Андрей Кончаловский. Никто не знает...

из-за горизонта приближается весь нарядный, весь в лентах и цветах, воздушный шар

Монгольфьер…

…А задолго до этого Марина, после того как семья композитора покинет страну, с риском

для жизни выкопает в усадьбе своих хозяев саженцы белой сирени, любимой Рахманиновым, и

отвезет их к нему в Америку. Однако доставленная с таким трудом сирень не приживется на

чужой почве, несмотря на заботу садовника-японца. И ее выбросят на мусор. Но потом…

Садовник. Мисс Рахманинова, я виноват! Вы можете меня уволить…

Наталья. Что стряслось?

Японец не отвечает, он семенит в угол сада и машет рукой, приглашая Наталью следовать

за собой. Садовник подводит Наталью к укромному тенистому овражку, куда он свалил недавно

срубленный увядший куст сирени. Среди гнилых сучьев, сохлой травы и всякого мусора лежит

срубленный куст. Он цветет. Пусть всего лишь несколько тощих кистей дали цвет — это чудо

неистребимой жизни…

Садовник. Я не знал, что русская сирень цветет, только если ее срубят…

Испытания «правды» героя в киноромане «Белая сирень», с его откровенной и

необходимой символикой на грани мистических прозрений, есть испытание крепости и силы

духовного родства и единства Художника и его Родины, их способности жить единым Домом.

По сути, здесь подхвачена и развита тема самой глубокой новеллы из «Андрея Рублева» —

«Колокол». Невозможно воплощение испоконвечной тоски русского народа по братству без

единения трех конфликтующих и влекущихся друг к другу начал — Родины, Народа,

Художника.

Авторы «Белой сирени» во что бы то ни стало, уже, кажется, и поверх всякой логики,

жаждут эту правду утвердить.

«…И в музыке Второго концерта мы слышим колокола. Колокола, поющие о любви и

рождении, набатные кличи, возвещающие о грядущих бедах и пожарищах, и сквозь все это —

ликующие призывы, полные веры в торжество бесконечной жизни на земле и на небесах… К

колокольне, как в далеком видении детства, над необъятными русскими просторами плывет,

приближается яркий, цветастый шар Монгольфьер…»

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

217

Так, пройдя испытания и постигнув неизбежность возвращения, художник и его правда

прибудут домой.

5

Испытывая крепость души и судьбу свою на стыках лет, культур, видов искусства и

жанров, а также человеческих отношений, Андрей Кончаловский неотвратимо взрослел,

созревал как художник и мыслитель. И в этом смысле становился все интереснее для

почитателей и вызывал все большее раздражение у ниспровергателей. В те годы, когда многие

из его кинематографического поколения естественным образом сошли с дистанции (иногда так

и не достигнув настоящей зрелости), давно оставив экран и всякие иные попытки быть

увиденными и услышанными, — в эти годы он продолжает ставить фильмы и спектакли, давать

мастер-классы в самых разных аудиториях, выступать в роли острого публициста и блогера,

задевающего за живое сетевой народ. Его энергии, слава богу, не видно предела, а сам он

ощущает себя начинающим, готовым ежедневно учиться у жизни.

Обозревая первое десятилетие нового века в повседневном существовании и творчестве

моего героя, уже привычно отмечаю их насыщенность событиями, разной, но всегда заметной

степени значимости. И теперь не менее актуально то, что он говорил о себе еще в 1988 году: «Я

человек жадный до работы, берущий проекты легкомысленно, порой безответственно (порой

думаю: как выкарабкиваться?). Люблю несколько проектов сразу. Меня не преследует одна и та

же картина. Я погружаюсь в абсолютно разные миры и от этого получаю удовольствие». А в

дни своего 70-летия режиссер так отвечал на вопрос интервьюера, что для него отдых: «Мой

отдых — это когда я прихожу домой и дети уже спят. Или утром, когда мы вместе завтракаем.

Достаточно пять-десять минут, чтобы почувствовать, что они здесь, рядом. Для меня теперь

отдых, когда я дома. А дом — там, где дети, поэтому везде стараюсь ездить с семьей. Раньше

было по-другому…»

Но быть дома (в России? в Италии? в Англии?), то есть там, где дети, нечасто получается.

В пути, в работе и проч. протекает его повседневность. Не это ли образ его жизни?

Вот некоторые события, большей или меньшей значимости, в последовавшие пять лет со

дней семидесятилетнего юбилея Кончаловского.

Весной 2007 года он принял участие в числе тридцати трех выдающихся режиссеров мира

в киноальманахе «У каждого свое кино», премьера которого состоялась на юбилейном 60-м

Каннском МКФ, посвященном Федерико Феллини. В трехминутной миниатюре «В темноте»

Кончаловский в который раз попытался выразить свою давнюю тревогу по поводу кризиса

«высокого» искусства в современном мире. Феллини, точнее, его кино и является главным

«героем» короткометражки. Когда смотришь этот лаконичный фильм, невольно вспоминается

горькое высказывание итальянского классика: «Мой зритель умер»…

Осенью того же года выходит книга А. Кончаловского и В. Пастухова «На трибуне

реакционера», цитаты из которой читатель встречал на этих страницах. Издание вызвало

ожесточенные споры. Но критика книги вовсе не смущала автора — ее он ожидал и воспринял

как еще один «подарок» к своему 70-летнему юбилею.

В отрицательных отзывах на публицистику Кончаловского-Пастухова можно было

прочесть: «Во всем, как всегда, виновата интеллигенция, соблазненная миролюбивым оскалом

импортного либерализма. При этом Кончаловский… предстает именно советским