Андрей Кончаловский. Никто не знает...

невозможна!

И этот сюжет мне знаком! По фильму Кончаловского «Романс о влюбленных». Вся первая

часть его решена один-в-один по памяти (подсознательной?) о композиции фильма Калатозова.

Та часть, которая завершается метафорической гибелью героя и погружением во тьму

Смерти. В этой точке финал всех финалов. Дальнейшее— молчание. Но у Кончаловского

дальнейшее — воскрешение в новом отношении к жизни. Не в пафосно-плакатном ее

прославлении, а в терпеливом приятии стихийной игры с человеком, в каждодневной опоре на

спасительность трагической тревоги.

Вот наиважнейший урок кинематографа оттепели. Его хорошо усвоили Кончаловский и

Тарковский, но пошли разными путями, воплощая эти уроки.

Знак обретенного Кончаловским — в переосмыслении им финала «Журавлей», где

Вероника, еще в слезах, все же воссоединяется с народом, преодолевшим войну. В

неоднозначных концовках его картин народное ликование будет окрашиваться то ли печалью

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

71

расставания, то ли радостью встречи. А из толпы людей всегда будет выбиваться человек, так и

не разрешивший всех своих, на самом деле безысходных вопросов. И только присутствие в

сюжете ребенка намекнет на нерушимость в нас этической опоры.

Внутренний нравственный механизм «Щелкунчика», как мне кажется, тот же. Я слышу в

фильме призыв излить неистраченную родительскую заботу на растущее детство, чтобы

спастись от злого наступления случая. «Щелкунчик» в полном смысле фильм семейный,

поскольку он требует присутствия рядом с ребенком родителя-путеводителя, который поможет

своему дитяти разобраться, против кого на самом деле сражаются дети и принц Эн-Си.

В своих идеях воспитательного воздействия на самосознание нации Кончаловский во

главу угла ставит «воспитание поколения родителей, чтобы они не мешали воспитанию детей».

Он глубоко убежден в том, что если семья не является для человека неукоснительной

обязанностью, то нация обречена.

Глава третья Смех и слезы «иванизма»

Люблю Россию я, но странною любовью…

Михаил Лермонтов

1

К своем режиссерскому дебюту в «Мальчике и голубе» Андрей привлек и младшего брата.

Никите было поручено наловить четыре сотни голубей и перевязать им крылья. Младший был

готов ко всему, лишь бы быть рядом со своим кумиром, старшим братом. «Он так устал, что еле

стоял на ногах. Волосы в слипшемся дерьме. Я его причесал, налил пятьдесят грамм коньяку —

ну, чем не снисхождение доброго фараона к своему рабу? Удивительная жестокость!..»

В воспоминаниях старшего слышится чувство вины перед младшим. С годами оно

становилось, кажется, острее. Неожиданно (а может, ожидаемо — тоска по родному)

проглянуло в одном из «голливудских» фильмов Кончаловского — в «Поезде-беглеце» (1985).

Герой картины, крутой зэка Мэнни, совершает побег из тюрьмы, находящейся где-то на

Аляске. За старшим увязывается молодой заключенный Бак, влюбленный в недосягаемого

Мэнни. Оба садятся в подвернувшийся локомотив, утративший управление. Вместе с ними в

промерзшей, несущейся сквозь ледяную пустыню адской машине оказывается и еще один

невольный пассажир — юная уборщица локомотива.

На протяжении всего непростого путешествия старший сурово подавляет младшего. Вот

фрагмент. Бак, промерзший, в кровь избитый вожаком, сидит, вжавшись в угол, вместе с

девушкой-уборщицей, со страхом взирая на «старшого», от которого неизвестно чего можно

ожидать в следующий миг. В это время и ему, и зрителю становится ясно, что «старшому» на

самом деле никто-никто и ничто-ничто не нужно, кроме этого катастрофического движения в

гибель… Молодой заключенный, в трогательно подвязанной под подбородком ушанке,

измученный и обиженный, вызывает острое чувство жалости. Зритель видит в нем прежде

всего несправедливо притесняемое дитя.

А вот эпизод из жизни братьев, поведанный Андреем. Он ждал девушку и попросил

Никиту побыть некоторое время на воздухе. Старший пообещал подхватить младшего потом на

машине и вместе поехать на дачу. Но забыл. А была зима. Жуткий мороз. Младший ждал

старшего. Тот отправился в кафе и только через час-два вспомнил… «Квартира заперта, ключи у

меня. Я вернулся, смотрю — в телефонной будке на корточках спит Никита. Стекла запотели,

ушанка завязана на подбородке, на глазах замерзшие слезы. Он всегда был и есть человек

исключительной преданности…»

Взаимоотношения братьев Михалковых-Кончаловских, Никиты и Андрона, занимает умы

— как в частной их жизни, так и в творчестве. Их неизбежно ставят рядом друг с другом,

пытаясь в свете личности одного увидеть другого. Следуя традиции, посмотрим на старшего в

зеркале младшего.

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

72

Сравнивая отца и дядю, Егор Кончаловский, например, видит их сходство в том, что оба

«ощущают себя центром мироздания», «вышли из одного источника». «Оба домашние тираны.

Я лично не могу много времени с ними проводить. Но они не соперники. Дело в том, что

Никита ненавидит зарубежье… А отец смотрит на Запад — они занимают совершенно разные

ниши. Даже отношение к семье у них разное: отец никогда меня не сковывал, отпустил на все

четыре стороны, а Никита всех детей держит возле себя, может быть, это им мешает стать

самостоятельными».

Кто не помнит роль Никиты Михалкова в легко парящем фильме Георгия Данелии «Я

шагаю по Москве», поставленном по сценарию Геннадия Шпаликова? Никита исполнял