Архивы Конгрегации 3

— Зараза, — коротко выдохнул майстер инквизитор и скатился на пол, подальше от источника огня.

Послышался щелчок арбалетного выстрела, затем звук входящей в плоть стрелки. Боли он не ощутил, зато юнец с навсегда застывшим на лице удивлением заваливался вперед, выронив оружие. «Застрелился он, что ли?» — мелькнула в затуманенном огнем и болью сознании мысль. Но в следующий миг он увидел заполняющих комнату служителей Конгрегации и прежде, чем те успеют продолжить охоту, полувыдохнул-полурыкнул:

— Этого — живым!

***

На лице следователя второго ранга Зигмунда Шольца читалась широкая гамма чувств, включавшая в себя облегчение, раздражение, недовольство и предвкушение, не говоря о менее ярких эмоциях.

Облегчение объяснялось тем, что подкрепление успело вовремя и не позволило малефикам прикончить особо уполномоченного следователя Гессе. Раздражение — тем фактом, что оный следователь не только полез в это осиное гнездо вопреки увещеваниям всех сослужителей, но еще и на этом попался и чуть не погиб, а если бы не чрезмерно любопытный мальчишка, примчавшийся в отделение со словами «там вашего майстера Гессе возле сенного рынка по голове стукнули и в старую столярню затащили», так, может, и не застали бы уже живым. Причиной недовольства было категоричное заявление спасенного майстера инквизитора, что дальнейшим ведением расследования и допросов будет заниматься он лично и никому дело не отдаст, поскольку оно затрагивает его непосредственно (и возразить на это было нечего). Предвкушение же, по-видимому, вызывало зрелище Молота Ведьм за работой, каковое ожидалось прямо здесь и сейчас.

На необходимости подобной спешки настаивал сам Курт. На предложение бледного Бруно «отдохнуть, перевязаться и спокойно работать в специально оборудованных помещениях» он лишь отмахнулся здоровой рукой, покривившись.

— Здесь не все, — коротко пояснил он. — Где-то болтается еще pro minimum один; из троих, пытавшихся отобрать у меня книгу вчера, здесь только двое, — он кивнул на труп юнца-арбалетчика и связанного парня, схваченного сослужителями у входа в дом. — Если сейчас мы потащим наших арестованных в отделение и лишь потом начнем беседовать, пока мы договоримся, оставшихся и след простынет. Чем раньше я выясню, где остальные, сколько их и на что они способны, тем выше шансы их взять. Conclusio (Вывод (лат.)): разговаривать придется здесь, немедленно и грубо. Особо мягкосердечные могут не присутствовать.

Бруно только вздохнул.

— Хотя бы дай себя заштопать и перевязать, а то кровью истечешь раньше допрашиваемого.

— Это не помешает мне работать, — передернул плечами Курт. — Зигмунд, поможешь?

— Разумеется, — отозвался Шольц, обладавший, помимо прочего, базовыми познаниями в медицине. — Только давайте перейдем из этой каморки в более просторное помещение. Тут решительно негде развернуться.

Курт не возражал. В бывшей местом его непродолжительного заключения комнатушке и впрямь было тесно; кроме того, когда туда набилось еще трое сослужителей — Бруно, Шольц и удивительно рано явившийся expertus, — стало куда сложнее найти объяснение своему желанию находиться поближе к двери (на самом деле — подальше от светильника). Посему майстер инквизитор с готовностью покинул каморку, опираясь на плечо помощника и с неудовольствием косясь на тянущийся за ним двойной кровавый след.

— Objectum перенесите сюда сразу, — велел он паре конгрегатских стражей, пришедших в составе группы поддержки. — Того здоровяка с попорченной шкурой.

— Почему именно его? — полюбопытствовал Шольц, деловито раскладывая на столе в соседней с покинутым чуланом комнате свой лекарский инструмент.

— Primo, он у них главный и наверняка знает ответы на все интересующие меня вопросы, — пояснил Курт. — Secundo, он уже ранен и потому частично, скажем так, подготовлен к серьезному разговору. Проще всего было бы расколоть того горе-стрелка, его, вероятно, удалось бы быстро запугать до нужной кондиции, но одобренного Конгрегацией некроманта в моем распоряжении не имеется, ergo, работаем с тем что есть.

— Тот увалень кажется менее крепким, — неуверенно заметил Шольц.

— Он умеет воздействовать на разум, — покривился Курт, — по каковой причине может оказаться сильнее духом, чем с виду.

— А взятый нами молодчик, стоявший на страже, может мало знать, — подытожил Бруно, и майстер инквизитор согласно кивнул.

— Куртку снимай, Гессе, — скомандовал следователь-эскулап. — И кольчугу тоже. Убивать тебя здесь вроде бы уже некому.

Курт послушно взялся за крючки куртки, попутно велев притащившим оглушенного при задержании громилу стражникам привести арестованного в чувство доступными способами.

— Ты собираешься его допрашивать, пока тебя будут шить? — чуть недоверчиво уточнил помощник; Курт поморщился:

— Время дорого, Бруно. Эти десять минут могут все испортить.

Глухой стон возвестил о том, что арестованный возвращен к реальности и не слишком рад этому обстоятельству.

— Доброй ночи, — произнес господин дознаватель, устроившись на табурете так, чтобы колдующему над его порезом Шольцу свет падал на подлежащую обработке рану, а пациент в то же время видел лицо допрашиваемого. — Мое имя тебе наверняка известно. Хотелось бы и мне знать твое.

— Зачем? — фыркнул тот. Следовало отдать ему должное: излишне потрясенным и растерянным он не выглядел и от страха не трясся. Это вызывало определенное уважение, однако в настоящий момент Курт предпочел бы иметь дело с трусом.

— Так будет удобнее и мне, и тебе, — повел он здоровой рукой. — Да и убудет ли с тебя?

— Ну, допустим, Адольф. Помогло?

— Безусловно, — кивнул майстер инквизитор все так же спокойно и благожелательно. — Неплохо бы еще и фамилию, но к этому вопросу вернемся чуть позже. Прямо сейчас я хочу услышать от тебя один-единственный ответ: где остальные члены твоей банды и сколько их?

— Да здесь все, — тотчас отозвался Адольф. — Нас трое внутри было, один на шухере стоял, наверняка ваши и его сцапали.

— Сцапали, — подтвердил Курт, стараясь не шипеть и не морщиться от боли, причиняемой иглой Шольца. — Только это не все. Я видел еще по крайней мере одного — вчера, когда он вместе с вашим… Людером (потом расскажешь, как его на самом деле звали) пытался меня ограбить на улице.

В ответ не раздалось ни слова, зато взгляд, и без того недобрый, посуровел еще больше.

— Послушай меня, Адольф, — проговорил Курт со вздохом, — послушай то, что я неизменно говорю каждому, кто оказывается в твоем положении: не вреди себе. Не пытайся отмолчаться или отовраться — ложь я увижу, а молчание не приму. В конце концов ты все равно всё расскажешь.

Арестованный снова промолчал, угрюмо глядя перед собой.

— Я понимаю, — продолжил майстер инквизитор, — ты тщишься потянуть время в надежде, что пока я буду тебя колоть, твои подельники успеют уйти. Есть проблема, Адольф: я это осознаю не хуже тебя, а посему времени тебе не дам. Ты ведь наверняка слышал ужасные слухи о Молоте Ведьм? Часть из них, признаться, пугают меня самого. Но главное, что при этом они правдивы. Я заставлю тебя говорить, Адольф, причем быстрее, чем ты думаешь. Не скрою, мне будет неприятно это делать, но тебе-то будет в разы хуже. Сейчас у тебя всего-то неопасная рана в боку, и то она доставляет массу дивных ощущений — по себе знаю. А теперь представь, что эта боль просто потеряется на фоне всего того, что заставлю тебя испытать я. И подумай хорошенько, стоит ли оно того? Подумай, — повторил он настоятельно, чувствуя, что Шольц закончил возиться с рукой, — даю тебе пять минут. Как только меня доштопают, я возьмусь за тебя, и в ход пойдут уже не слова.

Связанный здоровяк не ответил, и на лице его читалась решимость, какую Курту и прежде доводилось читать на лицах некоторых допрашиваемых. Таким и впрямь случалось продержаться довольно долго. Что ж, придется превзойти самого себя.

Все то время, что Шольц возился с раной на бедре, майстер инквизитор молчал: отчасти потому, что сидел к арестованному спиной, чтобы повернуться пострадавшим боком к свету, отчасти потому, что зашивание этого пореза оказалось куда более болезненным и приходилось прилагать немало усилий, чтобы терпеть сию операцию молча.