Бар на окраине

В этот момент кофе низвергся на плиту черным водопадом.

Но я не заметила этого.

Подойдя к окну, я прижалась лбом к стеклу и в оцепенении смотрела на елку на Центральной площади, на суетящихся внизу людей, думая, чем же, по подсказке гороскопа, будет услышанное от того, кому я доверяю?..

Правдой или неправдой?..

И мысль эта резала сердце глухой болью.

Я с тоской подняла бессонные глаза на вышедшее из-за тучи солнце. Увижу ли я такое же солнце после Рождества?..

(А кому я доверяю?

Пожалуй, только Тане, да и то с натяжкой…)

Или кому-то еще?..

Таня.

Перед выходом на работу я надела малахитовые бусы, и они обвили шею тяжелым кольцом.

Ощущая тупую боль в сердце, я очень медленно всунула руки в рукава полушубка.

Потом обула сапоги. Нахлобучила вязаную кепку.

И взглянула в зеркало.

На меня смотрело мое бледное утомленное лицо.

И в глазах своего отражения я прочла все тот же вопрос.

…Правдой или неправдой?..

В этот момент за спиной что-то вспыхнуло, я обернулась и увидела, что елка погасла — видимо, перегорела старая гирлянда.

Я вздохнула и вновь посмотрела в зеркало. Сделав титаническое усилие, улыбнулась и подмигнула отражению.

Потом бесшумно отворила дверь и выскользнула в темный подъезд. Вызвала лифт и стала отстраненно слушать, как он, скрипя, ползет откуда-то снизу, словно из подземелья.

А потом он поглотил меня и потащил вниз, где уже ждало такси.

«Все будет хорошо, — шептала я, тыча кулаком в варежке в дверь подъезда и выходя навстречу колючему резкому ветру, — все будет хорошо…»

И нервная дрожь сотрясла, наконец, источенное страхом и неизвестностью тело, так, что все мои клеточки на мгновение рассыпались и тут же вновь собрались в стройном порядке.

Все еще дрожа, я села в такси и стала смотреть, как подъезд мой уплывает все дальше и дальше, и вот он уже не виден; а вот не виден и угол моего дома, за который мы завернули, и «Детский мир» уменьшается и исчезает в темноте… Вот замелькали за окном аллеи ночных фонарей, промелькнул ярко освещенный фасад филармонии… А теперь и он исчез, и огнями светят лишь окна дальних домов…

Но вот и они остались позади, в машине стало холоднее, за окном сгустилась темень, показались первые деревья, потом они стали толпиться гуще и гуще, и, наконец, по краям дороги вырос лес.

Такси остановилось.

Дверь распахнулась, и я вышла на обочину.

Совсем как тогда, в первый раз.

Быстрая белая машина умчалась, а я закурила, глядя на низко висящую голубоватую луну.

Осталось две ночи.

Сегодня и завтра.

… — Привет, мой золотой! Что-то ты бледненькая! Снова не выспалась? Ну потерпи, осталось всего ничего, скоро отдохнешь! — Лилька ласково обняла меня и, едва не обрызгав кофе, потащила в каморку под лестницей.

— Вчера ты нас опять здорово перепугала. Ну что тебя тревожит, скажи? Может, заболела?..

Лилька посмотрела на меня с трогательной заботой, губки ее траурно сжались, и лицо певицы стало похоже на личико маленького фарфорового ангела, стоящего на полке у меня дома. Ангел был старинный, как и большинство вещей в квартире бабушки.

Я вдруг почувствовала к Лильке странное доверие.

…правду скажет тот, кому доверяешь…

«Молчи!» — приказала я себе, но неведомая сила разжала мне рот и вытащила оттуда два слова:

— Сны тревожные…

Я собиралась еще что-то добавить, поддаваясь ее дружеской нежности.

Но тут в ледяных глазах ее что-то мелькнуло, и черты ангела чуть исказились. Словно в калейдоскопе рассыпались цветные стеклышки, составляющие какую-то фигуру, и из тех же стеклышек мгновенно собралась другая — очень похожая, но уже совсем не та.

Теперь Лилька напомнила мне другую бабушкину фигурку — хитрую лису из папье-маше, стоявшую на той же полке.

Хотя в лице ее почти ничего не изменилось.

Почти ничего.

Лишь откуда-то повеяло холодом — легким, чуть заметным, но он мгновенно выстудил ангельскую теплоту.

А ее и не было, кажется…

Как она могла быть в этом лице, в этих прищурившихся глазах, откуда струится теперь леденящий холод?..

— Это тебе, — раздался приветливый тенор, я обернулась и увидела Вовку с чашкой кофе. Рукава его белой рубашки были закатаны до локтей.

Он загородил собой певицу, и взгляд его оказавшихся очень близко карих глаз полоснул по сердцу, словно ножом. В нем не было ни тепла, ни холода, а была словно какая-то немая информация. Как будто губами он говорил одно, а глазами совсем другое. И это другое, сказанное глазами, и было тем настоящим его вопросом и предложением.

Впрочем, как всегда.

Почему же он ничего не сказал мне, когда я дважды давала ему такую возможность?..

Потому что это блеф. Ему нечего мне сказать.

Я приняла кофе из его рук, чувствуя, как накаляется атмосфера и растет напряжение.

Осталось две ночи.

И все об этом знают. И эти двое, что стоят сейчас рядом со мной и дружелюбно болтая, пьют кофе, тоже об этом знают.

По крайней мере, один из них — точно.

Вовка тем временем достал две сигареты, одну предложил мне.

— У меня свои есть, — не очень любезно отстранила я его протянутую руку.

Сунула ладонь в карман халата и наткнулась на ключ.

И резко вытащила ее обратно, будто ключ меня ужалил.

Сон…

…А почему же я вчера не осмотрела лестницу наяву?.. Ведь я собиралась. И должна была полезть на нее, как только…

Черт, не понимаю… Не помню…

… — Не волнуйся, Лидия Никитична вчера все вымыла — и зал, и кухню. И Полина ей помогала, — произнесла Лилька, странно глянув на мой карман.

Лидия Никитична… Полина…

— …Нет, нет, Арина. Ты все же приляг, отдохни. Мы с Полинкой все уберем.

— Да я…

— А когда-нибудь и ты нас выручишь…

И все сразу вспомнилось — как Полина с тетей Лидой по настоянию директора уложили меня на тахту, а в шесть утра отправили домой, пообещав убрать зал и кухню.

И, выходит, сдержали свое обещание.

— Тетя Лида — просто душа и сердце коллектива! — сообщила Лилька.

Я вздохнула, понимая, что повариха, кажется, снова автоматически внесена в мой список, из которого была незаслуженно вычеркнута, и в котором к сегодняшней ночи должны были остаться только двое.