Античная лирика.

«Там, где блаженствуешь ты…»

Перевод С. Шервинского

Там, где блаженствуешь ты, прохлаждаешься, Цинтия, — в Байах [871] , — Где Геркулеса тропа вдоль по прибрежью бежит, Там, где любуешься ты на простор, подвластный феспротам [872] , Или на синюю зыбь у знаменитых Мизен [873] , — Там вспоминаешь ли ты обо мне в одинокие ночи? Для отдаленной любви есть ли местечко в душе? Или какой-нибудь враг, огнем пылая притворным, Отнял, быть может, тебя у песнопений моих? Если бы в утлом челне, доверенном маленьким веслам, Воды Лукрина [874] могли дольше тебя удержать! Если б могли не пустить стесненные воды Тевфранта [875] , Гладь, по которой легко, руку меняя, грести… Лишь бы не слушала ты обольстительный шепот другого, Лежа в истоме, в тиши, на опустевшем песке! Только лишь страх отойдет, — и неверная женщина тотчас Нам изменяет, забыв общих обоим богов. Нет, до меня не дошло никаких подозрительных слухов… Только… ты там, а я здесь… вот и боишься всего. О, не сердись, если я поневоле тебе доставляю Этим посланием грусть… Но виновата — боязнь. Оберегаю тебя прилежней матери нежной. Мне ли, скажи, дорожить жизнью моей без тебя? Цинтия, ты мне и дом, и мать с отцом заменила, Радость одна для меня — ежеминутная — ты! Если к друзьям прихожу веселый или, напротив, Грустный, — «Причина одна: Цинтия!» — им говорю. Словом, как можно скорей, покидай развращенные Байи, — Много разрывов уже вызвали их берега, Ах, берега их всегда во вражде с целомудрием женским… Сгиньте вы с морем своим, Байи, погибель любви!

871

Байи— приморский город-курорт в Кампанье, знаменитый своими горячими (серными) источниками. Неоднократно упоминается в эпиграммах Сенеки и Марциала (см. ниже).

872

Феспроты— народ, населявший юго-запад Эпира.

873

Мизены— римский город близ мыса Мизеи.

874

Лукрин— озеро в Кампанье (Средняя Италия).

875

Тевфрант— река в Кампанье.

«Эти пустыни молчат и жалоб моих не расскажут…»

Перевод Л. Остроумова

Эти пустыни молчат и жалоб моих не расскажут, В этом безлюдном лесу царствует только Зефир: Здесь я могу изливать безнаказанно скрытое горе, Коль одинокий утес тайны способен хранить. Как же мне, Кинфия, быть? С чего мне начать исчисленье Слез, оскорблений, что ты, Кинфия, мне нанесла? Я, так недавно еще счастливым любовником слывший, Вдруг я отвергнут теперь, я нежеланен тебе. Чем я твой гнев заслужил? Что за чары тебя изменили? Иль опечалена ты новой изменой моей? О, возвратись же скорей! Поверь, не топтали ни разу Мой заповедный порог стройные ножки другой. Хоть бы и мог я тебе отплатить за свои огорченья, Все же не будет мой гнев так беспощаден к тебе, Чтоб не на шутку тебя раздражать и от горького плача Чтоб потускнели глаза и подурнело лицо. Или, по-твоему, я слишком редко бледнею от страсти, Или же в речи моей признаков верности нет? Будь же свидетелем мне, — коль знакомы деревья с любовью, Бук и аркадскому ты милая богу [876] сосна! О, как тебя я зову под укромною тенью деревьев, Как постоянно пишу «Кинфия» я на коре! Иль оскорбленья твои причинили мне тяжкое горе? Но ведь известны они лишь молчаливым дверям. Робко привык исполнять я приказы владычицы гордой И никогда не роптать громко на участь свою. Мне же за это даны родники да холодные скалы, Должен, о боги, я спать, лежа на жесткой траве, И обо всем, что могу я в жалобах горьких поведать, Должен рассказывать я только певуньям лесным. Но, какова ты ни будь, пусть мне «Кинфия» лес отвечает. Пусть это имя всегда в скалах безлюдных звучит.

876

Аркадский бог— Пан.

«Кто бы впервые ни дал Амуру обличье ребенка…»

Перевод Л. Остроумова

Кто бы впервые ни дал Амуру обличье ребенка, — Можешь ли ты не назвать дивным его мастерство? Первый ведь он увидал, что влюбленный живет безрассудно, Ради пустейших забот блага большие губя. Он же Амура снабдил и парою крыльев летучих, И человечьих сердец легкость он придал ему: Право же, носимся мы всю жизнь по изменчивым волнам, Нас то туда, то сюда ветер все время влечет. Держит рука у него, как и должно, с зазубриной стрелы, И за плечами стрелка кносский привязан колчан: Мы и не видим его, а он уже ранил беспечных, Из-под ударов его цел не уходит никто. Стрелы засели во мне, засел и ребяческий образ; Только сдается, что он крылья свои потерял, Нет, из груди у меня никогда он, увы, не умчится И бесконечно ведет войны в крови у меня. Что же за радость тебе гнездиться в сердцах иссушенных? Стрелы в другого мечи, если стыда не забыл! На новичках твой яд испытывать, право же, лучше: Ведь не меня ты, мою мучаешь жалкую тень; Если погубишь ее, кто другой воспевать тебя будет? Легкая Муза моя славу тебе создает: Славит она и лицо, и пальцы, и черные очи Той, что ступает легко нежною ножкой своей.

«Тайну хотите узнать своего вы последнего часа…»

Перевод Л. Остроумова

Тайну хотите узнать своего вы последнего часа, Смертные, и разгадать смерти грядущей пути, На небе ясном найти путем финикийской науки Звезды, какие сулят людям добро или зло; Ходим ли мы на парфян или с флотом идем на британцев, — Море и суша таят беды на темных путях. Сызнова плачете вы, что своей головы не спасете, Если на схватки ведет вас рукопашные Марс; Молите вы и о том, чтобы дом не сгорел и не рухнул Или чтоб не дали вам черного яда испить. Знает влюбленный один, когда и как он погибнет: Вовсе не страшны ему бурный Борей и мечи. Пусть он даже гребцом под стигийскими стал тростниками, Пусть он, мрачный, узрел парус подземной ладьи: Только бы девы призыв долетел до души обреченной — Вмиг он вернется с пути, смертный поправши закон.

ПУБЛИЙ ОВИДИЙ НАЗОН [877]

ЛЮБОВНЫЕ ЭЛЕГИИ

«Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню…»

Перевод С. Шервинского

Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню. Поразморило меня, и на постель я прилег. Ставня одна лишь закрыта была, другая — открыта, Так что была полутень в комнате, словно в лесу, — Мягкий, мерцающий свет, как в час перед самым закатом Иль когда ночь отошла, но не возник еще день. Кстати такой полумрак для девушек скромного нрава, В нем их опасливый стыд нужный находит приют. Вот и Коринна вошла в распоясанной легкой рубашке, По белоснежным плечам пряди спадали волос. В спальню входила такой, по преданию, Семирамида [878] Или Лаида, любовь знавшая многих мужей… Легкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала, — Скромница из-за нее все же боролась со мной. Только, сражаясь, как те, кто своей не желает победы, Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда. И показалась она перед взором моим обнаженной… Мне в безупречной красе тело явилось ее. Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался! Как были груди полны — только б их страстно сжимать! Как был гладок живот под ее совершенною грудью! Стан так пышен и прям, юное крепко бедро! Стоит ли перечислять?.. Всё было восторга достойно. Тело нагое ее я к своему прижимал… Прочее знает любой… Уснули усталые вместе… О, проходили бы так чаще полудни мои!

877

Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. — около 18 г. п. э.) — крупнейший, наряду с Вергилием и Горацием, римский поэт. Овидий родился в городе Сульмоне и принадлежал к древнейшему всадническому роду. В 8 году н. э. он был сослан Августом в город Томы (ныне Констанца) на берегу Черного моря, якобы за поэму «Искусство любви». В ранний период — лирик, в поздний — эпик и дидактик. Он был чрезвычайно популярен при жизни, в эпоху средних веков и Возрождения, а также в новое время. Его знал и любил А. С. Пушкин, с сочувствием упомянувший о нем в своих «Цыганах».

878

Семирамида— вавилонская царица, знаменитая умом и красотой.

«Значит, я буду всегда виноват в преступлениях новых?..»

Перевод С. Шервинского

Значит, я буду всегда виноват в преступлениях новых? Ради защиты вступать мне надоело в бои. Стоит мне вверх поглядеть в беломраморном нашем театре, В женской толпе ты всегда к ревности повод найдешь. Кинет ли взор на меня неповинная женщина молча, Ты уж готова прочесть тайные знаки в лице. Женщину я похвалю — ты волосы рвешь мне ногтями; Стану хулить, говоришь: я заметаю следы… Ежели свеж я на вид, так, значит, к тебе равнодушен; Если не свеж, так зачах, значит, томясь по другой… Право, уж хочется мне доподлинно быть виноватым: Кару нетрудно стерпеть, если ее заслужил. Ты же винишь меня зря, напраслине всяческой веришь, — Этим свой собственный гнев ты же лишаешь цены. Ты погляди на осла, страдальца ушастого вспомни: Сколько его ни лупи, — он ведь резвей не идет… Вновь преступленье: с твоей мастерицей по части причесок, Да, с Кипассидою, мы ложе, мол, смяли твое! Боги бессмертные! Как? Совершить пожелай я измену, Мне ли подругу искать низкую, крови простой? Кто ж из свободных мужчин захочет сближенья с рабыней? Кто пожелает обнять тело, знававшее плеть? Кстати добавь, что она убирает с редким искусством Волосы и потому стала тебе дорога. Верной служанки твоей ужель домогаться я буду? Лишь донесет на меня, да и откажет притом… Нет, Венерой клянусь и крылатого мальчика луком: В чем обвиняешь меня, в том я невинен, — клянусь!

«Ты, что способна создать хоть тысячу разных причесок…»

Перевод С. Шервинского

Ты, что способна создать хоть тысячу разных причесок; Ты, Кипассида, кому только богинь убирать; Ты, что отнюдь не простой оказалась в любовных забавах; Ты, что мила госпоже, мне же и вдвое мила, — Кто же Коринне донес о тайной близости нашей? Как разузнала она, с кем, Кипассида, ты спишь? Я ль невзначай покраснел?.. Сорвалось ли случайное слово С губ и невольно язык скрытую выдал любовь?.. Не утверждал ли я сам, и при этом твердил постоянно, Что со служанкой грешить — значит лишиться ума? Впрочем… к рабыне пылал, к Брисеиде [879] , и сам фессалиец; Вождь микенский любил Фебову жрицу — рабу… Я же не столь знаменит, как Ахилл или Тантала отпрыск [880] , — Мне ли стыдиться того, что не смущало царей? В миг, когда госпожа на тебя взглянула сердито, Я увидал: у тебя краской лицо залилось. Вспомни, как горячо, с каким я присутствием духа Клялся Венерой самой, чтоб разуверить ее! Сердцем, богиня, я чист, мои вероломные клятвы Влажному ветру вели в дали морские умчать… Ты же меня наградить изволь за такую услугу: Нынче, смуглянка, со мной ложе ты вновь раздели! Неблагодарная! Как? Головою качаешь? Боишься? Служишь ты сразу двоим, — лучше служи одному. Если же, глупая, мне ты откажешь, я все ей открою, Сам в преступленье своем перед судьей повинюсь; Все, Кипассида, скажу: и где и как часто встречались; Все госпоже передам: сколько любились и как…

879

Брисеида— см. прим. 735.

880

Вождь микенский и Тантала отпрыск— Агамемнон, получивший в качестве военной добычи троянскую царевну Кассандру.

«В цирке сегодня сижу я не ради коней знаменитых…»

Перевод С. Шервинского

В цирке сегодня сижу я не ради коней знаменитых, — Нынче желаю побед тем, кого ты избрала. Чтобы с тобой говорить, сидеть с тобою, пришел я, — Чтобы могла ты узнать пыл, пробужденный тобой… Ты на арену глядишь, а я на тебя: наблюдаем Оба мы то, что хотим, сыты обоих глаза. Счастлив возница, тобой предпочтенный, кто бы он ни был! Значит, ему удалось вызвать вниманье твое. Мне бы удачу его!.. Упряжку погнав из ограды, Смело бы я отдался бурному бегу коней; Спины бичом бы хлестал, тугие б натягивал вожжи; Мчась, того и гляди, осью бы мету задел! Но, лишь тебя увидав, я бег замедлил бы тотчас, И ослабевшие вмиг выпали б вожжи из рук… Ах, и Пелопс [881] едва не упал на ристании в Пизе Лишь оттого, что узнал твой, Гипподамия, лик. Все же победу ему принесла благосклонность подруги, — Пусть же победу и нам даст благосклонность подруг!.. Хочешь сбежать?.. О, сиди!.. В одном мы ряду и бок о бок… Да, преимущества есть в правилах мест цирковых. «Вы, направо от нас, над девушкой сжальтесь, соседка: Ей нестерпимо, ведь вы вся на нее налегли! Также и вы, позади, подберите немножечко ноги, Полно вам спину ее твердым коленом давить!..» Твой опустился подол и волочится по полу, — складки Приподыми, а не то я их тебе подберу. Ну и ревнивец подол! Скрывает прелестные ноги, Видеть их хочет один… Ну и ревнивец подол! Ноги такой красоты Меланион [882] у Аталанты, Бегом несущейся прочь, тронуть стремился рукой. Ноги такие еще у Дианы в подобранном платье Пишут, когда за зверьем, смелых смелее, бежит. Их не видал, а горю… Что ж будет, когда их увижу? Пламя питаешь огнем, в море вливаешь воды! Судя по этим красам, представляю себе и другие, Те, что от взоров таят тонкие ткани одежд… Хочешь, пока на тебя ветерочком я легким повею, Перед тобою махать веером стану? Иль нет? Видно, в душе у меня, а вовсе не в воздухе, жарко: Женской пленен я красой, грудь мою сушит любовь… Мы говорим, а уж пыль у тебя оседает на платье. Прочь, недостойная пыль! С белого тела сойди!.. Тише!.. Торжественный миг… Притаитесь теперь и молчите… Рукоплещите! Пора! Вот он, торжественный миг… Шествие… Первой летит на раскинутых крыльях Победа. К нам, о богиня! Ко мне! Дай мне в любви победить! Кто почитатель морей, пускай рукоплещет Нептуну, — Я равнодушен к воде, землю свою я люблю… Марсу ты хлопай, боец! А я ненавижу оружье: Предпочитаю я мир, — с миром приходит любовь. Будь к прорицателям, Феб [883] , благосклонен, к охотникам, Феба! Рук же искусных привет ты, о Минерва, прими! Ты, земледел, поклонись Церере и томному Вакху! Всадник, кулачный боец, с вами Кастор и Поллукс! [884] Я же, Венера, тебе и мальчикам с луком их метким Рукоплещу, я молю мне в моем деле помочь. Мысли моей госпожи измени, чтоб любить дозволяла… Вижу: богиня сулит счастье кивком головы! Ну же, прошу, обещай, подтверди обещанье богини, — Будешь мне ты божеством, пусть уж Венера простит! Всеми богами клянусь в торжественном шествии этом — Будешь на все времена ты госпожою моей!.. Ноги свисают твои, — ты можешь, ежели хочешь, На перекладинку здесь кончики их опереть… Снова арена пуста… Начиная Великие игры, Претор пустил четверни первым забегом вперед. Вижу, кто избран тобой. О, пусть победит твой избранник! Кажется, кони и те чуют желанья твои… Горе! Как далеко по кругу он столб огибает! Что ж ты наделал? Другой ближе прошел колесом! Что ты наделал? Беда! Ты красавицы предал желанья… Туже рукой натяни левые вожжи, молю!.. Неуча выбрали мы… Отзовите его, о квириты! Дайте же знак поскорей, тогой махните ему!.. Вот… Отозвали… Боюсь, прическу собьют тебе тоги, — Спрячься-ка лучше сюда, в складки одежды моей… Но уж ворота опять распахнулись, и вновь из ограды Ряд разноцветных возниц гонит ретивых коней. Ну, победи хоть теперь, пронесись на свободном пространстве, Чтобы ее и мои осуществились мольбы!.. Осуществились мольбы… госпожи… Мои же — напрасны… Пальмы он ветвь получил, — мне ж предстоит добывать… Ты улыбнулась, глазком кое-что обещая игриво… Будет пока… Но потом и остальное мне дай!

881

Пелопс— царь Элиды и Аргоса, жених Гипподамии; успешно состязался в Пизе (Пелопоннес) с отцом Гипподамии Эномаем, который, обгоняя, пронзал копьем всех побежденных им женихов дочери.

882

Меланион — см. прим. 869.

883

Феба— Диана, сестра Аполлона (Феб).

884

Кастор и Поллукс— см. прим. 18, 848. Первого почитали как укротителя коней, второй славился как кулачный боец и покровитель этого вида состязаний

«Если над Мемноном мать и мать над Ахиллом рыдала…»

Перевод С. Шервинского

Если над Мемноном мать [885] и мать над Ахиллом рыдала, Если удары судьбы трогают вышних богинь, — Волосы ты распусти, Элегия скорбная, ныне: Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое. Призванный к песням тобой, Тибулл, твоя гордость и слава, — Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре. Видишь, Венеры дитя колчан опрокинутым держит; Сломан и лук у него, факел сиявший погас; Крылья поникли, смотри! Сколь жалости мальчик достоин! Ожесточенной рукой бьет себя в голую грудь; Кудри спадают к плечам, от слез струящихся влажны; Плач сотрясает его, слышатся всхлипы в устах… Так же, преданье гласит, на выносе брата Энея, Он из дворца твоего вышел, прекрасный Иул [886] … Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера, Нежели в час, когда вепрь юноше пах прободал [887] … Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами; В нас, по сужденью иных, даже божественный дух… Но оскверняется все, что свято, непрошеной смертью, Руки незримо из тьмы тянет она ко всему. Много ли мать и отец помогли исмарийцу Орфею [888] ? Много ли проку, что он пеньем зверей усмирял? Лин — от того же отца, и все ж, по преданью, о Лине [889] Лира, печали полна, пела в лесной глубине. И меонийца [890] добавь — из него, как из вечной криницы, Ток пиэрийской струи пьют песнопевцев уста. В черный, однако, Аверн [891] и его погрузила кончина… Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров. Вечно живут творенья певцов: и Трои осада, И полотно [892] , что в ночи вновь распускалось хитро… Так, Немесиды вовек и Делии имя пребудет, — Первую пел он любовь, пел и последнюю он. Что приношения жертв и систры [893] Египта? Что пользы Нам в чистоте сохранять свой целомудренный одр?.. Если уносит судьба наилучших — простите мне дерзость, — Я усомниться готов в существованье богов. Праведным будь — умрешь, хоть и праведен; храмы святые Чти — а свирепая смерть стащит в могилу тебя… Вверьтесь прекрасным стихам… но славный Тибулл бездыханен? Все-то останки его тесная урна вместит… Пламя костра не тебя ль унесло, песнопевец священный? Не устрашился огонь плотью питаться твоей. Значит, способно оно и храмы богов золотые Сжечь, коль свершило, увы, столь святотатственный грех. Взор отвратила сама госпожа эрицинских святилищ [894] И — добавляют еще — слез не могла удержать… Все же отраднее так, чем славы и почестей чуждым В землю немилую лечь, где-то в безвестном краю. Тут хоть закрыла ему, уходящему, тусклые очи Мать и дары принесла, с прахом прощаясь его. Рядом была и сестра, материнскую скорбь разделяла, Пряди небрежных волос в горе руками рвала. Здесь Немесида была… и первая… та… Целовали Губы твои, ни на миг не отошли от костра. И перед тем как уйти, промолвила Делия: «Счастья Больше со мною ты знал, в этом была твоя жизнь!» Но Немесида в ответ: «Что молвишь? Тебе б мое горе! Он, умирая, меня слабой рукою держал». Если не имя одно и не тень остается от смертных, То в Елисейских полях будет Тибулла приют. Там навстречу ему, чело увенчав молодое Лаврами, с Кальвом [895] твоим выйди, ученый Катулл! Выйди — коль ложно тебя обвиняют в предательстве друга [896] , Галл, не умевший щадить крови своей и души! Тени их будут с тобой, коль тени у тел существуют. Благочестивый их сонм ты увеличил, Тибулл. Мирные кости — молю — да покоятся в урне надежной, Праху, Тибулл, твоему легкой да будет земля.

885

Мемнон— сын богини Авроры, царь эфиопов; убит под стенами Трои Ахиллом. Матерью Ахилла, также погибшего под Троей, была морская богиня, нереида Фетида.

886

Иул (Асканий) — сын Энея.

887

Вепрь юноше пах прободал— намек на судьбу Адониса, возлюбленного богини Венеры.

888

Орфей— сын Аполлона и Каллиопы; своим пением он укрощал диких зверей. После смерти жены Эвридики Орфей оставался холоден ко всем женщинам и за это был растерзан вакханками.

889

Лин— прекрасный юноша, сын Аполлона. Его безвременную смерть оплакивала и природа и люди.

890

Меониец— Гомер, которого считали уроженцем Меонии (Лидии).

891

Аверн— озеро близ города Кум, в Кампанье. Близ него, по преданию, находился спуск в подземное царство.

892

Полотно— то есть покрывало Пенелопы, верной супруги Одиссея. Чтобы избежать второго брака, к которому ее принуждали и на который она соглашалась только тогда, когда соткет покрывало, — Пенелопа ночью распускала все, что успевала выткать за день.

893

Систр— трещотка, род кастаньет. Употреблялась в культе Исиды и Кибелы, «Великой Матери богов».

894

Госпожа эрицинских святилищ— Венера, названная так по имени сицилийского города Эрика, древнего места почитания богини.

895

Кальв— Гай Лициний Кальв (I в. до н. э.), римский поэт, друг Катулла.

896

Обвиняют в предательстве друга… — Речь идет о Галле, правителе Египта и друге Августа, попавшем впоследствии в опалу. Причины этого «предательства» Галла, о чем в Риме ходили слухи, нам неизвестны.

«Так как супруга моя из страны плодородной фалисков…»

Перевод С. Шервинского

Так как супруга моя из страны плодородной фалисков [897] , Мы побывали, Камилл [898] , в крепости, взятой тобой. Жрицы готовились чтить пречистый праздник Юноны, Игры устроить ей в честь, местную телку заклать. Таинства в том городке — для поездки достаточный повод, Хоть добираться туда надо подъемом крутым. Роща священная там. И днем под деревьями темень. Взглянешь — сомнения нет: это приют божества. В роще — Юноны алтарь; там молятся, жгут благовонья; В древности сложен он был неизощренной рукой. Только свирель возвестит торжеств начало, оттуда По застеленным тропам шествие чинно идет. Белых телушек ведут под рукоплесканья народа, Вскормленных здесь на лугах сочной фалернской травой. Вот и телята, еще не грозны, забодать не способны; Жертвенный боров бредет, скромного хлева жилец; Тут и отары вожак крепколобый, рога — завитками; Нет лишь козы ни одной — козы богине претят: В чаще однажды коза увидала некстати Юнону, Знак подала, и пришлось бегство богине прервать… Парни еще и теперь пускают в указчицу стрелы: Кто попадает в козу, тот получает ее… Юноши стелют меж тем с девицами скромными вместе Вдоль по дорогам ковры там, где богиня пройдет. А в волосах у девиц — ободки золотые, в каменьях, Пышный спадает подол до раззолоченных ног. В белых одеждах идут, по обычаю древнему греков, На головах пронести утварь доверили им. Ждет в безмолвье народ блестящего шествия… Скоро! Вот и богиня сама движется жрицам вослед. Праздник — на греческий лад: когда был убит Агамемнон, Место убийства его и достоянье отца Бросил Галез [899] , а потом, наскитавшись и морем и сушей, Славные эти возвел стены счастливой рукой. Он и фалисков своих научил тайнодействам Юноны, — Пусть же во благо они будут народу и мне!

897

Фалиски— италийское племя.

898

Камилл— Марк Фурий Камилл (V в. до н. э.), римский полководец, взявший столицу фалисков, город Фалерин, и крепость Вей. О каком городе идет речь здесь, неясно, ибо храмы Юноны были в обоих этих городах.

899

Галез— сын Агамемнона и Клитемнестры (Брисеиды), родоначальник фалисков.

ТРИСТИИ

«Будешь читать — не забудь…»

Перевод Я. Голосовкера

Будешь читать — не забудь: в этом томике каждая буква Создана в бурные дни мною на скорбном пути. Видела Адрия ширь, как, дрожа, в леденящую стужу, В пору декабрьских бурь, я эти строки писал. Помнится, Истм [900] одолев, отделяющий море от моря, Мы на другом корабле к дальнему берегу шли… Верно, Киклады тогда изумлялись жару поэта: Как он под ропот и рев моря бормочет стихи. Дивно и мне, не пойму, как мой дар не погиб безвозвратно В этой пучине души, в этом кипенье волны. Плод отупенья мой жар иль безумья, не в имени дело: Но, упоенный трудом, дух мой упавший воспрял. Часто в дождь и туман мы блуждали по морю слепо, Гибелью часто грозил Понт под созвездьем Плеяд, Свет омрачал нам Боот, Эриманфской медведицы сторож, Зевом полуночных вод нас поглощал ураган. Часто хозяином в трюм врывалося море. Но, вторя Ритму, дрожащей рукой стих за стихом вывожу. Стонут канаты, скрипят под напором упорного шторма, Вздыбился, будто гора, гребнем изогнутый вал, Сам рулевой к небесам воздевает застывшие руки: Кормчее дело забыл, помощи молит у звезд. Всюду, куда ни взгляну, только смерти несметная сила. Смерти страшится мой ум — в страхе молитвы твержу. В гавани верной спастись? Ужасает неверная гавань. Воды свирепы. Увы! Суша страшнее воды. Козни людей и стихий обоюдно меня удручают. Робко трепещет душа! Грозны — и меч и волна. Меч! — да не жаждет ли он этой кровью поэта упиться? Море! — не славы ль оно ищет, мне гибель суля? Варвары слева грозят: по душе им грабеж да разбои. Вечно на той стороне войны, да сечи, да кровь. Моря великий покой возмущают зимние бури: В этих свирепых сердцах волны свирепствуют злей. Тем снисходительней будь ко мне, мой строгий читатель, Если мой стих как стих ниже высоких похвал. Я не в садах у себя пишу, как, бывало, писали. Друг мой, уютный диван, где ты, опора костям? Носит пучина меня в бледном свете полярного полдня, Темно-зеленая зыбь брызгами лист обдает. В злобе лютует зима, негодует завистница: смею Все же писать под свист колких укусов-угроз. Бьет человека зима. И пусть ее! Милости просим. Каждому — мне и зиме — песня своя дорога.

900

Истм— истмийский или коринфский перешеек, отделяющий Эгейское море от Ионического.