Азбука для побежденных

— И что же?

— Они приходят, потому что это ты ставишь их в невыносимые условия, понуждая прийти, — Аполлинария толкнула дверь. — Что тебе с того? Нравится хрустеть костями и осознавать своё величие?

— То есть моего величия ты не отрицаешь? — прищурился Петрикор.

— Откуда мне знать, — пожала плечами Аполлинария. — Пока что я не вижу величия.

— И что же ты видишь?

— Я вижу шантажиста, изгаженную крышу, и скелеты тех, кто в тебя поверил, — ответила Аполлинария.

— А как же пейзаж, как же небо, как же свет и простор?

— А при чём тут ты? — резонно спросила Аполлинария. — Простор и небо были, есть, и будут! Или ты хочешь сказать, что это всё твоё создание?

— Чем ты докажешь, что не моё? — зло спросил Петрикор.

— Превратись в голубя сам, а затем умри на чердаке, — посоветовала Аполлинария. — Голуби ведь живут не очень долго. Если всё так, как ты говоришь, этот мир сгинет вместе с твоею смертью. Рискнешь проверить?

Петрикор ничего ей не ответил, лишь продолжал буравить Аполлинарию злым тяжёлым взглядом.

— Боишься, — покивала Аполлинария. — Видимо, правильно боишься, ведь ты знаешь, что сейчас ты лжёшь. И наивные тебе верят. И в тебя верят. Но ты совсем не тот, за кого ты пытаешься себя выдать. Мир не исчезнет вместе с тобою, он твоей смерти даже не заметит. Запах земли после дождя, ну надо же, — с насмешкой произнесла она. — Мог бы придумать что-то посолиднее. Твоё имя выдало тебя с головой. В общем, я пошла. Счастливо оставаться.

— А что если я не позволю тебе уйти? — вкрадчиво спросил Петрикор.

— И как же ты мне помешаешь? — Аполлинария открыла дверь полностью, чтобы лучше видеть, куда ступать. — Силой?

— А хоть бы и так.

— Не посмеешь, — покачала головой Аполлинария. — Справиться со мной — это тебе не голубями командовать.

— Я прикажу голубям напасть на тебя. Их много, ты одна. Не отобьешься, — покачал головой Петрикор.

— А вот это мне почему-то знакомо, — Аполлинария задумалась. — Когда стаей на одного, не похожего на них.

— Миллионы голубей не могу быть не правы, — заметил Петрикор.

— Ещё как могут, — возразила Аполлинария. — Ты сказал, что я не знаю людей, помнишь? На самом деле я, кажется, их всё-таки знаю. Да, люди доверчивы и наивны порой, это правда. И очень многое зависит от того, насколько совестлив тот, кому они доверяют. Кто-то один научит их мудрости и подарит истину. А кто-то другой превратит в голубей, на всё согласных, покорных, и не умеющих думать. Зачем он это делает? Может быть, ему просто нравится осознавать, что он всемогущий, и хрустеть костями. Прощай, Петрикор. Сегодня твоя охота закончилась неудачей.

Аполлинария вошла в дверь, и, не торопясь, пошла к люку — она была стопроцентно уверена в том, что Петрикор за ней не последует, и делать ничего не станет. И не ошиблась. Он так и остался стоять там, в светлом дверном проёме, на фоне бескрайнего неба над Гордом. Неба, которое ему никогда не принадлежало.

* * *

— А и правильно. Молодец, Поля, — с удовольствием произнесла тётя Мирра, когда Аполлинария закончила свою историю. — Так его, негодного. Знала бы ты, сколько их таких на самом деле… Уууу… — она покачала головой. — Неисчислимые тысячи тысяч. Петрикор, ха-ха. Вот же учудил.

— Я только не поняла, для чего ему это всё нужно? — спросила Аполлинария. — Это же глупо. Собирать людей, превращать в безмозглых голубей, хрустеть костями. Это же бессмысленно!

— С твоей точки зрения да, — покивала баба Нона. — Просто ты главного не знаешь.

— И чего же? — нахмурилась Аполлинария, которую именно в этот момент посетила нехорошая догадка.

— Пища, — ответила бабуля Мелания с неприязнью. — Для него это пища, Поля. И чем больше этой пищи, тем оно будет сильнее, и тем ему будет лучше.

— Оно? — переспросила Аполлинария.

— Да без разницы, — махнула ножницами бабуля Мелания. — Он, она, они — всё едино. Кушают они так, милая моя. Кушают, понимаешь? Этот, которого ты видела, мелкий совсем ещё, поэтому ты так легко и вырвалась. Был бы постарше да посильнее, просто так ты бы от него не ушла.

— Он бы меня превратил? — испугалась Аполлинария. — В голубя? Насильно?!

— Тебя-то? Нет. Убил бы. Ну, как, убил. Перевел бы в другую фазу, — непонятно сказала баба Нона. — А из другой фазы ты бы долгёшенько выскребалась, милая моя.

— Но как же люди… — начала было Аполлинария, но тётя Мирра её перебила:

— Люди? Да как всегда. Что люди, что не люди, всё едино. Им, понимаешь ли, всем, всяким разным, даны инструменты для того, чтобы понять, где белое, где чёрное, что плохое, что хорошее, но толку с этого чуть. Почему? А просто всё. Лень. Ведомым-то куда как проще быть. Вот и ведутся. На всякое и разное. Слепая вера, она такая.

— Неужели ничего с этим нельзя сделать? — огорченно спросила Аполлинария.

— Да можно, конечно. Если с молодых ногтей показывать, что да как, то можно. Но большинство этого не делает, незачем. Жрать-то их куда как проще, чем учить, — усмехнулась бабуля Мелания.

— Неужели все голуби в городе — это бывшие люди? — с грустью спросила Аполлинария.

— Конечно, нет! — возмущенно ответила тётя Мирра. — С чего ты это выдумала? Есть вполне себе обычные голуби. И воробьи. Ну, то есть как, обычные, — она задумалась. — Тут ничего обычного нет на самом деле, но это пока и неважно. В общем, голуби тут всякие и разные, и лучше бы тебе, Поля, быть с ними со всеми исключительно вежливой. И деликатной.

— Это обязательно, — заверила Аполлинария. — Но я так и не поняла — научить отличать черное от белого всё-таки можно?

— Можно-то оно можно, — вздохнула баба Нона. — Но вот скажи ты мне, честно, как на духу — сама ты способна точно отличить, что есть чёрное, а что белое? Вот прямо точно-точно способна? Сперва различить, а потом научить. Сумеешь?

Аполлинария задумалась. Прежде ей казалось, что да, конечно, но сейчас ею овладели сомнения. С чего она взяла, что слабым душевно людям станет хуже, если они будут голубями? Может быть, для них подобные немудрящие радости и есть вершина счастья и благополучия? А что до загаженной крыши, то это ей, Аполлинарии, крыша была неприятна, но голубям-то чего стесняться? Их крыша, наверное, вполне устраивает. Равно как и Петрикор. Для голубей он, вероятно, самое то — идеал. И красивый, и велеречивый, и небо показал, и улыбнулся. Да и не убивает он их вроде, сказал, что сами умирают, а после смерти им действительно уже всё равно.