Андрей Кончаловский. Никто не знает...

какого-нибудь «усть-урюпинска»…

По поводу доверия есть замечательная книжка Стивена Кови «Скорость доверия». Кови

считает, что доверие— основа настоящего прогрессивного человека, и без доверия не хватает

самого главного, не хватает денег: недоверие удваивает ваши расходы на ведение бизнеса. 45—

50 % энергии человека в нашей стране уходят непроизводительно, потому что никто друг другу

не верит.

Вторая группа. Пишут: «Путин не только виноват, — он идейный создатель

коррупционной системы. Не народ говно, а государственная машина, имеющая своей целью

производство себя самой и не более».

Насчет государственной «машины», которая «виновата». Знаете, есть такое слово научное:

«трансцендентность». Для определенных обществ и культур государство трансцендентно. Что

это значит? Это: государство — само по себе, а мы — сами по себе, только не трогайте нас.

Пропасть между народом и государством.

Что получается в таком обществе? «Вы не вмешиваетесь в наши дела, а мы не будем вас

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

222

трогать». Но в гражданском обществе граждане говорят: «Наш премьер сделал ошибку, давайте

его поправим». И вмешиваются. Но главное, что премьер или государство чувствуют, что люди

заинтересованы, чтобы власть исправляла свои ошибки. Государство без желания масс, без

возможности гражданам вмешаться, — коррумпируется, занимается собой, а главное, пытается

сохранить свою власть. И задача граждан — заставить себя слушать.

Мы с вами абсолютно пассивны. Поэтому, пока вы как личности каждый не

«перешагнете» через эту ПРОПАСТЬ между вами и государством, ничего значимого не

произойдет.

Теперь про третью группу. Еще раз повторю: народ, граждане заставляют государство

заботиться о себе.

Вот ценная мысль: «По отдельности мы — хорошие люди, большинство. А в общности

своей — неорганизованное стадо… Только с реальной, многомиллионной организацией они бы

стали считаться…» Вот это действительно феномен: хорошие люди вместе редко объединяются.

Еще вопрос: «Как же в других государствах люди стали гражданами?» или «Что нужно

для того, чтобы люди стали гражданами?».

Или: «Задайтесь вопросом, г-н Кончаловский: раз уж мы все такие безнадежные, почему

на Западе не так, хотя люди, по сути, все одинаковые?»

Это главное заблуждение. Люди при рождении все одинаковые, а когда начинают ходить и

говорить — уже разные, потому что там вступает в силу воспитание, традиции и то, что я

называю культурой.

Русская история не имела того исторического пути, при котором бы возникло гражданское

общество. В России не было частной собственности. Единоличным хозяином всего был царь и

остается Кремль. Всем этим олигархам разрешили быть богатыми, и в любой момент у них все

это можно отнять. Это значит, что русский человек остался безземельным крестьянином. Не

было собственника, поэтому не возникло буржуазии. А не возникло буржуазии, значит, не

может быть гражданского сознания».

Кончаловский часто вспоминает изречение своего приятеля и соавтора по сценарному

делу писателя Фридриха Горенштейна, который называл Достоевского и Толстого «Дон

Кихотами русской литературы», а Чехова — ее «Гамлетом».

Я слушаю Андрея и отмечаю про себя его «чеховский» объективизм, трезвость в оценке

нынешнего положения дел и в мире, и в России, и в собственном «дому», когда он наездами

бывает на родине, ощущая себя как в резервации. Дальнейшее, в смысле перспектив, не

вызывает отрадных чувств. Но тут же, как будто возражая самому себе, он с «донкихотовской»

страстью утверждает свою идею преобразования культурных ценностей нации, с

необыкновенным упорством уже в течение двух десятков лет, пожалуй, озвучивает ее, идею,

публично. Все, как всегда, на стыке. И при полном одиночестве этого «счастливчика» из

поколения «детей войны».

У меня иногда складывается убеждение, что в нем самом, счастливом носителе «идеи

дешифровки генома русской ментальности», живет ощущение утопичности этого предприятия,

непреодолимости тех барьеров, которые ставит перед ним реальность. А чувство угрожающей

бессмысленности происходящего усиливается до такой степени, что от всего этого хочется

убежать ради спасения и себя и семьи, упрятаться, подобно предполагаемому герою нового

«Глянца» (он собирается делать продолжение фильма). Но куда? И возможно ли уйти от

трагической тревоги, которая сидит внутри, — разве что в работу, в творческий поступок? Вот и

получается «счастливый Несчастливцев».

Стык этот как раз и аукается на той глубине, где правит искусство. А на поверхности? На

поверхность жизни проступает, например, изречение, которое он любит цитировать:

«Счастливые люди не имеют ничего самого лучшего. Но они извлекают самое лучшее из того,

что они имеют». Поскольку, по Джону Грею, человек отличается от животного тем, что ему

нужна цель жизни, то почему такой целью не может быть цель «просто жить и видеть»?

«Надежда всегда есть, но надежда ведь не в том, чтобы у нас была демократия и каждый ездил

на «Бентли». Надежда в том, чтобы люди могли жить здоровой жизнью, пить чистую воду,

дышать чистым воздухом. Честно говоря, и этого уже скоро не будет… И тут уже никакая

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

223

демократия ни при чем и никакое правительство…»

Конец 2011-го — начало 2012 года — время выборов в Думу и подготовка очередных

выборов Президента страны, время общественного подъема, борьбы за «честные выборы»,