана) Ежову и Ягоде от 23 августа 1936 года. Бывший прокурор северного края имел связи с зиновьевцами, на этом здорово погорел и в своих письмах из тюрьмы выражал раскаяние, молил о прощении и попутно излагал свои впечатления от двухлетнего пребывания в заключении – по сути, они сводились к доносам на тех или иных бывших политических деятелей, отбывающих срок. Надеясь вымолить пощаду или хотя бы послабление и поэтому желая казаться святее папы римского, Сахов характеризовал население политизолятора как “зверинец политических паразитов всех мастей и оттенков”. Он также отметил, что администрация разбила тюрьму на сектора, а заключенных на группы в соответствии с их политическим окрасом – идейные троцкисты, “капитулянты” (троцкисты, отошедшие от оппозиции вслед за И. Н. Смирновым) и примыкавшие к ним зиновьевцы, “украинские национал-фашисты”, правые и “разный сброд, тянущийся преимущественно к смирновцам или открытым троцкистам”. Крайне интересны его наблюдения, сделанные “по горячим следам” (сразу же после процесса “объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра” 1936 года):

Второй процесс Каменева [по “кремлевскому делу”. – В. К.] еще больше развязал языки, и после второго приезда сюда Зиновьева и Каменева говорили уже, хоть и по углам, но не в одиночку, а группами (“своими” группами, конечно). Только [А. Г.] Шляпников позволял себе иногда визжать и паясничать громко, крича Зиновьеву: “Зачем вы наговорили на себя и людей, Григорий Евсеич?”; или Каменеву по его приезде в тюрьму: “Подайте мне к окну убийцу, покажись, “убивец”, хочу на тебя посмотреть”. И заявлять: “Если “они” меня считают врагом, то почему я должен говорить, что я “им” друг?” [И. Т.] Смилга учил: “Чего вы боитесь, ребята? Не делайте для себя из тюрьмы вторую тюрьму. Все равно, что бы ни говорили и что бы вы ни делали, виновны вы или не виновны, вас будут гноить в тюрьме. Пройдет срок, выпустят, подержат две недельки на свободе, пришьют новое дело и назад посадят”. Взаимная информация между прогулками, слухи и сплетни усилились. Меня первое время поражало одно: среди смирновцев, открытых троцкистов и правых было много людей, которые имели основания не любить Зиновьева и Каменева. Но ни разу я не слышал против них ни одного политически ругательного слова. А троцкисты, к которым при первом своем приезде попал Зиновьев, оказывается, условились между собой ухаживать за ним, дать ему “отойти”, словом, встретили его, как близкого и родного, и он, со своей стороны, не брезгал услугами никаких “фракций”. За все время нахождения здесь я ни разу не слышал (за исключением 2–3 человек) ни от кого, что партия правильно с нами поступила, что приговор правилен. Но зато сколько было разговоров о том, что рабочие массы не одобряют приговор, что они подавлены его “чудовищностью”, вплоть до гнусной сплетни, что т. Каганович якобы заявил на ПБ, что в Москве рабочие не поймут процесс [“московского центра”. – В. К.], что он возражал против процесса на ПБ и что именно из-за этого его “отстранили” от партийной работы [1154] .

1154

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 258. Л. 114–115.

Первоначально заключенным тюрьмы разрешалось писать по четыре письма в месяц. С приходом Ежова в НКВД (в конце сентября 1936 года) норма почтовых отправлений была сокращена, а тюремный режим начал постепенно ужесточаться. Последние письма от Лёны мать получила в декабре 1936-го, после чего Лёну перевели в Ярославский политизолятор, и письма от нее приходить перестали (в Ярославле в феврале 1937 года мать получила с ней последнее свидание, которое в своем дневнике охарактеризовала как “один кошмар”).

143

Дело Енукидзе 1937 года до сих пор покрыто чекистским туманом, в котором теряются его истоки. Неизвестно, каков был формальный повод для внезапного ареста Енукидзе. Менее чем через 2 недели после окончания Второго московского процесса, 11 февраля 1937 года в 1 час 40 минут утра, в НКВД УСССР поступила телеграмма: “Арестуйте Енукидзе Авеля и спецконвоем отправьте Москву Ежов”. Это распоряжение было тут же из Киева передано в Харьков. В 16 часов 11 минут начальник Харьковского областного УНКВД С. С. Мазо отчитался перед наркомом внутренних дел УССР Балицким об аресте Енукидзе и отправке его поездом в Москву. Там его дело передали следователям СПО ГУГБ Альтману и Гейману. Абсолютно неизвестно, что происходило с Енукидзе между 12 февраля и 27 апреля 1937 года – скорее всего, его допрашивали, но он отказывался давать нужные следствию показания. Это не было чем-то необычным – например, К. Б. Радек на протяжении примерно такого же периода времени отказывался сотрудничать со следствием (поскольку пыток к нему не применяли). Тем временем 27 февраля прямо во время пленума ЦК были арестованы Н. И. Бухарин и А. И. Рыков, а 29 марта 1937 года начальник 2-го отдела (бывшего Оперода) ГУГБ НКВД Н. Г. Николаев-Журид выписал ордер на арест Г. Г. Ягоды. Ягода начал давать показания уже 2 апреля, но они касались лишь финансовых махинаций в чекистском ведомстве. Однако 26 апреля от Ягоды были получены первые показания [1155] об участии в заговоре правых и терроре – как писал Ежов в адресованной членам Политбюро сопроводительной записке к протоколу, “в результате продолжительных допросов, предъявления целого ряда уликовых данных и очных ставок с другими арестованными” (таким образом как бы легализовывалась и узаконивалась практика составления чекистами так называемых обобщенных протоколов). А 27 апреля настала очередь Енукидзе дать признательные показания (Ежов особо подчеркнул в сопроводительной записке, что протокол от 27 апреля – первый). Енукидзе была уготована особая роль одного из творцов заговора правых (а затем – правотроцкистского блока), направленного на подготовку и совершение “дворцового переворота”. Правда, по первоначальному чекистскому замыслу, сам Авель Сафронович ни в какие организации и блоки не входил и “лишь” активно участвовал в их “вражеской” деятельности [1156] . Завербовал его для участия в нелегальной работе якобы М. П. Томский в 1930 году (на Томского удобно было валить всяческие небылицы, так как он еще в августе 1936 года покончил самоубийством), а потом уж сам Енукидзе завербовал коменданта Кремля Р. А. Петерсона, а тот – начальника школы кремлевских курсантов Н. Г. Егорова, а также А. И. Синелобова, В. Г. Дорошина, И. П. Лукьянова и П. Ф. Полякова. К 1932 году постепенно выработался план захвата власти заговорщиками: 1) арест во время совещания в сталинском кремлевском кабинете (или ночью на квартирах) Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Орджоникидзе и их последующее уничтожение; 2) выключение кремлевской автоматической телефонной станции (вертушки), выключение городских вводов на некоторые квартиры в Кремле, установление контроля над работой коммутатора или обрыв телефонных вводов в определенных квартирах; 3) распространение по Советскому Союзу правительственного сообщения о том, что старое руководство партии своей неправильной политикой себя скомпрометировало и тем самым вызвало недовольство во всей стране, в связи с чем оно отстранено от руководства страной, и новый состав правительства примет все меры к тому, чтобы улучшить положение в стране; 4) через надежных людей в Украине, в Ленинграде и других местах в момент организации переворота в Кремле принять меры против руководителей соответствующих парторганизаций.

1155

Генрих Ягода. Сборник документов. Казань, 1997, с. 109–136.

1156

Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937–1938 (Россия. XX век. Документы). М.: МФД, 2004, с. 144.

Но затем план изменился. Чекистские авторы дали этому следующее объяснение от лица Енукидзе:

Начиная со второй половины 1932 г. и в дальнейшем, надежд на организацию вооруженного переворота в Кремле, в сочетании с массовыми выступлениями в стране, оставалось все меньше. Томский это неоднократно подчеркивал в беседах со мной и указывал, что блок решил основную нелегальную работу вести по линии террора против руководителей ВКП(б) и советского правительства и что внутри Кремля надо вести работу так, чтобы иметь эту основную задачу в центре внимания. Томский говорил, что среди завербованных для участия в подготовке переворота в Кремле лиц надо найти смелых и решительных людей, которые примут личное участие в организации группового террористического акта. Томский развивал следующий план действий: среди завербованных внутри Кремля подбирается небольшая группа лиц, которая либо ночью на квартирах, либо во время прогулок совершает террористический акт над Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Орджоникидзе. В стране, в результате убийства перечисленных выше руководителей ВКП(б) и советского правительства, начинается замешательство, и к руководству привлекаются лица, которые раньше состояли в этом руководстве [1157] .

1157

Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. 1937–1938. (Россия. XX век. Документы). М.: МФД, 2004, с. 155–156.

Чекистский сюжет продолжал развиваться. В протоколе допроса Енукидзе от 30 мая 1937 года была уточнена (и сильно раздута) его роль во вражеском заговоре. Предан забвению был тезис о том, что Енукидзе ни в какие организации якобы не входил. Теперь “выяснилось”, что в состав некоего “центра центров” Енукидзе вошел еще в феврале 1934 года. Общая картина выглядела так:

К осени 1933 г. сложился объединенный нелегальный руководящий центр, который возглавил деятельность всех антисоветских сил в стране. В состав этого центра входили: Пятаков, Бухарин, Каменев, Рыков, Томский. Я же лично вошел в состав центра в начале 1934 г. Как член этого единого центра, в состав которого я вошел в 1934 г., руководил нелегальной работой в Кремле. Кроме того, я осуществлял связь между центром и антисоветской организацией в НКВД, возглавляемой Ягодой, а также между центром и военной организацией [1158] .

1158

РГАНИ. Ф. 6. Оп. 13. Д. 25. Л. 108.

Если существовал такой “центр центров”, то должны же были проводиться и совещания его членов. Такой вопрос от лица следствия был поставлен в протоколе. Ответ от лица Енукидзе первоначально формулировался следующим образом:

В совещаниях центра я участия не принимал. Более того, я даже не знаю, были ли вообще такие совещания, ибо несмотря на то, что руководство НКВД нам было подчинено, такие совещания были сопряжены с большим риском провала. Тем более я, занимавший пост секретаря ЦИК, ничем практически не скомпрометированный, не мог бы присутствовать на таких совещаниях, если бы они и имели место. Руководство работой центра происходило на основе встреч отдельных его участников, разновременно, в разных местах, при удобных с точки зрения конспирации случаях [1159] .

1159

РГАНИ. Ф. 6. Оп. 13. Д. 25. Л. 108.

При сочинении ответа чекисты воспользовались стандартными заготовками, но результат вышел столь абсурдным, что даже подследственный отказался под этим подписаться, и следователям пришлось все вычеркнуть начиная со слов “ибо несмотря…” [1160] .

Чекистские сочинители из кожи вон лезли, чтобы объяснить, почему Ягода, будучи, по их сценарию, сообщником Енукидзе, дал ход “кремлевскому делу”, что привело к устранению Авеля Сафроновича с партийного олимпа. Ведь, как показал Енукидзе на допросе 30 мая 1937 года,

1160

Там же.

было решено, что связи Ягоды с центром правых или центра с Ягодой будут происходить через меня, поскольку я, как секретарь ЦИК, был по служебной линии тесно связан с ОГПУ-НКВД. В момент переворота в Кремле и ареста руководителя партии и правительства Ягода должен был принять соответствующие меры для помощи заговорщикам [1161] .

Вместо этого Ягода, как известно, занялся расследованием “кремлевского дела”, что привело к компрометации Енукидзе. Пытаясь объяснить этот парадокс, сочинители выкручивались как могли, приписывая Енукидзе показания такого рода:

1161

Генрих Ягода. Сборник документов. Казань, 1997, с. 514–515.

Я затрудняюсь сказать, какими именно методами Ягода, Молчанов и Паукер пользовались для того, чтобы обеспечить свертывание [кремлевского] дела внутри НКВД. Однако эта цель была достигнута. Должен сказать, что положение Ягоды было весьма тяжелым, ибо дело велось под непосредственным наблюдением ПБ [первоначально чекисты написали “и ЦК, и лично Сталина”, но Енукидзе настоял на внесении поправок. По его требованию из показаний также вычеркнули следующую фразу: “Приходилось жертвовать и моим, и Петерсона положением в Кремле, для того чтобы спасти организацию в целом”. – В. К.]. В этот период Ягода резко изменил свое отношение ко мне. Он стал усиленно собирать и муссировать различные факты и сплетни о моем бытовом и политическом разложении с тем, чтобы объяснить проникновение в Кремль участников террористической группы, отсутствие у меня бдительности и моим благодушным отношением к делу [1162] .

1162

РГАНИ. Ф. 6. Оп. 13. Д. 25. Л. 108.

Надо заметить, что чекисты не спешили связывать Енукидзе напрямую с главным эпизодом “кремлевского дела”. На том же допросе Енукидзе был задан вопрос о том, какое отношение имел он к деятельности “террористической группы” работников Правительственной библиотеки. Согласно протоколу, Енукидзе ответил:

Террористическая группа в Правительственной библиотеке Кремля была создана одной из сотрудниц этой библиотеки Ниной Александровной Розенфельд по прямому указанию Каменева, но отношения к этой группе я не имел. Об антисоветских настроениях Розенфельд и о ее непосредственной связи с Каменевым я был информирован последним еще в 1932 году [1163] .

1163

Генрих Ягода. Сборник документов. Казань, 1997, с. 509.