Артур и Джордж

Уйдя мыслями в прошлое от нынешней Мод, Джордж понял, что в тогдашней девушке было намного больше от этой женщины, чем он мог бы вообразить в ту пору. Но сейчас ему не хотелось лишних сложностей. Для себя он давно решил, как было дело, и зазубрил историю собственного сочинения. Возможно, он и принял бы какое-нибудь уточнение общего характера, но меньше всего жаждал новых подробностей.

Мод это почувствовала. И если тогда, давно, он многое от нее скрывал, то теперь многое скрывала она. Она никогда не рассказывала, как однажды утром отец позвал ее к себе в кабинет и сказал, что сильно опасается за психику ее брата. Сказал, что Джордж пребывает в постоянном напряжении, но не соглашается взять ни единого выходного, а потому за ужином будет предложено, чтобы брат с сестрой съездили на день в Аберистуит, и, хочет она того или нет, придется ей подыграть отцу и настоять, чтобы они непременно, непременно съездили развеяться. Сказано – сделано. Отцу Джордж вежливо, но непреклонно отказал, а мольбам сестры противиться не смог.

В доме викария такие интриги были не в ходу. Но еще больше потрясла Мод отцовская оценка состояния Джорджа. Для нее старший брат всегда был надежным и ответственным, не то что Хорас, легкомысленный и неуравновешенный. И оказалось, что она была права, а отец не прав. Разве смог бы Джордж вынести все испытания, не будь он наделен куда большими душевными силами, чем виделось отцу? Но эти мысли она твердо решила держать при себе.

– У сэра Артура был один существенный недостаток, – ни с того ни с сего заявил Джордж. – Он выступал против избирательного права для женщин.

Поскольку брат всегда разделял суфражистские принципы, пока этот вопрос стоял на повестке дня, его суждение ничуть не удивило Мод. Поразило ее другое: какое-то неистовство его тона. Теперь Джордж смущенно отводил глаза. Цепь этих воспоминаний, вкупе со всем, что было потом, вызвала у него волну нежности к Мод и осознание того, что чувство это было и будет самым сильным в его жизни. Но высказывать такие ощущения Джордж не привык, да и не умел; даже самые косвенные признания повергали его в тревогу. Поднявшись из-за стола, он без надобности сложил «Геральд», передал ее Мод и спустился в контору.

Его ждали дела, но он неподвижно сидел за столом и думал о сэре Артуре. В последний раз они виделись двадцать три года назад, но, как ни странно, связующая нить между ними не прерывалась. Он держался в курсе публикаций и действий сэра Артура, его поездок и кампаний, его вторжений в общественную жизнь страны. Со многими его заявлениями – о пересмотре процедуры развода, о необходимости строительства туннеля под Ла-Маншем, об угрозе, исходящей от Германии, о нравственном долге вернуть Гибралтар Испании – Джордж соглашался. Но вместе с тем позволял себе откровенно сомневаться в менее известных идеях сэра Артура относительно развития пенитенциарной системы: тот предлагал, чтобы всех закоренелых рецидивистов, содержащихся в тюрьмах Его Величества, вывезли на шотландский остров Тайри. Джордж делал вырезки из газет, читал «Стрэнд», где печатались рассказы о нескончаемых достижениях Шерлока Холмса, и брал в библиотеке новейшие книги сэра Артура. Два раза он даже сводил Мод в кино, и они оценили замечательную игру Эйла Норвуда в роли сыщика-консультанта.

Он вспомнил, как, только-только обосновавшись на Боро-Хай-стрит, купил «Дейли мейл» исключительно для того, чтобы прочесть специальный репортаж сэра Артура о марафонском забеге в рамках лондонской Олимпиады. Джорджа менее всего интересовали спортивные состязания, но он был вознагражден дополнительным подтверждением (хотя таковое ему не требовалось) талантов своего покровителя. Описания, выходившие из-под пера сэра Артура, оказались настолько яркими, что Джордж перечитывал их снова и снова, пока они не сложились у него перед глазами в подобие кинохроники. Огромный стадион… зрители в ожидании… появляется щуплая фигурка, опередившая других бегунов… итальянец… в полуобморочном состоянии… падает, поднимается, снова падает, снова поднимается, ковыляет… и тут его начинает догонять ворвавшийся на стадион американец… упорному итальянцу остается двадцать ярдов до финишной ленты… толпа намагнетизирована… он вновь падает… ему помогают подняться… участливые руки проталкивают его за финишную линию, прежде чем с ним поравнялся американец. Но итальянский бегун, конечно же, нарушил правила, приняв постороннюю помощь, и победу присуждают американцу.

Любой другой специальный корреспондент на этом бы остановился, довольный, что сумел передать драматизм ситуации. Но сэр Артур не любой другой корреспондент; его настолько тронуло мужество итальянца, что он объявил сбор средств в пользу этого парня. По подписке было собрано триста фунтов, на которые итальянец в своей родной деревне смог открыть пекарню, – золотая медаль никогда бы не обеспечила ему такой возможности. Для сэра Артура был характерен такой поступок: равно великодушный и практичный.

После успешного завершения дела Эдалджи сэр Артур опротестовывал и другие судебные решения. Джордж, к стыду своему, признавал, что его чувства к последующим жертвам сводились к зависти, временами граничившей с неодобрением. Взять хотя бы такого Оскара Слейтера, чьему делу были отданы годы и годы жизни сэра Артура. Этого человека в самом деле несправедливо обвинили в убийстве, едва не казнили, и только вмешательство сэра Артура избавило его от виселицы, а впоследствии обеспечило ему выход на свободу; но Слейтер оказался низкой душонкой, профессиональным преступником, и не выказал ни грана благодарности тем, кто ему помогал.

Помимо этого, сэр Артур продолжал играть в сыщика. Года три-четыре назад было любопытное дело: пропала некая писательница. По фамилии Кристи. Очевидно, восходящая звезда детективного жанра, хотя Джордж ничуть не интересовался восходящими звездами, покуда Холмс еще вел свою записную книжку. Миссис Кристи исчезла из дома в Беркшире; ее автомобиль нашли брошенным примерно в пяти милях от Гилдфорда. Когда три отряда полиции отчаялись напасть на ее след, главный констебль Суррея обратился к сэру Артуру, который в свое время был заместителем председателя совета этого графства по делам территориальной армии. Дальнейшее удивило многих. Быть может, сэр Артур взялся опрашивать свидетелей, выискивать следы на истоптанных участках или устраивать перекрестные допросы полицейским, как он поступал в нашумевшем деле Эдалджи? Ничуть не бывало. Он связался с мужем Кристи, позаимствовал у него перчатку исчезнувшей и отправился с ней к спириту, который приложил эту вещь ко лбу в попытке узнать местонахождение женщины. Да уж, одно дело – пускать по следу настоящих ищеек, как советовал Джордж стаффордширским полицейским, и совсем другое – привлекать сидящих дома ищеек-спиритистовуалистов и давать им понюхать перчатки. Прочитав об этом нововведении сэра Артура, Джордж вздохнул с облегчением оттого, что в его деле применялись более традиционные следственные методы.

Но чтобы пробить брешь в глубочайшем уважении Джорджа к сэру Артуру, потребовалось бы нечто гораздо большее, чем пара таких чудачеств. Он проникся этим чувством еще в тридцать лет, недавно выйдя из тюрьмы, и, ныне седовласый и седоусый поверенный, не растратил его к пятидесяти четырем годам. Сегодня, в пятницу утром, он имел возможность сидеть за своим письменным столом исключительно благодаря высоким принципам сэра Артура и его готовности претворять их в действия. Джорджу была возвращена его жизнь. Он обзавелся полным набором юридических справочников, вполне удовлетворительной практикой, комплектом шляп на выбор и великолепной – кто-то, возможно, сказал бы «вычурной» – цепочкой для карманных часов, пущенной поверх жилета, который с каждым годом становился чуть теснее. Он превратился в домовладельца и составил собственное мнение по злободневным вопросам. Правда, он до сих пор не женился, а также не просиживал за ланчем с коллегами и не тянулся за счетом под их восклицания: «Браво, старина Джордж!» Зато его окружала своеобразная слава, а точнее, полуслава или, по прошествии лет, четвертьслава. Когда-то он хотел снискать известность как адвокат-солиситор, а в итоге снискал известность как судебный казус. Его дело способствовало учреждению Уголовного апелляционного суда, чьи решения за последние двадцать лет уточнили положения уголовного прецедентного права до революционной, по всеобщему признанию, степени. Джордж гордился своей причастностью – хотя и непреднамеренной – к этому достижению. Но кто об этом знал? Считаные единицы реагировали на его фамилию теплым рукопожатием, признавая в нем человека, который в свое время, очень давно, был несправедливо осужден в результате пресловутого судебного процесса; некоторые смотрели на него глазами фермерских сыновей или специальных констеблей с деревенских улиц, а большинству он теперь и вовсе был неизвестен.

Порой ему становилось обидно – и совестно за эту обиду. Он помнил, что в годы своих мытарств ничего не желал так страстно, как безвестности. Капеллан в Льюисе спрашивал, чего ему не хватает более всего, и он отвечал, что ему не хватает его жизни. Теперь она ему возвращена; у него есть работа, водятся деньги, появились знакомые, которым можно кивнуть на улице. Но время от времени его будто толкала в бок мысль, что он заслуживает большего, что за свои испытания он не вознагражден по достоинству. Сначала злодей, потом мученик, потом никто, ничто и звать никак – разве это справедливо? Единомышленники уверяли, что его дело не менее значимо, чем дело Дрейфуса, что оно рассказало об Англии столько же, сколько дело француза – о Франции, что, подобно дрейфусарам и антидрейфусарам, теперь появились сторонники и противники Эдалджи. Далее, утверждали, что сэр Артур Конан Дойл оказался великим заступником и более талантливым писателем, нежели француз Эмиль Золя, который издавал, по отзывам, непристойные книги, а когда ему самому пригрозили тюрьмой, сбежал в Англию. Мыслимо ли вообразить сэра Артура бегущим в Париж от самодурства какого-нибудь политика или прокурора? Да он бы не просто остался в стране для продолжения борьбы, а поднял бы оглушительный шум, сотрясая решетки своей камеры вплоть до обрушения тюрьмы.

Как бы то ни было, вопреки всему, имя Дрейфуса постоянно прирастало славой и сделалось известно во всем мире, тогда как имя Эдалджи с трудом узнавали даже в Вулвергемптоне. Отчасти его судьба сложилась – вернее, не сложилась – в результате бездействия. После выхода на свободу его не раз просили выступить на собрании, написать статью для газеты, дать интервью. Он неизменно отвечал отказом. У него не возникало желания стать выразителем идей или представителем движений; не было кипучего темперамента для борьбы за общее дело, а единожды поведав о своих мытарствах газете «Арбитр», он теперь считал нескромным повторяться. Была у него мысль выпустить переработанное издание книжки по железнодорожному праву, но он счел, что и это может оказаться эксплуатацией его пресловутых злоключений.